Читаем без скачивания Пусть будет гроза - Мари Шартр

Он, похоже, и в самом деле не знал ответа – у него даже горло сдавило от волнения.

Ратсо говорил, а сам продолжал методично обшаривать городские мусорки. Видимо, за долгое время у него выработалась четкая методика, потому что действовал он с удивительной скоростью. Тянулся рукой к урне, запускал ее внутрь и тут же не глядя извлекал наружу стеклянную бутылку.

Я подумал: он, наверное, приторговывает стеклотарой, а может, тут что-нибудь еще более странное, типа Кларк Кент/ Супермен[6], раздвоение личности, когда в свободное время подрабатываешь стеклодувом – тогда понятно, откуда у него такая широкая грудная клетка.

Я почувствовал, как на меня накатывает усталость. День выдался еще тот.

Интересно, не идет ли все к тому, что у меня появится новый друг? В последнее время я частенько бывал один, поэтому толком и не помнил, каково это – шататься с товарищем, как не помнил толком и каково это – ходить по-человечески на двух ногах.

Мало того что у меня мог появиться друг, так этот друг, ко всему прочему, был индейцем ростом под два метра, который, судя по всему, торговал стеклотарой, а кроме того, носил футболку с розовой надписью «Мамбо бейби» на черном фоне и штаны, спущенные чуть ли не до колен.

Ратсо знал все мусорки города. Через равные промежутки времени я задавал ему вопрос:

– Эм-м… Так зачем тебе это?

Но он с каким-то недобрым удовлетворением молча шел дальше. Шагал очень быстро и не обращал внимания на мой несчастный черепаший темп. Я немного отставал, и это позволяло мне наблюдать за происходящим как бы со стороны, такой расклад меня вполне устраивал. Хуже нет, когда люди то и дело оглядываются и спрашивают: «Ты в порядке? Успеваешь? Я не слишком быстро иду? Ты скажи, если что, не стесняйся!» Для таких я – то ли вечный пациент, то ли шестнадцатилетний старик. С ними мне всегда хочется идти еще медленнее, просто назло.

Мы шли и шли, и пакеты Ратсо всё больше раздувались. Бутылки звякали друг о друга. Нас трудно было не заметить.

– Да скажи же наконец, зачем тебе это? – спросил я в очередной раз.

– Скоро узнаешь. – Он наконец соизволил ответить. – Давай, забирайся.

Я повертел головой, оглядел горизонт, темную густую тень. Нуда это, интересно, я должен забраться?

И вдруг услышал грохот, как будто кто-то выстрелил в мусорный мешок, набитый пустыми консервными банками. Лишь через несколько секунд до меня дошло, что это Ратсо открыл дверь чего-то отдаленно напоминающего машину. Я такого еще никогда в жизни не видел. Даже в сумерках предмет, на который я смотрел, больше был похож не на обычную машину, а на машину, которую раздавило прессом. Как будто кто-то сдал ее в металлолом. Вид у автомобиля был не менее жуткий, чем звук, с которым открылась его дверь.

– Это «вольво», – счел необходимым пояснить Ратсо.

Я шумно сглотнул и не смог издать ни звука.

– «Вольво»-универсал, – уточнил он. – Модель 1977 года.

– Но как… – все-таки решился я спросить. – Как она до сих пор ездит? И она как бы что, твоя? У тебя есть права?

– Конечно. Она моя, и у меня есть права.

С Ратсо я не знал, чему больше изумляться – этой его машине, не имеющей определенной геометрической формы, или тому факту, что сам он, при его размерах, способен уместиться внутри.

– Но ты не волнуйся, она у меня выносливая! С ней что хочешь можно делать.

Чтобы я убедился в этом своими глазами, он со всей силы долбанул кулаком по капоту «вольво» и только после этого уселся за руль (это доказывало, что, вопреки моим опасениям, он все-таки может втиснуться внутрь). Несколько секунд подряд машина пищала, потом задребезжала, как старое ведро, а после этого с внезапностью злого джинна из керосиновой лампы распахнулся багажник, хотя никто ни на какую кнопку не нажимал. Ратсо сидел невозмутимый и гордый и делал вид, что ничего особенного не происходит. Обе его руки лежали на руле – казалось, он приготовился управлять ультрасовременным седаном класса «А». Я чуть сам в это не поверил.

– А что, э… в смысле… какого она цвета? В темноте не видно, – спросил я, как будто этот вопрос сейчас был важнее всего.

– Да синяя она, синяя. Но, вообще, это как посмотреть, потому что двери-то у нее красные. Все-таки она немало бед пережила. Возраст, знаешь ли.

Казалось, Ратсо говорит о проблемах пищеварения у своей бабушки. Или о чем-то в этом роде. Отчитывается о состоянии здоровья человека.

Не сразу я решился залезть в машину – и не только из-за костыля, который мне сильно мешал, а еще и потому, что меня беспокоил вопрос безопасности. Впрочем, немного поколебавшись, я сказал себе: «А, будь что будет!» – и поддался бессознательному порыву. Да и просто не захотел упускать возможность сесть и дать ноге отдохнуть

– Ну что, прокатимся? – предложил Ратсо.

Я задорно и радостно выкрикнул: «Да!» Думать, размышлять и задаваться вопросами совсем не хотелось. Я сказал себе: пусть это будет вместо послеобеденного сна – передышка, отсрочка – и согласился. Приближаясь к этому раздолбанному корыту, я почувствовал, что проваливаюсь в коматозное состояние, но не то, которое связано со смертью и болью, а то, которое обещает глубокие сны – сны, где нам так хорошо, что не хочется пробуждаться. Иногда со мной такое бывало по ночам: снился сначала отец, потом мать, они встречались на краю обрыва и брались за руки. Я наблюдал, как они гуляют, и небо было не того резкого светлого цвета, от которого режет глаза, а мягкого, глубокого голубого, дул ветерок, мамина юбка свободно развевалась, мама улыбалась, а я, я был у них за спиной, в нескольких метрах, держал под мышкой баскетбольный мяч, на ногах кроссовки, я нормально стоял и видел прямо перед собой родителей, они оглядывались, чтобы убедиться, что я здесь, я махал им и улыбался, лицо мое было гладким и чистым – все, что надо для счастья: никаких прыщей – и я двигался с той скоростью, с какой хотел, я играл в мяч, подбрасывал его в воздух, и ловил, и бросал – все выше и выше, все сильнее и сильнее. Это был мой сон-мечта. Я слышал волны, шум моря, оно накатывало и отступало, пока мяч взлетал и снова падал. Я сам был легким, и все вокруг казалось воздушным, а потом, когда я в очередной раз с неистовой силой