Читаем без скачивания Место - Фридрих Горенштейн

– Ну, насчет родителей вы уж преувеличиваете, – осмелился вставить я.

– Замолчите! – капризно, по-женски топнув ногой, сказала Маша. – Вы ничего не знаете… Отец их финансировал…

– Ну, не думаю, что ваш отец антисемит, – пытался, хоть и робко и невпопад, возражать я, дабы доказать Маше с первых же совместных шагов (а я верил, что мы наконец делаем первые совместные шаги), итак, дабы доказать, что я хоть и люблю ее безумно, но в вопросах нравственных принципиален. Я знал, что Маше это должно понравиться.

– Ах, не в этом дело, – сказала Маша тихо и уже без злобы и напора (я внутренне торжествовал), – мой отец безвольный человек… А в такой стране, как Россия, безвольные люди обязательно должны прийти к антисемитизму… Ибо это то, куда несет тебя течение само собой… Вы знаете, чем-то он мне напоминает Висовина… Здесь они подобны…

– А что с Христофором? – спросил я с участием, даже несколько преувеличенным, чтоб скрыть радостную надежду, во мне затеплившуюся. Не по тону даже, а по оттенку я чувствовал, что столь опасный соперник устранен.

– Я порвала с ним, – твердо сказала Маша, – он отказался поддержать меня в деле, которому я решила посвятить свою жизнь… С антисемитизмом в России в основном борются сами евреи, а должны бороться русские… Я говорю с вами так прямо, потому что мне нечего скрывать… Я убеждена, что о нашей группе давно знают органы… И еще одна причина: я насчет Коли… Если вы уж так хорошо ко мне относитесь и имеете влияние на Колю… Причем родители вам доверяют… Отойдемте в сторону…

Мы сошли с тропинки и отошли к кустам.

– Скажу вам прямо, – начала Маша, – я являюсь членом исполнительного комитета Русского национального общества имени Троицкого… Конечно, я бы никогда вам этого не сказала, если б не знала, что о нас и так уже все известно КГБ… Но мы не подпольная организация, мы общественная добровольная организация, которая действует в соответствии с конституцией… Впрочем, излишне болтать об этом все-таки не стоит, сами понимаете… Вы ведь в меня влюблены? – вдруг спросила Маша прямо и несколько цинично. (Как я уже говорил, даже я заметил в Маше перемену в этом смысле, хоть знаю ее недолго. Тут вопрос, очевидно, даже и не месяцев, а недель.)

– Да, – сказал я растерянно, – влюблен.

– Ну и хорошо, – сказала Маша, – иногда это полезно для идеи… Только не смейте на меня больше смотреть, как сегодня из кустов…

– Клянусь вам! – с жаром воскликнул я.

– Ну хорошо, хорошо, верю вам, – сказала Маша, – но надеюсь, вы понимаете, что я откровенна с вами не ради вас, а ради Коли. Коля мне брат, чудесный мальчик и вообще, по-моему, единственный человек, которого я люблю. Если вы поможете мне оторвать его от тех мерзавцев, от той сволочи и привлечь к нам, то я буду вам весьма и весьма…

– Но собственно говоря… – замялся я, не зная, как поточней и попроще спросить у Маши об обществе, чтоб не обидеть ее и не вызвать подозрений.

– Вы хотите подробностей об обществе? – пришла Маша мне на помощь. – Русское национальное общество имени Троицкого ставит своей целью борьбу со всеми формами личного и общественного антисемитизма в нашей стране. Несмотря на то что общество именуется «русское», это свидетельствует скорее о его цели, чем о национальном составе его членов. Мы принимаем к нам всех, кроме евреев, чтоб враги наши не обвинили нас в пристрастии. Не обвинили в том, что мы еврейская организация, ибо, согласно еврейскому характеру, войди они в нашу организацию, обязательно возглавили бы ее в конечном итоге, если не прямо, так косвенно…

– Ну а кто такой этот Троицкий?

– Это покойный профессор Петербургской духовной академии… Вопреки официальной линии Православной церкви, был экспертом защиты на ритуальном процессе Бейлиса… Слышали о деле Бейлиса?

– Слышал, – сказал я, – но мельком… Еще вопрос, если не секрет, сколько вас?

– Пока пятеро, – сказала Маша, – но дело не в количестве… Например, какого-нибудь крикуна Арского мы ни за что бы не приняли… Не скрою, насчет вас, конечно, у меня сомнение, но, в конце концов, важно, чтобы вы привели Колю… Приведете?

– Приведу! – с жаром сказал я. – И обо мне вы так напрасно… – Я прижал ладонь к груди.

– Ладно, не люблю клятв, – сказала Маша. – Пока что возьмите, – она открыла сумочку и протянула мне пригласительный билет, – это на вечер отдыха химиков… Сегодня в семь… Там будет прочитан доклад и дискуссия… Все это организуется нами… Нашей организацией… Приведите Колю туда, это вам будет проверка… – Она повернулась и пошла к шоссе, потом остановилась и сказала: – Разумеется, родителям ни слова, особенно маме.

Я провожал ее взглядом, пока она не села в автобус и не поехала, а после этого крепко и страстно прижал к губам пригласительный билет, пахнущий Машиными духами. (Одевшись в дорогу, она пахла теперь по-городскому, не остро и телесно, а утонченно и недоступно.)

– Она все-таки уехала, – сказал я, вернувшись, журналисту и Рите Михайловне.

Они по-прежнему сидели за деревянным столом под деревьями, но посуда со стола была уже убрана и стол чисто вытерт.

– Еще бы, – сказала Рита Михайловна, чтоб уязвить мужа, – надо же додуматься – посылать за Машей этого молодца… Она ведь его ненавидит…

Я посмотрел на Риту Михайловну с тревогой, а «молодец» совсем меня напугал. В этой семье была своя дипломатия, и, выполнив поручение журналиста, я тем самым действовал против Риты Михайловны. Нет, если вопрос станет «или – или», то уж конечно Рита Михайловна, а не журналист. Как будто они во мне нуждаются, но в то же время, кажется, что-то произошло, что их успокоило, да и возможно, ночная тревога была преувеличена, что нередко случается с людьми истеричными. Так мыслил я, готовя первую фразу, где сразу должно было быть все: и косвенное извинение перед Ритой Михайловной, и косвенное же заверение в верности ей, и проверка ситуации вокруг доноса, и в то же время не перечеркивание и доброго моего отношения с журналистом.

– Нам с Колей надо бы еще поговорить, – сказал я, обращаясь к Рите Михайловне и тем самым покорно и публично «проглатывая» ее «молодца», – а Маша уехала успокоенная, – добавил я и журналисту, – просто у нее дела в городе…

Интересного продолжения найдено не было, но все-таки кое-чего мне удалось добиться: противоборство смягчилось и Рита Михайловна, безусловно, оценила то, что если ночью я вспылил на ее замечание, то ныне я стал более «дрессированным» и покладистым. (Они явно нуждались теперь во мне меньше, – вот откуда покладистость.)

– Знаете, – подтвердил мою догадку журналист, – насчет объяснительной в КГБ, возможно, и ложная тревога… Я сейчас говорил с моим приятелем по телефону… Возможно, и так уладится… Но конечно, все может случиться…

– А Коля? – мягко и настойчиво активизировался я. – Коля ведь уже подготовлен.

– Да-да, – задумчиво сказал журналист, – во всяком случае мы эту бумагу напишем и передадим ее в случае крайней необходимости.

– Тебе надо сегодня же опять встретиться с Романом Ивановичем, – сказала Рита Михайловна. – Посоветоваться… Показать ему текст.

– Да не в тексте дело, – сказал журналист. – С текстом-то мы разберемся. Важна ситуация… – Он встал и положил мне руку на плечо. – Пойдемте сочинять, – сказал он с усмешкой, – помогу… Лучше это без Коли…

Мы прошли в его кабинет, который здесь, на даче, был также обширен и богат, со старинной мебелью красного дерева и шкафами книг вдоль стен. Я сел на краешек дивана.

– Нет, – сказал журналист, – садитесь к столу, пишите, а я буду диктовать… Правда, вчера я уже кое-что набросал, у меня заготовлено, – он протянул мне бумагу, которую достал из лежащей на тумбочке книги.

Я присел к обширному письменному столу, на котором была пачка чистой бумаги и множество дорогих авторучек в футлярах, и положил черновик доноса, написанный журналистом.

– Пишите, – сказал журналист, правда предварительно плотно закрыв окно и повернув ключ в дверях, но все это он проделал, как мне показалось, привычно и мимоходом. – В Комитет государственной безопасности, – начал он, – с уважением, которого вы заслуживаете, сообщаем вам. – Мне кажется, это тоже было стандартное словопостроение, которое употреблялось в этих случаях, – в черновике было то же начало. – Сообщаем вам… Вы пишите, – обернулся ко мне журналист.

Я взял одну из авторучек и начал торопливо писать. Журналист быстро и ясно, почти без запинок, продиктовал мне о том, что я и Коля были втянуты Щусевым П. А. в антисоветскую организацию, которую по молодости и неопытности мы первоначально воспринимали как просто некий литературный клуб, созданный для самообразования, а также для обсуждения проблем, связанных с ликвидацией последствий культа личности согласно решений XX съезда партии. (То же было в черновике, слово в слово.)

– Ничего, ничего, пишите, – сказал журналист, заметив, что я сижу в задумчивости, – может, это и несколько туповато, но тем лучше.