Читаем без скачивания Живой Журнал. Публикации 2001-2006 - Владимир Сергеевич Березин

Этот середняк — лысый пасечник, жизнь его небогата деньгами, как голова волосами. Он бредёт со своим зажиточным другом на юго-запад, и друг морщится оттого что лысый курит. Святости в лысом мало.

Но потом они приходят на Украину, а на этой плодородной земле во все времена бывает голод. Товарищи разминулись, и лысый остался в избе, где дети с круглыми надутыми животами, где пахнет тленом, и жизнь выходит смрадом через щели.

Правильный мужик меряет ногами чужую землю, садится на пароход, а лысый пасечник кормит украинцев. Правильный уж в Иерусалиме, а лысый растратил деньги в чужой хате и вернулся обратно. И вот правильный стоит в храме, и видит, что впереди блестит лысина его спутника.

Каждый, исполнив своё, они стоят потом на пасеке, и зажиточный «понял он, что на миру по смерть велел Бог отбывать каждому свой оброк — любовью и добрыми делами».

Это история полна недосказанностей — лысый не открылся голодным, праведник не открыл лысому, что видел его в Иерусалиме, а односельчане не знают, на что пасечник спустил деньги.

Но дело не в этом — дело в том, что это не сказание о мытаре и фарисее — все молитвы вознесены одинаково, вернее, с одинаковой надеждой.

Все нужны, и никто не лишний — и лысый и бородатый, худой и толстый.

Второе обстоятельство тут в том, что у каждого есть возможность сделать доброе дело — даже не очень далеко отойдя от дома.

02 сентября 2003

История про писателя Павича

Я люблю тексты Павича. Несмотря на то, что мода на него прошла, несмотря, что эти тексты повторяются и приёмы очевидны. Я люблю Павича за его метафоры, за запахи слов, аромат трубочного табака, запах сушёных фруктов, дух молодого вина, крашеных извёсткой стен, что разогреты солнцем, за исчезнувшее слово «Югославия»…

В копирайте одной его книги было записано: Павић. Странная буква, мягкое «ч» превращается в знак.

Человек, долгое время сидевший со мной на одной парте, дубовой парте с видом на университетский шпиль, а потом переместившийся к доске и видящий теперь аудитории в несколько другом ракурсе, рассказал мне, что история про постоянную Планка, которую рассказывают как анекдот — не выдумка.

Анекдот этот вечен, и раз от разу повторяется — и в разных университетах его рассказывают по-разному. Студент, разглядывая написанный на доске значок ћ, отвечает экзаменатору, нависающему над ним как Сфинкс: «Это — постоянная планка». Его спрашивают: «А что это за чёрточка на букве?». Тогда он говорит: «А это высота этой планки».

Мировая константа проверяется обыденным здравым смыслом, а постоянная Планка есть мировая константа, только похожая на мягкое «ч» сербского языка. Эти слова звучат как метафора. На самом деле это множитель, превращающий энергию во время. Он живёт в мире квантовой механики и имеет размерность действия.

У него размерность действия, и это тоже звучит как метафора. А чёрточка означает только то, что для удобства вычислений число поделили на другую мировую константу, удвоенное π.

Результат деления дал новую букву. Среди прочих убеждений человечества есть убеждение о том, что числа и буквы имеют разную правду.

Цифрами постоянно проверяют буквы, будто в цифрах есть квинтэссенция букв, их схема. Цифры складывают их и вычитают, мешают даты и слова. Будто те и другие есть мировые константы.

Оттого сидят в маленьком городе Цфате каббалисты, листая страницы слева направо. И, одновременно в других городах читатели разноцветных журналов, листая страницы справа налево, читают сложенные и помноженные цифры, складывающиеся в предсказания и пророчества. Иногда, на последней странице, завершая предсказания, появляется кроссворд.

А в кроссворде все слова пронумерованы. Существуют пересечения слов, иногда они врастают друг в друга, как деревья в лесу, но главное, что у каждого есть своё число. Они квантованы, и в настоящем кроссворде слова не врастают друг в друга, а только пересекаются.

Первый кроссворд, и в этом странная мистика, появился в последний месяц последнего года Старого времени — 21 декабря 1913 года. Отчасти этот год стал планкой, разделителем двух времён — но про это уже много написано. Спустя четыре десятка лет, в то время когда распределение Гаусса превратилось в нормальное, а французская булка — в городскую, кроссворды остались кроссвордами. Превращение их в крестословицы не состоялось.

Может, потому что второй термин отбрасывал тень, в которой прятался русский беглый писатель. Крестословицей же называют иногда американский скрэббл, кантуется по чужим письменным словам загадочный квадрат «чебурашки». Скверворды и чайнворды, словесные пирамиды, лесенки, алхимические превращения муху в слона и обратно. И возвышается над этой вознёй неприкаянных, случайно перекрещивающихся слов угрюмая балда, а иначе — виселица, со своей планкой, мрачной и постоянной.

Кроссворды есть частный случай загадок, впрочем, нет, наоборот. Сфинксу долгое время хватало одной на всех загадки, а в кроссворде их четыре десятка. Сфинкс спрашивал о существе, определяя его движение квантованным числом ног и временем передвижения.

Кроссвордами нужно переболеть как корью. Я тоже отдал им дань, прежде чем понял, что время сместилось, и за отгаданным, решённым, заполненным кроссвордом в тени стоит текст, иное и причудливое сочетание слов. Что в вагоне, где говорили громко, чтобы перекричать шум движения я выкликал как герольд: «Пятое стоя!» или «Третье лёжа!», будто ставил планки для слов, готовится сюжет, прорастает действие со своей размерностью, части сливаются в целое.

Кроссворды наименее переводимая словесная забава. И метафоры, в отличие от обычных слов, переводятся плохо. Романы Павича только притворяются кроссвордами.

Суть его в метафорах, которыми обрастает обычное предложение. Они похожи на детали кроссворда только тем, что их можно читать порознь.

Метафора, впрочем, непонятное слово. Оно не объясняет неслучайного, некроссводного соединения слов в мире женщин с ленивыми волосами и мужчин, улыбки которых проросли через бороды. Где пахнет терпким и пряным, дорожная пыль похожа на корицу, а страница на старый пыльный ковёр в восточной лавке. В мире, где в шкафу живут курительные трубки из терракоты; трубки, сделанные из красного дерева по руке, того, кто будет их курить; трубки с длинным мундштуком; и те, что можно засунуть в сапог. В мире, где зубы стригут как усы, голоса старятся отдельно от людей, а люди живут чужие дни и пьют время как вино.

Там герой восстанавливает резиденции покойного Тито, будто восстанавливает прежний мир — начиная белыми колонными и кончая шкурой медведя. А его, героя, отец, перед тем, как кануть в безвестность, своим пением гасит свечи в церкви.

Метафоры отдельны. Дискретны. Отъединены.