Читаем без скачивания Коллапс. Гибель Советского Союза - Владислав Мартинович Зубок

Кроме того, Бурбулис, Кебич и Фокин подписали двухстраничный документ, составленный большей частью Гайдаром, – и речь в нем шла о координации экономической политики трех республик. Правительства Украины, Белоруссии и Российской Федерации договорились «воздерживаться от любых действий, способных причинить экономический ущерб другим». Бывшие советские республики подтвердили, что останутся в рублевой зоне и введут новую национальную валюту только после специального соглашения между собой. Тройка также обязалась минимизировать денежную эмиссию, создать систему контроля за взаимными транзакциями и сохранить открытыми границы после либерализации торговли и цен. Кравчук позже признал: «Мы договорились, что границ между Украиной, Белоруссией и Российской Федерацией не существует – есть только границы [Содружества]». Это максимум, чего Гайдару удалось добиться от Украины, чтобы ограничить возможный вред от ее односторонних действий. В свою очередь, Ельцин пообещал покрыть расходы по бесконечным работам на полуразрушенной Чернобыльской АЭС. Также он пошел на заранее оговоренную уступку – начать либерализацию экономики со 2 января 1992 года, чтобы партнеры смогли подготовиться к шоковым переменам. Для Гайдара эта отсрочка потребовала немалых жертв. Ажиотажная скупка и сокрытие товаров в ожидании высоких цен продолжались еще две недели. С каждым днем промедления потенциальный рикошет от будущей инфляции возрастал. Гайдар не верил, что Украина будет соблюдать договоренности, и оказался прав[1458].

«Я горжусь тем, что тогда удалось избежать масштабной гражданской войны по югославскому сценарию, да к тому же в ядерной стране», – вспоминал Гайдар. Бурбулис соглашался, что был предотвращен «кровавый раздел империи». Он также заявлял, что встреча в «Вискулях» «положила конец холодной войне» и «открыла невероятные перспективы для нового мирового порядка». Спустя много лет Кравчук признался, что тоже боялся гражданской войны и почувствовал облегчение. Украина подписала соглашения, потому что не могла по-настоящему контролировать свою экономику. «Россия подчеркивала, что [Содружество] было формой медленного развода»[1459]. Это последнее утверждение на годы станет определяющим в отношениях России с Украиной и Белоруссией.

АМЕРИКАНСКОЕ ПРИЗНАНИЕ

В Москве подписанные в «Вискулях» документы подверглись юридической атаке. Комитет конституционного надзора СССР объявил Беловежские соглашения «не имеющими юридической силы», поскольку республики, подписавшие договор 1922 года, не имели права распускать когда-то созданный ими Союз. Шеварднадзе, все еще министр иностранных дел Союза, считал Горбачева «законным президентом» и выступил с заявлением против соглашения троих. «Вы стремились к гражданской войне? – спросил он Бурбулиса, когда тот пригласил его на встречу. Три республики, сказал Шеварднадзе, не имели права этого делать. Они не могут сместить Горбачева: «Это антиконституционный переворот». Друг Бурбулиса Николай Травкин пытался вывести людей на улицы[1460]. «Буря в стакане» длилась два дня, а затем стихла. Людям не было дела ни до Горбачева, ни до конституции.

Однажды журналист спросил Гайдара, почему Горбачев не прибег к силовым мерам, чтобы воспрепятствовать ликвидации Союза. «А у него был хотя бы один боеспособный полк?» – вопросом на вопрос ответил Гайдар. По словам российского реформатора, Горбачев, «вероятно, и не хотел применять силу, но уж точно не мог применить ее». Уильям Таубман признает, что Горбачев «был бы безумцем, если бы не рассматривал такую возможность», но делал это «совсем мягко» и «без энтузиазма». Теоретически Горбачев мог использовать подразделение «Альфа», но на практике спецназ КГБ не подчинился бы его приказам[1461].

Горбачев никогда не чурался ненормативной лексики. 8–9 декабря, узнав, что произошло в «Вискулях», советский президент использовал богатый набор ругательств. Но они не могли скрыть его политического бессилия. Когда ему позвонил Шушкевич и объявил о Содружестве, президент СССР потребовал, чтобы все три лидера приехали в Москву и представили свое решение на Госсовете. Кравчук наотрез отказался и улетел обратно в Киев, где отсиживался на даче под охраной верного спецназа. Белорусское руководство осталось в «Вискулях», оберегаемое местным КГБ, видимо, чувствуя, что это безопаснее возвращения в Минск. Ельцин остался один на один с неприятной задачей – встретиться с Горбачевым. В понедельник, 9 декабря, он прибыл в Кремль в сопровождении вооруженного эскорта, организованного Коржаковым. На этой встрече Горбачев в последний раз обращался с Ельциным как со своевольным бароном. Российский лидер не выносил бранных слов, но Горбачеву было все равно. По его воспоминаниям, он говорил с Ельциным о реалиях власти. Назарбаев, который был третьим участником встречи, вспоминал, что Горбачев устроил допрос: Что теперь будет со стратегическими вооруженными силами? Что будет с границами? Что будет с остальными союзными республиками? Как российский президент мог поверить Кравчуку? Прибалтийские лидеры также говорили, что решат все проблемы, но, получив от России то, что хотели, отказались от своих обещаний и теперь гонят русских прочь. Ельцин поднялся, чтобы уйти, но Горбачев смягчился: «Да ладно, садись. Но ты мне скажи, что завтра людям говорить?» После встречи Ельцин сообщил Кравчуку: «Никогда и ни с кем не хотел бы я больше иметь подобного разговора»[1462].

Словесная атака Горбачева имела нулевой эффект. Госсовет больше не собирался, а межреспубликанский экономический комитет Силаева-Явлинского приказал долго жить. Горбачев, однако, заявил своему окружению, что «намерен бороться до конца», созовет Съезд народных депутатов и потребует нового референдума. Советники стали его отговаривать. Президент больше не распоряжался никакими денежными средствами и даже не мог оплатить созыв съезда без согласия Ельцина. Наилучшим вариантом была отставка. С каждым днем, проведенным в Кремле, Горбачев выглядел все более жалким, цепляющимся за свой пост человеком. Помощники Горбачева начали понемногу разбирать по домам секретные документы из сейфов, пользуясь тем, что кремлевская охрана еще не досматривала их на выходе. Черняев в портфеле выносил из своего кабинета папки с телеграммами, записками, записями заседаний Политбюро и других совещаний. Так же поступали Шахназаров, Медведев и другие. Позже эти документы станут архивом Горбачев-Фонда[1463].

Тем временем Бурбулис занялся основными структурами власти. Он позвонил Бакатину, главе урезанного КГБ, и Примакову, курирующему внешнюю разведку, а затем отправил поговорить с ними начальника «российского КГБ» Иваненко. Как вспоминал Бакатин, ему было сказано, что российское правительство «надеется на наше благоразумие и на то, что мы не будем предпринимать никаких “действий”, а наоборот, все сделаем для обеспечения спокойствия». Бакатин изумился: «Ни у Примакова, ни у меня никогда не было в мыслях разжигать беспокойство, провоцировать беспорядки. Уж так воспитаны». Через два дня у него появилась возможность спросить Ельцина о дальнейшей судьбе центрального аппарата КГБ. Будет ли он переведен в Минск, столицу Содружества? Ельцин ответил, что не стоит задавать столь наивных вопросов и воспринимать все в буквальном смысле. Все основные структуры