Читаем без скачивания Звезда заводской многотиражки (СИ) - Фишер Саша

Сбежать — это тупое решение. Ну вот, допустим, я сейчас потихоньку выскочу на улицу, пока все не заметили. Спрячусь где-нибудь под лестницей возле батареи, потому что на улице я окочурюсь. Ну или можно поступить как цивилизованный человек, дотопать до вокзала и обосноваться в зале ожидания. Времена рамок, тотальной проверки билетов и прочие закрученные гайки еще далеко, так что никто меня не выгонит. Наверное.

Наша компашка постепенно втягивалась в дверь, и когда подошла моя очередь протискиваться в узком коридоре между стеной и хозяйкой, взгляд ее наконец-то уперся в мое лицо.

Ну, момент истины. Тот самый я Иван или все-таки какой-то другой?

Светлые щеточки бровей Ирины-Элис сначала сошлись на переносице, потом удивленно взлетели вверх.

— Ивааан? — протянула она удивленно. — А ты разве не в Москве?

— До вчерашнего дня так и было, — я наклонился и галантно поцеловал сестре руку. — А я и не знал, что ты Элис.

— Ну здрааасьте! — она уперла руки в бока и выставила вперед подбородок. Как же все-таки оне невероятно не похожа на себя из будущего! Снять бы ее на видео сейчас! — Это же ты мне прозвище придумал!

— Разве? — я сделал удивленное лицо. — А, ну да... так это когда было-то!

— Давноооо, — протянула она. — А надолго ты сюда?

— Ну что там за затор в дверях?! — Веник, который шел сразу за мной, подтолкнул меня в плечо. — Давай шустрее проходи, потом пообщаетесь!

Квартира Ирины была эпицентром понятия «бабушкин ремонт». Здесь были все атрибуты, начиная от серванта, в котором как на витрине за стеклом была расставлена сразу вся лучшая посуда, и заканчивая ковром на стене. С таким же точно узором, по которому я в детстве водил пальцем, когда долго не мог уснуть. Кажется, в каждом доме был такой ковер. На полу — полосатая дорожка. Старый продавленный диван, накрытый покрывалом, на котором кто-то начал вышивать цветы, но потом либо нитки закончились, либо энтузиазм. Две кресла с деревянными подлокотниками. Цвет обивки как и у дивана, когда-то явно был комплект. Унылый такой цвет, нечто среднее между зеленым и серым.

На окне — штора в цветочек, а под ней — посеревшая от времени тюль. Металлическая гардина с большими кольцами и крокодильчиками. На окне — герань, ванька-мокрый и живое дерево. Раздвижной полированный стол, в середине его лежит вязаная кружевная салфетка, в середине — вазочка. Телевизора нет. Зато есть радиола на ножках. Новенькая и блестящая, в отличие от всего остального.

Компашка, судя по всему, была в этой квартире далеко не в первый раз. Девицы уверенно приземлились на диване, Бобер полез в нижнее отделение серванта за пластинками. Вазочку со стола сразу же переставили на подоконник в общество горшков с цветами.

На кухне гулко зашумел кран, судя по всему, кто-то наполнял чайник.

Щелкнул замок на входной двери, значит вся вереница желающих продолжения втянулась внутрь. Ирина вернулась в комнату, полезла в сервант за рюмками.

На первый взгляд, она не имеет никакого отношения к тому, что со мной случилось прошлой ночью. Она была явно удивлена тому, что я появился у нее на пороге, но вовсе не шокирована. Будь она причастна или хотя бы просто в курсе, то удивление было бы совсем другого уровня.

Какой еще вывод я мог сразу сделать? Мы вроде в неплохих отношениях. Во всяком случае никакого явного неудовольствия по поводу моего появления она не высказала. Ну что, ж... Значит, дальше я только делаю вид, что пью. Формат вечернинки таков, что через часик мы будем сидеть на кухне и вспоминать всякие давно минувшие дни. Точнее — она будет вспоминать, а я слушать, поддакивать и мотать на ус.

Интересно, откуда у нее квартира? Ей же всего восемнадцать. Наследство осталось от какой-нибудь бабушки? Я, конечно, много знал об этом семействе, но восьмидесятый был немного раньше тех времен, которые меня интересовали. Ну и я, конечно, хороший инвестигейтор, но знать все я в любом случае не мог.

Бобер водрузил на проигрыватель черный диск грампластинки. Склонился над сундуком радиолы аки Кощей, аккуратно поставил иголку. Раздалось шуршание винила, и из колонок полилась «космическая электроника».

Да? Я почему-то считал, что «Спейс» более поздняя группа.

Хотя я никогда серьезно музыкой не увлекался. Нет, у меня всегда были какие-то пластинки и какие-то кассеты. Стадию катушечного магнитофона я благополучно пропустил. Но за какой-то особенной музыкой я не гонялся, в шпионские игры с фарцовщиками винилом не играл. Но «Спейс», в общем-то, вроде и не относился к запрещенным редкостям. Я долгое время даже думал, что это советская группа. Много позже уже узнал, что они из Франции.

— Да ты уже достал со своим космосом! — раздраженно протянула брюнетка. Пока Бобер возился с пластинкой, она успела сходить «припудрить носик», и ее морковная помада стала еще более оранжевой. — Нормальной музыки что ли нет?

— Много ты понимаешь... — начал оправдываться он.

Потом они вместе взялись рыться в коробке с пластинками, а я пошел на кухню, где уже вовсю дымили Веник и оба ухажера брюнетки. Кроме сидевших за нашим столиком к Элис пришли еще человек пять с соседних, но мне пока было лень их запоминать. Пока никто не выделился, все они просто были некоей аморфной массой.

Для небольшой квартирки народу было, конечно, очень много. Четыре человека в кухне из которых три курят — и вот там уже можно вешать топор на клубах сизого дыма. Ну и стоишь, как в автобусе.

Клеенка на кухонном столе была заслуженная. По краям закручивалась, в одном месте были явные следы ножа, причем многократные. Раковина, висящая как будто немного косо. И опять два раздельных крана.

Разговаривали, конечно же, о судьбах мира. На самом деле, эта компашка не была какой-то особенно неформальной. Может быть, где-то в Москве в эти годы и были стиляги, яркие как бабочки, которые «шпрехали» на своем стиляжьем языке как в том мюзикле. Но это был Новокиневск, а не Москва. Импортная одежка, как и пластинки, сюда доезжали, конечно, но не в том количестве, чтобы стать чем-то массовым и модным.

А эти ребята... Ну да, клеши, платья какого-то особенного фасона... Хотя мне казалось, что к восьмидесятому клеши уже устарели. С другой стороны, много я вообще в этом понимаю? Эти ребята были не столько неформальной и альтернативной субкультурой, сколько компашкой бездельников, каждый из которых устроился на максимально ненапряжную работу в режиме «сутки через трое» и жил себе одним днем. Рассказывая друг другу под сигаретный дым политические анекдоты и сокрушаясь, что власть в нашем Советском Союзе давно и прочно захватили пенсионеры, которые не пускают никуда таких талантливых и перспективных их.

Такие посиделки-вечеринки, в какие бы времена они не происходили, всегда очень похожи одной важной вещью. Разговоры в процессе кажутся офигенно важными. Но при попытке наутро вспомнить, что за невероятный откровения случились ночью в парах портвейна и под скрипучий звук радиолы, получается какая-то ерунда. Анекдот про Брежнева, шутка про ворону, которая почему-то казалась ужасно смешной, а потом мы еще пели что-то хором. А, еще Веник рассказывал про пятнадцать видов колбас за границей. О, вот что было важного — узнал, что отец Веника не просто художник. Он специалист по монументальной мозаике. И все знаменитые мозаичные панно в нашем городе — на глухой стене дворца культуры шинного завода, на жилом доме рядом с угрюмым серым кубом КГБ, на речном вокзале — его работы. Забавно... В девяностые парочку из его работ в припадке антисоветских настроений безвозвратно разрушили, а к двухтысячным оказалось, что это, оказывается, уникальная городская достопримечательность, эти яркие панно надо ценить и беречь, протирать тряпочкой и вовремя заменять выпавшие стекляшки. Потому что туристы в Новокиневск приезжают чуть ли не только из-за них.

Я оказался на кухне вдвоем с сестрой где-то в районе полуночи. Или даже чуть раньше. Когда из комнаты полился бархатный голос Фрэнка Синатры, компания разбилась на парочки, выключила верхний свет и устроила танцы. Вот тогда мы и прикрыли дверь на кухню, чтобы поболтать уже.