Читаем без скачивания Добрый человек Иисус и негодник Христос - Филип Пулман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А подал бы ты милостыню бедному калеке у заводи Вифезда? — спросил хромой.
— Нет, не подал бы. Ни монетки. Почему? Да потому что был бы по-прежнему слеп и не видел бы вас, а если бы кто-нибудь попытался рассказать мне о вас, я бы и слушать не стал. Ведь я был бы богат. Зачем бы вы мне сдались?
— Тогда ты воистину заслуживал бы, чтоб тебе перерезали глотку, — промолвил прокаженный.
— Так ведь о том и речь.
— Есть такой человек, именем Иисус, — вмешался Христос. — Святой человек, целитель. Если бы он пришел сюда…
— Пустая трата времени, — отрезал прокаженный. — Сюда каждый день приходит с дюжину нищих, может, больше; они притворяются калеками — и нанимаются к разным святошам. Одна-две драхмы — и они поклянутся, что вот уже долгие годы страдают от слепоты и увечья, а потом разыграют чудесное исцеление. Святые? Целители? Не смеши меня!
— Этот человек совсем другой, — возразил Христос.
— Помню я его, — проворчал слепец. — Иисусом звать. Пришел сюда в субботу, как дурак. Священники не позволили ему никого исцелять в день субботний.
— Одного человека он все-таки исцелил, — напомнил хромой. — Старика Хирама. Разве не помнишь? Иисус велел ему: возьми постель твою и ходи.
— Чушь собачья, — отрезал слепец. — Хирам дошел только до храмовых дверей, а там повалился и вновь принялся просить милостыню. Мне старая Сара рассказывала. Еще жаловался: зачем-де у него средства к жизни отобрали? Он же только попрошайничать и умел. Уж эта мне ваша болтовня о праведности, — обернулся он к Христу, — ну, где тут праведность-то — вышвырнуть старика на улицу, а у бедняги ни ремесла, ни дома, ни мелкой монеты? А? Этот ваш Иисус требует от людей слишком многого.
— Но он в самом деле праведен, — возразил хромой. — Говори что хочешь, мне дела нет. Его праведность ощущается, видится в глазах…
— Я — не видел, — отрезал слепец.
— А по-твоему, что такое праведность? — спросил Христос у хромого.
— Да просто малая толика человечности, господин. У бедняка мало радостей в жизни, а у калеки и того меньше. Касание дружеской руки для меня, господин, дороже золота. Если бы ты обнял меня, господин, просто обхватил бы руками на краткий миг и поцеловал, уж как я бы дорожил этим воспоминанием. Вот это была бы подлинная праведность.
От нищего разило. Вонь фекалий, мочи, блевотины и многолетней застарелой грязи окутывала его облаком. Христос нагнулся и попытался обнять его, и вынужден был отвернуться, и сдержал позыв к рвоте, и попробовал снова. Вышло несколько неловко: хромой рванулся обнять его в ответ, и вонь сделалась невыносимой, так что Христу пришлось поторопиться с поцелуем, после чего он оттолкнул нищего и выпрямился.
Из темноты под колоннадой донесся короткий смешок.
Христос поспешил наружу и прочь, всей грудью вдохнул холодный воздух. И лишь миновав высокую башню на углу храмового комплекса, обнаружил, что во время неловкого объятия хромой нищий украл у него с пояса кошелек.
Дрожа всем телом, он присел на углу под стеной и зарыдал — о себе, о потерянных деньгах, о трех нищих у купальни Вифезда, о брате Иисусе, о больной раком блуднице, о всех бедняках мира, о матери с отцом, о своем детстве, когда праведность давалась так легко… Нельзя, чтобы все продолжалось так, как есть.
Успокоившись, он отправился на встречу с ангелом в дом к Каиафе. Его по-прежнему била дрожь.
Каиафа
Когда Христос явился, ангел уже ждал его во дворе. Их обоих тотчас же проводили к первосвященнику. Тот загодя отпустил своих помощников, говоря, что должен обдумать их слова, а ангела приветствовал как весьма уважаемого советника.
— Вот этот человек, — промолвил ангел, указывая на Христа.
— С вашей стороны очень любезно заглянуть ко мне. Не хотите ли подкрепиться?
Христос с ангелом отказались.
— Пожалуй, вы правы, — кивнул Каиафа. — Дело невеселое. Я не хочу знать твоего имени. Твой друг наверняка уже объяснил тебе, что нам требуется. Стража, которой приказано арестовать Иисуса, стянута отовсюду и не знает, как он выглядит; кто-то должен указать на него. Ты готов?
— Да, — ответил Христос. — Но зачем вам понадобилась лишняя стража?
— Велик разлад — я говорю со всей откровенностью — не только в нашем совете, но в народе в целом, и солдаты в стороне не остались. Те, кто видел и слышал Иисуса, возбуждены, беспокойны, неустойчивы; одни любят его, другие порицают. Мне пришлось выслать отряд, которому я вполне доверяю: уж эти-то не станут спорить промеж себя. Положение крайне щекотливое.
— А разве ты сам его не видел и не слышал? — спросил Христос.
— К сожалению, не довелось. Естественно, я выслушиваю подробные отчеты о его речах и деяниях. В более спокойные времена я с превеликим удовольствием повстречался бы с ним и обсудил обоюдно интересные вопросы. Однако мне необходимо поддерживать крайне зыбкое равновесие. Моя главная забота — не допустить разобщения среди верующих. Одни фракции хотят полностью отколоться и присоединиться к зилотам, другие требуют, чтобы я ни много ни мало объединил всех иудеев в открытом противостоянии римлянам, третьи настаивают, чтобы я поддерживал хорошие отношения с наместником, поскольку наш первейший долг — беречь мир и жизнь соплеменников. Мне необходимо выполнить как можно больше требований и при этом не настроить против себя тех, кто остался разочарован; но превыше всего — сохранять какое-никакое единство. Удержать равновесие непросто. Господь возложил это бремя на мои плечи, и я должен нести его — насколько достало сил.
— А что римляне сделают с Иисусом?
— Я… — Каиафа развел руками. — Что сделают, то сделают. В любом случае они очень скоро и сами его схватят. Еще одна из наших проблем: если духовные власти не примут мер, покажется, будто мы поддерживаем возмутителя спокойствия, а это поставит под удар всех иудеев. Я должен радеть о своем народе. Увы, наместник — человек жестокий. Если бы я только мог спасти Иисуса, если бы мог совершить чудо и в мгновение ока перенести его в Вавилон или Афины, я бы так и сделал, ни минуты не колеблясь. Но мы — в плену у обстоятельств. Ничем тут не могу помочь.
Христос склонил голову. Он видел, что Каиафа — человек достойный и честный и что положению его не позавидуешь.
Первосвященник отвернулся и взял небольшой кошель с деньгами.
— Позволь мне заплатить тебе за труды, — промолвил он.
А Христос вспомнил, что кошелек его украден и что он должен денег за снятую комнату. И в то же время ему было стыдно принимать деньги от Каиафы. Ангел, конечно же, заметил его колебания, и Христос повернулся объясниться:
— Мой кошелек…
Ангел понимающе поднял руку.
— Не надо ничего объяснять, — проговорил он. — Возьми деньги. Они предложены от чистого сердца.
Так что Христос взял кошель — и его снова затошнило.
Каиафа распрощался с обоими и вызвал к себе капитана стражи.
Иисус в гефсиманском саду
Весь вечер Иисус просидел за разговорами с учениками, а к полуночи сказал:
— Я выйду. Петр, Иаков, Иоанн, ступайте со мной; остальные оставайтесь здесь и поспите.
И оставили они остальных и зашагали к ближайшим воротам в городской стене.
И сказал Петр:
— Господин, будь осторожен нынче ночью. Ходит слух, будто храмовую стражу многократно усилили. А наместник только и ждет повода, чтобы принять решительные меры.
— Почему?
— Да вот из-за всего этого, — объяснил Иоанн, указывая на слова «ЦАРЬ ИИСУС», грязью намалеванные на ближайшей стене.
— Это ты написал? — спросил Иисус.
— Конечно, нет!
— Так значит, это до тебя и не касается. Не обращай внимания.
Иоанн знал, что оно касается их всех, но промолчал. Только задержался счистить надпись — а затем бегом догнал остальных.
Иисус прошел через долину к саду на склонах Масличной горы.
— Будьте здесь и бодрствуйте, — промолвил он. — Если кто появится, дадите мне знать.
Ученики сели под оливой и завернулись в плащи, поскольку ночь была холодной. Иисус отошел чуть в сторону и опустился на колени.
— Ты не внемлешь, — прошептал он. — Я взываю к тебе всю жизнь, но лишь молчание мне ответом. Где ты? Ты — там, среди звезд? Может статься, ты занят — создаешь иной мир, ибо этот тебе опротивел? Ты ушел, верно, ты покинул нас?
Пойми, ты выставляешь меня лжецом. Я не хочу лгать. Я пытаюсь говорить правду. Но я рассказываю людям, что ты заботишься о них как любящий отец, а это не так; по мне, ты слеп, равно как и глух. Ты не видишь — или просто не желаешь видеть? Одно — или другое?
Никакого ответа. Тебе все равно.
Если бы ты слушал, ты бы знал, что я имею в виду под правдой. Я — не из этих кромсателей логики, привередников-философов с их благоуханным греческим вздором об идеальном мире духовных сущностей, где все — совершенство и где только и пребывает подлинная истина в отличие от здешнего грязного материального мира, мира искаженного, грубого, исполненного лжи и несовершенств… Ты их вообще слышал? Глупый вопрос. Клевета тебя тоже не занимает.