Читаем без скачивания Традиционный жизненный цикл русских Водлозерья: обряды, обычаи и конфликты - Константин Логинов

Опытные повитухи не ограничивались заговариванием младенца от трех основных послеродовых младенческих болезней, но произносили также заговор от послеродовой щетины, сглаза и иных болезней. Например, такой: «Стану я раба Божья (имярек), благословлюсь, пойду, помолясь, из избы дверьми, из дверей воротами. Выйду я раба Божья (имярек) в чисто поле. За воротами в чистом поле едет Егорка (т. е. Георгий Победоносец – прим. автора) на белом коне. Конь крыт стружьем, едет с ружьем. Палит, стреляет, выстреливает всю болезнь: с носа насморк, из ушей ухорядку, из спины щетину, из пят полупятницу. Не бойся наш младенец ни уроков, ни призоров, ни злых наговоров, ни испуга, ни исполоха, ни переполоха». Наговорить на воду трижды, плюнуть в ту воду трижды, умыть младенца той водой (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 404, л. 171). Знахарка, прочитав свои заговоры, должна была вымыть руки водой, вытереть их полотенцем и прочесть краткую очистительную молитву: «Господи Многомилостивый, прости меня, многогрешную рабу Божью (имярек). Аминь!»

Для заговаривания послеродовых болезней знахарка обычно являлась под вечер, чтобы с заходом солнца обитатели дома могли закрыть двери избы, благословясь, и никому не открывали дверь до восхода солнца. Приходила она через день или два после родов. Уложиться надо было в недельный срок. Если новорожденных детей в деревне оказывалось сразу несколько, дела с заговариванием послеродовых болезней могли существенно ускорить. Для этого повитухе приходилось являться в дом новорожденного утром и вечером. Только закончив все целительские и магические процедуры с одним ребенком, повитуха могла взяться «бабить» и заговаривать другого. Данный обычай следует признать рациональным и разумным, ибо он резко снижал вероятность перенесения повитухою заразных болезней с одного ребенка на другого.

Специального обряда «бабиной каши», характерного для общерусской традиции (Листова, 1989, с. 157–158) в Водлозерье, да и в целом в Карелии, для повитухи не устраивали. Ближайшие следы бытования этого обряда автору удалось зафиксировать лишь за пределами Карелии, на территории северного Прибелозерья в Вологодском крае (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 610). В Водлозерье повитухе, заговаривавшей послеродовые болезни, денег за труды не платили, но приглашали на угощение по случаю крестин. На крестинах мать дарила повитухе полотенце с вышитыми концами, полагавшееся ей за праведные труды. Более состоятельные мамы могли подарить рубашку с вышитым подолом или покупной отрез материи на платье (НАКНЦ, ф. 1, оп. 50, д. 1135, л. 25). Дополнительно повитухе могли оказать помощь по хозяйству – например, напилить или наколоть дров, вспахать небольшой участок земли. У повитухи или знахарки с детьми, которых она заговаривала от послеродовых болезней, в последующем устанавливалась более тесная дружеская связь, чем с остальными в деревне. Например, Сухова мимо принятых ею детей никогда просто так не проходила. Обязательно останавливала, интересовалась здоровьем, угощала конфеткой (всегда носила в кармане), а в завершение общения исполняла короткую, часто не вполне приличного содержания частушку, под которую вместе с детками и приплясывала (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 720, л. 54).

В настоящее время заговаривание детей от послеродовых болезней производится крайне редко, только в тех случаях, когда родители новорожденного состоят в родстве или близкой дружбе со знахаркой.

Окончание обрядов заговаривания от послеродовых болезней, сопровождаемое принятием парной банной процедуры (младенца парили поочередно небольшим, специально связанным для этого веником и веником, которым парилась его мать, когда впервые после родов шла в баню), означало, что период первичного очищения новорожденного и приобщения его к семье и семейному очагу заканчивался. С ребенка как бы смывалось то, что указывало на принадлежность его к Иномиру, из которого он появился (Байбурин, 1992, с. 43). Новорожденный, с точки зрения «теории переходов» А. ван Геннепа, «откреплялся» от значительного числа «прежних обстоятельств», связанных с его внутриутробным развитием и появлением на свет Божий. Обряды приобщения к духам-хозяевам жилища как бы ставили его под охрану предков семьи (Харузин, 1994, с. 326; Кузнецова, 1997, с. 14), а если производился обряд приобщения к домашним иконам, то и под покровительство христианских святых, иконы которых имелись в домашнем иконостасе. Круг его «восстановленных в новом качестве» (по ван Геннепу) связей с внешним миром расширялся. Помимо родительницы и лиц, осуществлявших «медиативные связи» на этапах заговаривания и первичного омовения, к ребенку открывался допуск и для всех членов семьи. Его могли подержать на руках отец, братья, сестры и прочие совместно проживающие родственники. Помогать мыть ребенка в корыте у печи или в бане могли старшие сестры новорожденного и другие женщины в семье. Однако новорожденный, с точки зрения «теории перехода» ван Геннеппа, все еще оставался существом «лиминальным», пребывающим в переходном состоянии, главным образом из-за неприобщенности его к общине и православной конфессии.

5. Приобщение новорожденного к сельской общине и православной конфессии

Период окончательного очищения младенца от послеродовой нечистоты завершался через шесть недель крещением, которым он окончательно приобщался к семье, сельской общине и православной конфессии. Крестили новорожденных в церквях на Ильинском или на Пречистинском погосте. Зажиточные водлозеры, проживающие в отдаленных деревнях, иногда сами доставляли священников для совершения церковного обряда в свой дом. Поскольку из-за ледостава или ледохода добраться до погостов, расположенных на островах в Водлозере, не всегда представлялось возможным, детей иногда крестили и через больший срок, чем 42 дня.

Традиционная обрядность, связанная с выбором имени для новорожденного и с самим обрядом крещения, на материалах Пудожского края описана В. Н. Харузиной еще в 1906 г. (Харузина, 1906). Тем не менее позволим себе сделать несколько замечаний общего порядка, касающихся конкретно Водлозерья. Первое из них относится к выбору имени новорожденному. Хотя от родителей, других членов семьи и более дальней родни мало что зависело (имена детям давали в церкви по святцам), для обсуждения данного вопроса было принято собираться за неделю или полторы до предстоящего события и посвящать ему целый вечер (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 404, л. 175). При этом при выборе женских имен нередко происходила своеобразная «накладка»: водлозеры искренне полагали, что Анна, Нюша и Аннушка являются совершенно разными именами, тогда как на деле Нюша и Аннушка были уменьшительно-ласкательными производными от имени Анна. Поскольку в церковно-приходскую книгу, где священником фиксировались имена, прихожане практически никогда не заглядывали, то нередко до конца жизни оставались при своем заблуждении. Таким образом, получалось, что в одной и той же семье регистрировалось рождение двух или трех девочек с именем Анна. И все же в семейном совете по поводу выбора имени младенцу сохранялся некоторый сакраментальный (с точки зрения крестьян) смысл. Если избранное на семейном совете имя не совпадало с тем, что священник записывал в церковноприходскую ведомость, то ребенка нередко продолжали называть домашним именем, а церковное имя не разглашали. Верили, что в этом случае колдуны не смогут напустить порчу «на имя», поскольку истинное, церковное имя раба Божия им неведомо, а значит, и их порча не сможет отыскать своего адресата.

Более самостоятельными крестьяне оставались в вопросе выбора крестных родителей для младенца: в этой области многое регулировала народная традиция. Крестной матерью («божаткой») у водлозеров обычно избиралась родная тетя, старшая из сестер матери (НАКНЦ, ф. 1, оп. 6, д. 489, л. 65; АНПВ, № 2/82, л. 1), а крестным отцом обычно становился ее муж. Если тетки у новорожденного не было, то выбор делали, исходя из принципа, что ему хорошо иметь крестным отцом зажиточного мужчину. Тот в случае жизненной необходимости вполне мог порадеть за своего крестника. Согласившись стать крестным родителем, человек становился поручителем своего крестного ребенка. Верили ли водлозеры, что такое поручительство распространяется и на загробное существование, выяснить не удалось. Породнившись через крещение, крестные родители и их крестники как бы вступали в кровное родство, и браки между ними не могли заключаться.

Собственно церковное крещение младенца – это таинство Русской православной церкви, осуществляемое по строгому канону по всей России. Глубинный ритуальный смысл наречения младенца человеческим именем проанализирован также А. К. Байбуриным в его монографии «Ритуал в традиционной культуре» (Байбурин, 1993, с. 45–47).

Упомянем, что при наречении младенца именем водлозеры могли вступить в споры со священником, настаивать, чтобы ему не давалось имя святого или святой, день чествования которых уже миновал. Люди верили, что такой святой или святая не смогут заступиться за человека, носящего их имена. Это народное поверье отличается от ортодоксального взгляда Русской православной церкви, которая рекомендовала давать младенцам имена по трем правилам: 1) в честь памяти того святого или святой, в день чествования которых младенец появился на свет Божий; 2) в честь памяти святых на восьмой день от дня рождения (по ветхозаветной традиции, как было принято во времена рождения Иисуса Христа); 3) в честь памяти святых на день наречения именем (на практике – на 40-й день от рождения). Для девочек допускался сдвиг на несколько дней, если в святцах в эти сроки не было дней памяти святых жен (Бодур, 2002, с. 232–233). Применение этих правил на практике приводило к тому, что именины отстояли от фактического дня рождения на 40 и более дней. Впрочем, людей, которые могли устраивать праздник по случаю именин, в Водлозерье по причине бедности крестьян всегда было мало.