Читаем без скачивания Формула Бога - Жозе Душ Сантуш

— В это я не верю.

На Мануэла Норонью напал кашель — такой глубокий и раздирающий, что у него, казалось, легкие вот-вот разорвутся. Томаш налил ему воды, а когда кашель утих, озабоченно спросил:

— Как ты, отец? Может, тебе полежать?

— Все уже прошло, оставь! — еще не совсем отдышавшись, ответил тот. — На чем мы остановились?

— Я сказал… я не верю, что компьютеры смогут чувствовать, переживать и будут обладать сознанием.

— Ах, ну да! — воскликнул Мануэл, восстановив нить рассуждений. — Ты полагаешь, что у компьютеров не может быть эмоций, не так ли?

— Так. Ни эмоций, ни сознания.

— В таком случае ты ошибаешься. — Он сделал глубокий вдох, нормализуя дыхание. — Видишь ли, эмоции и сознание — результат определенного уровня способности рассуждать. А что такое рассудок?

— Рассудок, думается мне, — это умение составлять сложные суждения.

— Точно. То есть рассудок есть высокая и сложная форма сознания. И для образования сознания не обязательно достигать уровня человеческого рассудка. Например, собаки не обладают таким умом, как люди, но если хозяина собаки спросить, есть ли у его питомца эмоции и сознание, хозяин без колебаний даст тебе положительный ответ. Итак, эмоции и сознание возникают на определенном уровне. В это, конечно, трудно поверить не только тебе, но и большинству людей, которые не знают данной проблематики. Обычным смертным мысль о том, что машина может обладать сознанием, кажется шокирующей. И тем не менее, большая часть ученых, занимающихся этими проблемами, полагают возможным сознание искусственного интеллекта. И потом… — Указательный палец вновь вознесся вверх восклицательным знаком. — Компьютеры уже сейчас пусть не столь разумны, как человеческие существа, но более разумны, чем дождевой червь. А что отличает разум человека от разума дождевого червя? Сложность. Наш мозг устроен намного сложнее, но принципы работы и тут и там одинаковы: в обоих случаях передаются импульсы. — Он постучал себя по виску. — А ведь мозг — это органическая масса, действующая как электрическая схема. Только вместо проводников в мозгу нейроны, а вместо чипов, или интегральных микросхем, серое вещество, но по сути это одно и то же. Нервные клетки «выстреливают» импульс, направляемый, допустим, в руку. В этом импульсе содержится конкретная команда, выраженная электрическим зарядом со стандартными, предопределенными параметрами. Импульс с другими параметрами будет нести уже другую команду В точности как в компьютере… По скорости вычисления компьютеры уже превосходят людей. Где они уступают, так это в креативности. Один из зачинателей информатики, англичанин Алан Тьюринг, утверждал, что наступит время, и мы будем беседовать с компьютером, как с человеком.

— И это действительно возможно?

— Ну… по правде говоря, ученые долго придерживались мнения, что это невозможно. — Мануэл кашлянул. — Знаешь, наш брат-математик всегда был уверен, что Бог — тоже математик и что мироздание устроено в соответствии с математическими уравнениями. И уравнения эти, какими бы сложными ни представлялись, поддаются решению. То есть если это не удается, то не из-за того, что уравнение не имеет решения, а из-за того, что ограниченность человеческого интеллекта не позволяет его решить.

— Не понимаю, к чему ты ведешь…

— Вопрос о том, могут ли компьютеры обрести сознание или нет, связан с одной из проблем математики — с самореференциальными парадоксами. Приведу пример. Вдумайся в слова: «Я всегда лгу». Если я сказал правду, сказав, что всегда лгу, значит, я лгу не всегда. Эта фраза содержит в себе внутреннее противоречие. — Он поиграл бровями, довольный собой. — Раньше думали, что данная проблема чисто семантическая и обусловлена особенностями языка, на котором говорят люди. Однако когда это изречение выразили языком математической формулы, противоречие сохранилось. Математики долго бились над этой задачей, исходя из убеждения, что она разрешима. Но эта иллюзия была развеяна в 1931 году математиком Куртом Гёделем, который сформулировал две теоремы, получившие название теорем о неполноте. Теоремы о неполноте считаются одним из высочайших интеллектуальных достижений XX столетия, и они повергли математиков в состояние шока. — Мануэлом Норонья овладело сомнение. — Мне сложно объяснить тебе…

— Попытайся.

— Ну, не знаю, — покачивая головой, изрек он и тут же вздохнул, будто собираясь с силами. — Гёдель доказал, что в математике не существует одного общего приема для доказательства последовательности. Есть утверждения, которые истинны, но недоказуемы внутри системы. Его открытие, указав на ограниченность математических методов, выявило прежде не явную особенность строения Вселенной.

— Но какое отношение это имеет к компьютерам?

— Теоремы Гёделя подразумевают, что сколь бы ни усовершенствовались компьютеры, их возможности всегда будут ограничены. Человек, несмотря на неспособность доказать последовательность математической системы, способен понять, что многие утверждения внутри системы истинны. Однако компьютер, поставленный перед подобным противоречием, зависает, его клинит. Следовательно, компьютеры никогда не смогут сравняться с человеком.

— Но тем самым, отец, ты подтверждаешь мою правоту…

— Вовсе не обязательно, — сухо проронил старый математик. — Да, мы можем дать компьютеру формулу, которая, как нам известно, истинна, а компьютер не сможет доказать, что она истинна. Это так. Но и компьютер может проделать с нами то же самое. Формула недоказуема лишь для работающего в данной системе, улавливаешь? Находящийся вне системы способен ее доказать. Для компьютера это так же справедливо, как и для человека. Вывод: создание компьютера, который будет столь же умен, как люди, а то и умнее их, возможно… Как по-твоему, у компьютеров может быть душа?

— Нет, конечно.

— Значит, и у нас, сложнейших компьютеров, тоже не может быть души. Наше сознание, наши переживания, все, что мы чувствуем, — результат колоссального усложнения нашей структуры. Когда мы умираем, чипы нашей памяти и разума сгорают, и мы сами тоже сгораем. — Отец глубоко вздохнул и откинулся на спинку стула. — Душа, мой дорогой сын, не более чем выдумка, прекрасная иллюзия, вызванная жгучим желанием человека избежать неотвратимого конца.

VI

Ариана Пакраван ждала Томаша Норонью у выхода из зала прилета пассажиров в здании старого международного аэропорта Мехрабад. В первый момент он несколько растерялся, пытаясь найти глазами знакомое лицо в толпе женщин в черных и цветастых чадрах. Наконец Ариана сама подошла к нему на расстояние вытянутой руки и легко дотронулась до его плеча. Не так уж просто было ему узнать недавнюю знакомую, столь разительно отличалась стоявшая перед ним иранка, закутанная в зеленое покрывало, от изысканной женщины, с которой неделю назад ему довелось отобедать в Каире.

— Salam, профессор, — приветствовала она Норонью чувственным голосом и добавила: — Khosh amadin!

— О, Ариана, здравствуйте. Как поживаете?

Португалец пребывал в легком замешательстве, не зная, следует ли ему наклониться к ней и поцеловать, или же в этой стране строгих правил и суровых обычаев принята какая-то иная форма приветствия. Из затруднительного положения его вывела сама иранка, просто протянув ему руку.

— Как вы долетели?

— Лучше не бывает, — ответил Томаш и тут же, сделав страшные глаза, поспешил уточнить: — Но каждый раз, когда самолет попадал в турбулентность, у меня душа с телом расставалась. А во всем остальном полет прошел замечательно.

Ариана рассмеялась.

— Вы боитесь летать, да?

— Не то чтобы боюсь, скорее… опасаюсь. — На лице его промелькнула улыбка. — Видите ли, всю жизнь меня донимает мама, панически боящаяся поездок, и видно, мне это передалось. Или я унаследовал у нее этот ген.

Иранка осмотрела его, задержав взгляд на рюкзаке, перекинутом через плечо, и убедилась, что за ним не следует носильщик с чемоданами.

— У вас нет багажа?

— Нет. Я путешествую налегке.

— Хорошо. Тогда пойдемте.

Они вышли из здания аэровокзала, и женщина направилась к концу длинной очереди, стоявшей на тротуаре у проезжей части. Впереди, где начиналась очередь, Томаш увидел оранжевого цвета автомобили, в которые садились пассажиры.

— Мы поедем на такси?

— Да.

— У вас нет машины?

— Профессор, мы с вами в Иране, — сказала она с улыбкой. — Женщина за рулем здесь смотрится слишком экзотично.

Они сели на заднее сиденье ветхого «пайкана», и Ариана, подавшись вперед, сказала водителю:

— Lotfan, man о bebarin be hotel Simorgh.

— Bale.

Из сказанного Томаш понял только слово «отель».

— Как называется гостиница?