Читаем без скачивания Пепел - Стефан Жеромский

В том месте, где под спящим рыцарем была громкая надпись, под слоем известки еще видны высеченные буквы, которые никак не удалось забелить: Sic transit gloria mundi…[575]

На престоле – позолоченная небольшая статуя святой Екатерины, в руке у святой дыба, орудие ее мучений, и сверкающий меч. С какой завистью смотрели когда-то детские глаза на этот золотой меч!..

Над престолом тоже два оконца-бойницы. Унылая фиолетовая тень легла на старые почернелые образа. В тишине слышен смутный шепот… Может, это писк птенцов в гнезде ласточки, а может, шелест той березы, которая чешет свои зеленые косы о прутья решетки на окошке костела.

Солдаты опустились на колени посреди костела, офицер сел на скамью и предался грезам, воспоминаниям. Он поднял глаза – и вздрогнул. В широком венецианском окне, которое выходит в костел из таинственных монастырских переходов, он увидел три тени. Квадратными монашескими клобуками, белой каймою монашеских чепцов обрамлены лица, головы под темным покрывалом. Руки сложены на груди. Остановившиеся глаза… Изможденные, старческие, желтые лица, как у призраков, явившихся с того света…

Офицер поднялся со своего места и быстрым шагом вышел из костела. Ему так приятен был звон сабли и шпор, военный мундир, нарядный по сравнению с монашеской серостью и убожеством. Юноша мигом сбежал по широким ступеням между огромными, как скалы, камнями, лежащими в основании колокольни. Он отдал приказ садиться на коней и сам вскочил в седло.

«Теперь, – мечтал он, – в Вырвы… В гости к дядюшке Нардзевскому, а потом дальше, на юг…»

Стиснув зубы, он, как пароль, повторял про себя одно слово:

– Яз, Яз!..

Из Лысицкого леса разведчики вскачь выехали на дорогу и поднялись на первый холм. Но едва только Рафал глянул вниз, как дернул поводья и стал на месте как вкопанный. Над Вырвами поднимаются к небу столбы черного дыма! Усадьбы не видно, усадьбы нет совсем, риг нет… Красные языки пламени еще лижут кое-где на пожарище черные сучья деревьев. Отряд помчался во весь опор через пастбища, через луга, через плетни и овраги. Вихрем прискакали уланы к деревне, промчались у околицы между плетнями и влетели во двор усадьбы. Всюду пусто. Ни живой души. От усадьбы осталась только груда пепла, обгорелых бревен и твердых лиственничных головней да черные остовы печей. Во всем дворе уцелел только каменный амбар. Уланы бросились туда. Из амбара донесся их крик. Рафал побежал к ним. Он зашатался как пьяный. На земле, в луже крови он увидел Нардзевского, так страшно изрубленного саблями, что его едва можно было узнать. Лицо было иссечено, руки и плечи изрезаны. Но кругом, в пустых закромах, на толстых досках настила, у порога и за порогом стояли черные лужи крови. Старый шляхтич дорого продал свою жизнь. Рафал с рыданием приник к нему, велел солдатам поднять убитого и вынести во двор. Труп уже окоченел. В руках убитый еще сжимал свой пистолет с чудной насечкой. Солдаты перетрясли весь амбар. Один из них заметил стремянку, поднятую на накат, под крышу. У слухового окна солдаты обнаружили человека. Они стащили его вниз и привели к офицеру. Это был старый доезжачий Нардзевского, Кацпер. Он долго исподлобья смотрел подозрительно на солдат и офицера и упорно молчал.

– Что здесь случилось? – крикнул на него Ольбромский.

– Пана убили.

– Кто его убил?

– Солдаты.

– Какие солдаты?

– Немцы.

– Когда?

– Нынче утром. Пришли из Святой Екатерины. Набилось их полон двор, полон дом.

– Конница или пехота?

– Была конница, была и пехота.

– Как же все это случилось?

– Они приказали вельможному пану немедленно открыть амбар, риги, отдать им ключи от кладовой! Я сразу смекнул, что дело плохо. Пан позвал меня пальцем и, стиснув зубы, велел бежать на деревню за мужиками. Пускай, говорит, все идут на помощь с цепами, с вилами, с топорами. Я в дверь, а тут слышу, пан офицеров ругает, нехорошими обзывает словами и велит им сейчас же убираться со двора!

– Что ж, они ушли?

– Какое там… Когда я прибежал через сад от солтыса, они уже наступали на пана с саблями. Вельможный пан напоследок страх как разъярился. Побежал в комнатушку и дверь за собой запер. Хвать там пистолеты, двухстволку и через сад в амбар. Мне приказал принести мешки с порохом. Офицеры все за нами! Захлопнули мы дверь… Пан говорит мне: «Полезай наверх и пали из слухового окна». Влез я туда и не одного немца уложил. Тем временем они выломали дверь. Не мог уж он, бедняга, держаться…

– А ты не мог его оборонить, негодный!

– Да я оборонял, как мог…

– А деревня?

– Вышли мужики из хат, кое-кто даже бегом пустился сюда, да как взяла их целая шеренга на прицел, попрятались, сволочи, за заборами, а потом давай бог ноги. Гляжу я через дырочку в крыше, – дым! Риги горят, над домом клубы дыма поднимаются. Мать честная… Только вот амбар не могли поджечь… А когда уж кончился пан, вытащили они трупы своих за порог, зарыли и пошли на Кельцы.

– Где они их зарыли?

– Всех за амбаром…

Рафал, сам не зная зачем, пошел за амбар. Он увидел свежую могилу, высокий круглый холм.

На развалинах

Отряд улан под командой капитана Фиалковского, шедший во второй половине декабря тысяча восемьсот девятого года к Калатайуд и Сарагосе, получил задание уничтожить гверильясов в Арагонии. Партизан Порльера,[576] по прозванию Маркесито, перерезал все пиренейские дороги и перевалы, нарушал коммуникации французских войск, перехватывал почту и препятствовал снабжению армии. Молодой Цедро, находившийся в отряде, с интересом направлялся к старой Сальдубе. Места к северу от Бурвьедро он любил вспоминать, как родные. Прекрасные минуты пережил он в этих ущельях. И сейчас, в дождь, слякоть и вьюгу, он ехал туда так же весело, как и раньше. Ближайшей целью похода была уже Сарагоса. Он искал ее глазами на каждом повороте дороги, пронзал взглядом туман. Наконец старый Гайкось буркнул из другой шеренги:

– Видно уже, видно ее, поганую.

– В самом деле? А что же ты, старина, так ее ругаешь?

– Поганая и есть, пан подпоручик! Сколько там нашего народу покалечили в первую осаду! Сколько там улан пожрала земля, сколько их теперь гниет в воде!

– Ну, испанцев там тоже немало легло.

– Что мне до испанцев! Мало их тут, что ли? А наших – горсточка. Одного потеряем и то убыль навсегда. Чем дыру заткнешь? Их целая куча погибнет, а на ее место сейчас же другая вырастет…

Через минуту он прибавил таинственным шепотом:

– Сдается мне, паныч, что я открыл правду.

– Какую правду?

– Хоть они и христиане и правоверные католики, но только не иначе, как крещеные евреи.

– Что ты болтаешь?

– Я вам говорю! Я на поле уже не раз осматривал их трупы. Доподлинных евреев я не нашел, они, верно, при дедах-прадедах выкрестились. Одним словом, давние выкресты. Мне даже один француз-разведчик говорил в Толедо, как это все было, только он так тараторил, что я не мог всего понять. Да и откуда могло взяться столько этих гверильясов, если бы они не были из евреев?

От Ксалона отряд по Памплонской дороге помчался на восток посмотреть, что там сталось. В долине Эбро среди олив, в пустых когда-то домах видны уже были жители. За монастырем открылся широкий простор, так как почти по всей долине деревья были вырублены. Торчали одни пни. Только у подножия гор по обе стороны реки серели листья. У замка инквизиции отряд наткнулся на окопы, пересекавшие дорогу, которая вела к храму капуцинов. Эти бесконечные окопы были теперь пусты и заброшены. Кое-где только расхаживал французский часовой. Отряд стал подниматься в гору и прямиком через поля, перескакивая через рвы, доехал до Уэрбы. В одном месте через нее был перекинут на гору мост. Оттуда уланы выехали на дорогу в Бельчите, ведшую прямо к воротам Сан Энграсии. В изумлении и страхе весь отряд остановился, не дожидаясь команды.

Как и все другие дороги, например, дорога из Монте-Торреро в Сан-Хосе, или Валенсийское шоссе, дорога в Бельчите была трижды перерезана параллельными траншеями, непрерывно тянувшимися до самого берега Эбро. Стоя на горе, уланы смотрели на грандиозные укрепления французов. Прямо перед ними высились предмостные укрепления на Уэрбе, заслонявшие далекий горизонт. Справа, вокруг монастыря Сан-Хосе, вырисовывались зубцы, изломы, на первый взгляд причудливые сплетения апрошей, напоминавшие кривую течения лихорадки в истории болезни. Одна линия окопов спускалась вниз, почти перпендикулярно излучине Уэрбы, другая шла параллельно ей, а потом ломалась, делала длинные бешеные зигзаги, перескакивала через Уэрбу и чудовищным иероглифом змеилась по золотоносным полям на востоке, доходя до самого монастыря святой Моники. Повсюду виднелись крытые дороги, линии окопов, защищенных кошами, бастионы и минные подкопы… Еще дальше уходила линия второй параллели; не такая изломанная, как первая, она заканчивалась батареей, шесть пушек которой в свое время обстреливали мост и предместье за рекой. Такую же картину извилистых траншей и изогнутых валов представляли за рекой Эбро земляные укрепления к востоку от предместья. Все они лежали теперь заброшенные и мокли на осеннем дожде. Взрытая земля еще желтела. Великолепные монастыри точно ушли в землю. От монастыря Сан-Хосе остались одни колокольни и стены с пробитыми брешами…