Читаем без скачивания Стрельба по бегущему оленю - Геннадий Головин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ха! — ликующе выдохнул он и вдруг совершил несуразное: кувырнулся по полу, лег там, раскинув руки: поза счастливого человека, поза человека, изнемогшего от счастья.
Где уж тут было спать! Веселая лихорадка колотила его, и сидя на кухне, в ожидании кофе, он то и дело вскакивал — подмывало торопиться куда-то, действовать. Как именно действовать, он еще не знал, но жила в нем уже твердая жесткая уверенность: «Все! Теперь тебе не увильнуть, Савостьянов!»
Утро медлило. Так бывало только в детстве, в кануны первомайских праздников, когда он просыпался задолго до солнца. Рядом с постелью, на стуле, лежала отглаженная, небудничная его одежда, а взрослые, с которыми идти на демонстрацию, равнодушно спали. У него все дрожало внутри от нетерпения, а взрослые спали, а праздник не торопился…
В третьем часу он уже изнемог. Залез под душ. Ночью напор воды был на удивление яростен и мощен.
— Начнем! — повторял он вполголоса, с веселым остервенением растираясь полотенцем. — Начнем приканчивать! Начнем, начнем!
С чего начинать, он явно не знал. Выйдя из дома, повернул сначала налево, а потом постоял, подумал, и пошел направо.
Уже начинало, кажется, светать. Но так робко и невнятно, что это трудно еще было назвать рассветом. Поэт — тот же, к примеру, Боголюбов — назвал бы это предчувствием рассвета.
«А ты-то, Андрюша, какого черта мельтешишь в этом деле? — подумал Павел. — Надпись-то на книжке Незвала — твоя!»
Главная улица, по которой шел Павел, была необыкновенно пустынна и почти не освещена. Те редкие фонари, которые были не погашены, горели вполнакала.
Окна домов были распахнуты. Там было темно и тихо. Павел неожиданно рассмеялся: он уже забыл, что можно просто идти по улицам и чувствовать, насколько это приятно.
Когда он проходил мимо каменных домов, близко от стен, было слышно, как дома отдают тепло, накопленное за жаркий степной день.
Негромкая деловая суета творилась в этот час в городе лишь возле типографии да еще, наверное, на аэродроме.
Но аэродром был далеко, а возле типографии Павел уже стоял минут десять и глазел, как грузят на машины уже отпечатанный тираж местной газеты «Степной край», чтобы везти в отдаленные районы области.
Налюбовавшись картиной ночного созидательного труда, Павел пошел в открытую дверь типографского склада, через которую рабочие вкатывали гигантские рулоны бумаги, прошел через цех, поднялся на второй этаж и открыл дверь корректорской, где не торопились расходиться по домам выпускающие двух областных газет — «Степного края» и молодежной, под названием «Комсомольский огонек». Были здесь еще корректоры, метранпаж и два цензора — милые, непреклонного вида девушки лет по сорока примерно каждая.
На столе, на гранках, лежала крупно нарезанная колбаса, черный хлеб и желтые, поздние огурцы. Бутылки видно не было, но она, без сомнения, находилась где-то близко, потому что разговор шел уже благостный, неторопливый, а лица были слегка раскрасневшиеся.
— О! Павлуша! — ласково приветствовал его Тихон Ильич, выпускающий — «Степного края». — Бессонница? Или служба? Садись, закуси.
По незримой команде на столе появился стакан..
— Мне — символически! — поторопился предупредить Павел. — Мне сегодня ой как работать…
— А нам не работать?
— Вам — заслуженно спать.
Ему плеснули на дно стакана. Он выпил и стал слушать нескончаемые журналистские байки. Ах, как завидовал он иногда журналистам. Жизнь в их рассказах представала с незнакомой, часто трагикомической стороны, окрашена была — слегка желчью, слегка юмором, и какая-то невнятная поэзия витала в этих рассказах. И чудилось, что необыкновенная это работа — мотаться в сорокаградусную жару по степи, сволочиться с начальством, выдумывать необыкновенные сравнения для обыкновеннейшей работы, недосыпать, недоедать, постоянно жить в ритме азартной гонки: «Скорей! Срочно! В номер!..»
— Что-то вы сегодня припозднились… — заметил Павел и взял лежащую на столе сегодняшнюю, еще влажную от краски, газету.
— Телетайпа ждали. Что-то этакое ожидалось.
— Не свершилось? — рассеянно спросил Павел, просматривая газету.
— Видно, нет.
Очерка Боголюбова в номере не было.
(«…Представляешь? — рассказывал он за преферансом в тот вечер. — Ночной вызов. Сирена „скорой помощи“. Ночные улицы. Дом. Освещено только одно окно. Там, естественно, девушка. У нее сердце. Сердце разбито. Тяжелейший случай. Савостьянов тут же принимает смелое решение. Несколько дней и ночей идет борьба за жизнь и здоровье девушки. Наконец — виктория! Девушка спасена! Тщетно ищет она своего спасителя, чтобы высказать ему свою благодарность. И заодно вчинить иск на алименты. Но наш скромный герой, и так далее…»)
— Ну и прекрасно! — сказал Павел и бросил газету на стол.
— Что «прекрасно»? — встрепенулся Тихон Ильич. — Тебе что-нибудь известно?
— Мне все известно. Но только я о другом, не о телетайпе.
— Все остальное — лабуда, Павлуша, — убежденно сказал Тихон Ильич. — Я вот в тридцать шесть развелся, уже двадцать лет холостякую и абсолютно ни о чем не сожалею! Веришь?
Павел посмотрел на него с недоумением.
— Отчего же не верить? Это и невооруженным глазом видно.
— А ты? Не собираешься? — Тихон Ильич наклонился почти к самому уху Павла. От него все-таки изрядно потягивало водочкой.
— С чего бы это мне? — изумился Павел. — Я ведь, как всем известно, мизофоб. Мне нужно минимум две рубашки в день и три пары носков. Прикиньте, во сколько мне обойдется прачечная, примите во внимание качество этой стирки и теперь рассудите: что для меня более выгодно: быть холостым или женатым?
— Ну-ну… — стушевался старик. — Тебе, конечно, виднее, и извини, что я сунул свой нос куда не следует, но только мне очень неприятно видеть, как жена хорошего человека шляется по ресторанам с таким бабником, как Савостьянов.
Вот те раз!
— Это я их отпустил, — сказал Павел. — Мы должны были идти втроем, но мне оказалось некогда.
— Ладно, — опечаленно согласился старик. — Оставим это.
— Оставим… — согласился и Павел.
«А это-то тебе зачем, Савостьянов?!» — подумал он.
Он вышел из корректорской, нашел в пустующей комнате телефон и стал звонить в управление. Его бередила жажда деятельности.
Долго никто не подходил. Павлу даже стало совестно: люди спят, а я пристаю по пустякам. Хотя, с другой стороны, какого черта они спят на дежурстве?!
Наконец трубку сняли.
— Валера? — спросил Павел. — Извини, что прервал твой плодотворный сон. Однорукого, о котором я звонил вчера, не задержали?
— Ты что, обалдел? — вежливо и сонно спросил Валера.
— Тебе снилась Марыся, — ехидно догадался Павел. — Если можешь, прости…
— Кстати, о Марысе, — сказал дежурный. — Вчера твою жену видели в Доме офицеров с одним пижоном. Ну, ты знаешь, с доктором, который недавно приехал. Интересуешься?
— Очень. Ума только не приложу, причем здесь Марыся?
— Железный вы человек, Паша Николаевич, — похвалил Валера.
— Он, кстати, не так уж и недавно в нашем городе — почти два года, — заметил Павел.
11. ОДНОРУКИЙПавел гуляючи шествовал по улице, насвистывая все тот же въедливый «Лепесток розы» и думал о том, что глотание кишки дважды за сутки — это слишком, даже для такого несомненного героя, как он.
Если бы ему кто-нибудь сказал еще вчера, что он сам будет добиваться проведения над собой этой процедуры, скандалить с утра пораньше — направления у него, видите ли, нет! — трясти удостоверением и даже стучать по столу главврача городской больницы кулаком — он еще вчера откровенно посмеялся бы над таким человеком.
В это утро ничего другого не оставалось, как посмеиваться над собой. Да, товарищи, это правда: по собственному желанию он скрупулезно сдал все те анализы, которые сдавал в железнодорожной больнице, покорно глотал кишку и пил какой-то там барий. И ведь никто не оценит, вот в чем беда, никто не прошепчет восхищенно за спиной: смотрите-смотрите, это тот самый, который…
Что за профессия, в самом деле! Молчи, скрывайся и таи, какой ты исключительно замечательный человек — с самой большой буквы.
Но он был доволен, чего уж скрывать. Свидетельством тому была легкомысленная песенка «Лепесток розы», но не только она, а также умиротворенная улыбка на физиономии и вдохновенные взгляды на встречных девушек. В хорошем настроении, чего уж говорить, шел по улице III Интернационала Павел Игумнов.
Цель его путешествия была гуманна и проста — посещение Александра Даниловича Косых, жестоко пострадавшего в борьбе с преступным миром.
Павлу в больнице искренне обрадовались. Причиной тому были, к сожалению, не личные качества Игумнова, особенно ярко, как мы говорили, проявившиеся именно в это утро, но о которых обслуживающий персонал понятия не имел, — ему обрадовались потому, что поступивший вчера вечером больной Косых Александр Данилович, легкое сотрясение мозга, состояние удовлетворительное, температура 36,8, объявил сегодня поутру голодовку.