Читаем без скачивания Добрый человек Иисус и негодник Христос - Филип Пулман

— Что ты такое говоришь? Как так? Вновь воскресает к жизни?

— Если он не вернется к жизни, значит, все — неправда. Если он не восстанет из могилы, вера бессчетных миллионов еще не родившихся людей умрет в материнской утробе, а это — могила, из которой ничто не воскреснет. Я объяснял тебе, что истина — не то же самое, что история, истина приходит извне времени, проникает во тьму, точно луч света. Вот это и есть та самая истина. Истина, благодаря которой все станет истинным. Свет, что озарит мир.

— И все это в самом деле произойдет?

— Что за упрямство! Надо же так ожесточиться сердцем! Да, произойдет — если ты поверишь.

— Но ты же знаешь, сколь слаба моя вера! Я даже не смог… Ты знаешь, чего я не смог.

— Мы обсуждаем истину, а не историю, — напомнил ангел. — Историю ты проживаешь, а вот записывать ты должен истину.

— Я хочу, чтобы он воскрес в истории.

— Тогда поверь.

— А если не могу?

— Тогда представь себе ребенка-сироту, потерянного, иззябшего, голодного. Подумай о недужном, что истерзан болью и страхом. Подумай об умирающей женщине: она в ужасе перед надвигающейся тьмой. Найдутся руки, чтобы поддержать, накормить и согреть их, найдутся добрые, ободряющие голоса, будут мягкие постели, и благозвучные гимны, и утешение, и радость. Все эти заботливые руки и ласковые голоса станут исполнять свою работу столь охотно, поскольку люди будут знать: один человек умер и снова воскрес — и этой правды довольно, чтобы свести на нет все зло в мире.

— Даже если ничего подобного на самом деле не случилось?

Ангел промолчал.

Христос ждал ответа, но ответа не последовало. Так что он первым нарушил молчание:

— Теперь понимаю. Пусть лучше один человек умрет, нежели все эти блага так и не сбудутся. Вот что ты говоришь. Если бы я знал, что дойдет до такого, сдается мне, я с самого начала не стал бы тебя слушать. Я не удивлен, что ты решил объясниться начистоту только сейчас. Ты уловил меня в сеть, я запутался, что гладиатор, и не в силах вырваться на волю.

Ангел по-прежнему молчал.

— Но почему я? — продолжал Христос. — Почему именно моя рука должна предать его? Казалось бы, отыскать Иисуса несложно. Не то, чтобы в Иерусалиме его не знал в лицо всяк и каждый. Не то, чтобы не нашлось ни одного жадного подонка, готового продать его за горсть монет. Почему это непременно должен сделать я?

— Помнишь, что сказал Авраам, когда ему велено было принести в жертву сына? — спросил ангел.

Христос помолчал.

— Ничего Авраам не сказал, — вымолвил он наконец.

— А помнишь, что случилось, когда он занес нож?

— Ангел велел ему не поднимать руки на отрока. И тут Авраам увидел овна, запутавшегося в чаще рогами.

Ангел поднялся уходить.

— Не торопись, дорогой мой Христос, — промолвил он. — Обдумай все хорошенько. А когда будешь готов, приходи в дом первосвященника Каиафы.

Христос у купальни Вифезда

Христос собирался побыть у себя и подумать об овне в чаще: уж не имел ли ангел в виду, что в последнюю минуту произойдет нечто такое, что спасет брата? А как еще понимать его слова?

Но комната была тесной и душной, и Христа потянуло на свежий воздух. Закутавшись в плащ и выйдя на улицу, он направился было к храму, а затем резко повернул прочь; дошел до Дамаскских ворот, свернул куда-то в сторону — не то направо, не то налево — и вскорости оказался у купальни Вифезда. К этому месту сходились все недужные в надежде обрести исцеление. Купальню окружала колоннада, под которой многие больные и ночевали, хотя на самом деле им полагалось приходить туда лишь при свете дня.

Христос неслышно прошел под колоннадой и присел на ступеньках, уводящих к заводи. Светила почти полная луна, однако небо застилали облака, и Христос мало что видел, кроме светлого камня и темной воды. Не пробыл он там и минуты, как послышались шаркающие шаги. Он встревоженно обернулся: кто-то приближался к нему. Человек с парализованными ногами с трудом тащился по каменной мостовой.

Христос поднялся, собираясь уходить, но несчастный окликнул его:

— Подожди, господин, подожди меня.

Христос снова сел на ступеньку. Ему хотелось побыть одному, но он вспомнил, как ангел описывал благодеяния церкви, о которой оба они мечтали. Так как же он может отвернуться от бедняги? А вдруг этот нищий каким-то невообразимым образом станет тем самым овном, которого принесут в жертву вместо Иисуса?

— Чем я могу помочь тебе? — тихо спросил Христос.

— Просто побудь здесь и поговори со мной минутку-другую, господин. Вот и все, чего я хочу.

Калека дотащился до Христа и лег рядом, тяжело дыша.

— Давно ли ты ждешь исцеления? — спросил Христос.

— Двенадцать лет, господин.

— И никто так и не помог тебе спуститься к воде? Хочешь, я помогу?

— Сейчас — без толку, господин. Тут вот какое дело: ангел временами сходит в купальню и возмущает воду, и кто первый войдет в нее по возмущении воды, тот выздоравливает. А я, как ты, верно, заметил, не слишком проворен.

— Как ты живешь? Что ты ешь? Кто о тебе заботится? У тебя есть друзья или родственники?

— Сюда иногда приходят люди и дают нам немного еды.

— Зачем они это делают? Кто они такие?

— Кто они — не знаю. Зачем делают… тоже не знаю. Может, просто добрые.

— Не будь дураком, — раздался голос из темноты. — Добрых людей не бывает. Доброта — это противоестественно. Они это делают, чтобы другие люди лучше о них думали. А иначе ни за что бы не стали.

— Много ты знаешь! — донесся еще один голос из-под колоннады. — Люди могут заработать себе хорошую репутацию куда быстрее, нежели творя добро. Они это делают из страха.

— Из страха перед чем? — откликнулся второй голос.

— Из страха перед адом, ты, слепой дурень. Они думают, что, творя добро, сумеют тем самым откупиться от ада.

— Да неважно, зачем они это делают, лишь бы делали, — отозвался хромой. — И вообще, бывают же просто добрые люди.

— Да простофили они, вроде тебя, жалкий червяк, — возразил третий голос. — Что ж тебе за двенадцать лет никто не помог спуститься к воде? А? Да потому что ты грязный, вот почему. От тебя разит, как от всех нас. Тебе кидают куски хлеба, но прикоснуться к тебе — извини-подвинься. Вот вся их хваленая доброта. А знаешь, что такое настоящее милосердие? Не хлеб, нет. Хлеба у них довольно. Они могут прикупить еще хлеба, всякий раз, когда понадобится. Настоящее милосердие — это если бы хорошенькая молоденькая шлюшка пришла к нам сюда и поразвлекла нас задаром. Можешь себе представить: прелестная девушка, кожа — что шелк, приходит сюда и отдается мне, а мои нарывы сочатся гноем прямо на нее и разят как навозная куча? Если ты в состоянии такое вообразить, значит, в состоянии и вообразить подлинную праведность. Будь я проклят, но мне такое не под силу. Я мог бы прожить тысячу лет — и с подобной праведностью так и не встретиться.

— Потому что никакая это не праведность, — вмешался слепец. — Это будет грех и блуд, девицу накажут, да и тебя тоже.

— А вот есть старая Сара, — напомнил хромой. — Она была здесь на той неделе. И никакой платы она не берет.

— А все потому, что спятила и пьет без просыпу, — отозвался прокаженный. — Только сумасшедшая с тобою и ляжет. Но даже она со мною лечь не захочет.

— Мертвая потаскуха и то с тобою не ляжет, ты, мерзостный прокаженный, — откликнулся слепец. — Да она скорей из могилы выберется и всеми своими костьми уползет прочь.

— Тогда скажи мне ты, что такое праведность, — промолвил прокаженный.

— Хочешь знать, что такое праведность? Так я тебе скажу. Праведно — взять острый нож и под покровом ночи обойти весь город и перерезать глотки всем богачам и их женам и детям, а заодно и слугам, и всем домочадцам. Вот это — деяние в высшей степени праведное.

— Чего ж тут праведного? — возразил хромой. — Богачи там или не богачи, а убийство запрещено законом.

— Ты невежда. И Писания не знаешь. Когда царь Сеннахериб осадил Иерусалим, ангел Господень явился в ночи и поразил сто восемьдесят пять тысяч его солдат, пока те спали. То было благое деяние. Убивать притеснителя — справедливо и свято; так всегда считалось. Скажи еще, что нас, бедняков, богачи не притесняют. Будь я богачом, слуги были бы у меня на побегушках, жена разделяла бы со мною ложе, дети прославили бы мое имя, арфисты и певцы слагали бы для меня сладкую музыку, управители умножали бы мои доходы и радели бы о моих полях и стадах; меня окружали бы все удобства, способные облегчить жизнь слепому. Первосвященник захаживал бы ко мне в гости, меня восхваляли бы в синагогах, меня уважали бы по всей Иудее, даром что я слепой.

— А подал бы ты милостыню бедному калеке у заводи Вифезда? — спросил хромой.

— Нет, не подал бы. Ни монетки. Почему? Да потому что был бы по-прежнему слеп и не видел бы вас, а если бы кто-нибудь попытался рассказать мне о вас, я бы и слушать не стал. Ведь я был бы богат. Зачем бы вы мне сдались?