Читаем без скачивания Лучшее за год XXV.I Научная фантастика. Космический боевик. Киберпанк - Гарднер Дозуа

Когда Хоб в спешке пробегала мимо меня, я поймал ее в объятия и, сколько она ни отбивалась в панике, поцеловал! Она в изумлении уставилась мне в глаза, а я расхохотался.

— Каролина! — крикнул я. — Ты моя женщина, или девчонка, или парень, или что ты там такое! Я поцеловал бы тебя даже на губах у дьявола, а если бы ты поскользнулась и свалилась ему в пасть, прыгнул бы следом!

Хоб пристально смотрела на меня огромными глазами.

— Теперь тебе никуда от меня не деться, — сказала она и выскользнула у меня из рук, скрылась, убежала исполнять свои обязанности.

Я больше месяца скитался по стране Лихорадке, пока «Общество помощи потерпевшим крушение морякам» заботилось обо мне. О самом крушении я ничего не запомнил. Помню только, как за час до него я вошел в рубку и увидел, что бедный старый Фуззлтон мертв. Капитан Блакен, обезумев, убил единственного человека, который мог бы вернуть нас в наш мир.

— Ты можешь вычислить курс? — бешено набросился он на меня. — Сумеешь привести нас обратно в Лондон?

Я собрал уравнения, над которыми столько ночей трудились мы с Фуззлтоном. В неоконченном виде они, в лучшем случае, могли помочь нам вернуться в Филадельфию — но не более того. Да и то нам нужна была вся наша удача, чтобы не оказаться размазанными по тысяче миров.

— Да, — солгал я. — Сумею.

Я взял курс к дому.

Так я наконец вышел к могиле отца. Это был сухой черный прямоугольник в земле — темный и непроницаемый, как само забвение. Я немедля вступил в беспросветный дверной проем. И глаза мои открылись.

Я взглянул в темное лицо недовольного ангела.

— Таси? — удивился я.

— Для тебя — миссис Нэш! — огрызнулась она. Но теперь я научился понимать ее, и, когда я с благодарностью пожал ей руку и коснулся ее губами, ей пришлось отвести взгляд, чтобы я не подумал, будто она переменила свое мнение обо мне.

Таси Нэш так и осталась самой крошечной женщиной, какую я знал, и притом — самой упрямой. Доктор, зайдя ко мне, объявил, что пройдет много недель, прежде чем я смогу встать с постели. Но Таси подначками и ехидством за два дня поставила меня на ноги, на третий научила ходить, и на четвертый я уже ковылял с палочкой по улицам. А на пятый день она вернулась к мужу, ворчанию и безвестности, навсегда исчезнув из моей жизни, как исчезают многие, оставив нас в вечном неоплатном долгу.

Когда разошлось известие, что я уже в состоянии принимать посетителей, первое, что мне сообщили, — что брата моего нет в живых. Джек погиб при кораблекрушении через несколько лет после моего отлета. Рассказала мне об этом незнакомая девочка — мать, находившаяся тут же, не успела вовремя цыкнуть на нее, — и та же девочка сообщила мне, что она — моя младшая сестра Барбара.

Мне следовало бы остаться равнодушным. Потеря брата, которого не знаешь, — это и не потеря вовсе. Но меня наполнила печаль, совершенно необъяснимая, но шедшая из самой сердцевины, пропитав каждую кость и мышцу болью потери. Я расплакался.

И тогда, со слезами, ко мне пришло мгновенное понимание, что путешествие окончено.

Путешествие окончено, и Каролина не дожила до его окончания. Единственная истинная любовь была потеряна для меня навсегда.

Так я оказался здесь. Жизнь в Филадельфии стала для меня невыносима. Драгоценные камни, завалявшиеся у меня в кармане, хоть и были мелочью в сравнении с теми, что я потерял, оказались достаточно ценными, чтобы купить дом и начать торговое дело. В деревне меня прозвали меланхоликом. Я и в самом деле был в меланхолии. Приключение, которое я пережил, стало бы лучшим в мире, если бы не погубивший все конец — гибель «Империи» со всей командой и, главное, моей возлюбленной, незаменимой Хоб.

Может быть, в других, лучших мирах она выжила. Но не в моем.

Но прошлое еще не отпустило меня.

В холодный дождливый ноябрьский вечер к моим дверям подошел бродяга. Жалкое, неправдоподобное существо, скорее кобольд[96], чем человек, завернутое в промокшие лохмотья так, что из-под капюшона торчал только кончик носа, освещенный слабым светом из открытой двери.

Видение умоляюще протянуло руку и прокаркало:

— Поесть!

Я не видел никакой угрозы в столь жалком существе, да и будь оно опасно — чего мне было бояться? Жестокий конец жестокой жизни — я не стал бы возражать.

— Входи, — сказал я бедняге. — Спрячься от дождя. В гостиной горит огонь. Посиди там, пока я согрею тебе что-нибудь поесть.

Когда обрадованный нищий стал подниматься по лестнице, я увидел, что он заметно прихрамывает, как будто из-за старого, плохо залеченного перелома ноги.

Я вскипятил в кухне чайник. Заварить чай было минутным делом. Я поставил на поднос молоко, сахарницу и имбирное печенье и вышел с ним из задней половины дома.

В дверях гостиной я остановился, похолодев от изумления. Там, в полутемной комнате, поднявшаяся рука откинула капюшон. Мир перевернулся.

Я шагнул назад, онемев, растеряв все мысли.

Огонь блестел на ее рыжих волосах. Она подставила мне щеку с озорной мальчишеской улыбкой, которую я так любил.

— Ну, приятель, — сказала она, — ты не хочешь меня поцеловать?

Огонь догорает. Нет, не надо подбрасывать нового полена. Пусть гаснет. Все равно осталась одна зола.

Ты, глядя на свою мать, видишь то, чего не вижу я, — старую морщинистую женщину, которая толстеет с каждым днем и не могла быть авантюристкой, разбойницей, бродягой. О, я не хуже тебя различаю ее наружность. Но я вижу глубже.

Я люблю ее так, как тебе не вообразить — никогда не вообразить, разве что судьба подарит тебе когда-нибудь такое же чувство. Я люблю ее, как старый уютный башмак любит свою пару. Мне никогда не найти подобной ей.

Здесь и конец моему рассказу. Я не могу поклясться, что в нем есть хоть одно слово правды. После той горячки я сам не знаю, что было бредом, а что случилось на самом деле. Может быть, ничего. Во всяком случае, я рассказал тебе все.

Кроме одного.

Несколько лет спустя у меня появилась самая замечательная причина послать за повитухой. Моя любимая Каролина рожала. Сперва ее стошнило, потом отошли воды. Потом пришла повитуха от квакеров и выставила меня из комнаты. Я сидел в гостиной, зажав ладони между коленями, и ждал.

Наверняка я исходил беспокойством не один час. Но помню только, как стоял в ногах кровати. Каролина лежала на ней, бледная от изнеможения. Она слабо улыбнулась, когда повитуха подняла сына, чтобы показать мне.

Я взглянул в крошечное личико младенца и расплакался. Слезы ручьями текли по лицу, и я не в силах описать тебе силу своих чувств. Говорят, в тот день шел дождь, но я помню иное. Для меня мир был залит солнечным сиянием, ярче которого я не видывал.