Читаем без скачивания Опасная скорбь - Энн Перри

– Миссис Хэслетт была убита кем-то из домашних, дядя Септимус, – объяснил Киприан. – Мы полагали, что Тави могла сказать вам что-нибудь, что прояснило бы мотив преступления. Мы всех расспрашиваем об этом.

– Могла что-нибудь сказать? – Септимус моргнул.

Лицо сэра Бэзила потемнело от гнева.

– Боже мой, тебе же задали простейший вопрос! Не понял ли ты со слов или случайных намеков Октавии, что она открыла чей-то весьма неприятный секрет, который мог бы таить угрозу для ее жизни? Я понимаю, что все это маловероятно, но приходится спрашивать!

– Так точно! – без промедления отчеканил Септимус, и на его бледных щеках вспыхнули красные пятна. – Ближе к вечеру, вернувшись домой, она сказала мне, что ей открылась вся правда и что правда эта ужасна. Она добавила еще, что для полной уверенности должна убедиться всего в одной вещи. Я спросил ее, в какой, но она уклонилась от ответа.

Сэр Бэзил был ошеломлен, а Киприан словно прирос к полу.

– А где она была, мистер Терск? – негромко спросил Монк. – Вы упомянули, что она откуда-то вернулась.

– Понятия не имею, – ответил Септимус. Раздражение его прошло, в глазах застыла скорбь. – Она ничего мне об этом не сказала. Обещала только, что со временем я сам все пойму, причем лучше, чем кто-либо другой. Вот и всё.

– Надо обратиться к кучеру, – немедленно предложил Киприан. – Он должен вспомнить, куда ее возил.

– Она не воспользовалась нашим экипажам, – начал Септимус и тут же осекся под взглядом сэра Бэзила. – Я имел в виду, вашим экипажем, – многозначительно поправился он. – Полагаю, что она либо наняла кеб, либо шла пешком всю дорогу.

Киприан выругался себе под нос. Бэзил выглядел растерянным, хотя и стоял, по-прежнему глядя через плечо в окно. Не поворачиваясь к Монку, он сказал:

– Такое впечатление, инспектор, что бедная девочка в самом деле узнала нечто в тот день. И ваша задача – установить, что именно. Если и это невозможно, отыщите другой путь, но найдите того, кто убил ее. Мотива убийства мы, возможно, так никогда и не узнаем, да это и не существенно. – Он умолк на несколько секунд, погруженный в свои мысли. Все ждали.

– Если вам понадобится еще какая-то наша помощь, мы, разумеется, в вашем распоряжении, – продолжил сэр Бэзил. – Но теперь уже перевалило за полдень, и я думаю, в настоящее время продолжать не имеет смысла. Вы или ваши подчиненные при необходимости вольны свободно задавать вопросы слугам, не требуя на то нашего позволения. На этот счет я отдам Филлипсу особое распоряжение. Благодарю вас за тактичность и надеюсь, что вы будете продолжать в том же духе. О том, как продвигается следствие, сообщайте мне, а в мое отсутствие – сыну. Я бы предпочел, чтобы вы не беспокоили леди Мюидор.

– Да, сэр Бэзил. – Монк повернулся к Киприану: – Спасибо за помощь, мистер Мюидор.

На этот раз инспектора провожал не дворецкий, а молодой лакей весьма эффектной наружности и с дерзким взглядом. Впечатление немного портил лишь маленький, поджатый рот.

Леди Мюидор ожидала в холле, и миновать ее, ограничившись вежливым поклоном, Монку не удалось. Движением руки она отослала лакея, и Уильяму волей-неволей пришлось остановиться и вступить с ней в разговор.

– Добрый день, леди Мюидор!

Трудно сказать, была ли ее бледность естественной – слишком уж хорошо гармонировала она с роскошными каштановыми волосами. Однако широко раскрытые глаза и некоторая нервозность в движениях выдавали сильное волнение.

– Доброе утро, мистер Монк. Моя золовка сказала мне, будто вы пришли к выводу, что никто тогда в дом не проникал. Это правда?

Солгав, он вряд ли уберег бы ее нервы. Так или иначе она все равно узнает, ложь выплывет наружу, а леди Мюидор заречется на будущее не доверять Монку. И тогда возникнет еще одна помеха – вдобавок к уже имеющимся.

– Да, мэм. Я весьма сожалею.

Она стояла неподвижно. У Уильяма даже возникло впечатление, что она перестала дышать.

– То есть Тави убил кто-то из нас, – сказала леди Мюидор.

Инспектора поразило, каким бестрепетным голосом были произнесены эти страшные слова. Единственная из всей семьи она даже не пыталась притвориться, будто думает, что убийца – кто-то из слуг. Монк невольно восхитился мужеством этой женщины.

– Вы виделись в тот день с миссис Хэслетт, когда она вернулась домой, мэм? – как можно мягче спросил он.

– Да. А в чем дело?

– Кажется, она узнала нечто такое, что сильно потрясло ее, и, по мнению мистера Терска, собиралась выяснить все до конца. Она не говорила с вами об этом?

– Нет. – Глаза леди Мюидор были так широко раскрыты, будто она не мигая рассматривала что-то перед самым носом. – Нет. Тави была очень тиха за столом и ни словом не обмолвилась, если не считать нескольких раздраженных фраз в адрес… – Она нахмурилась. – Киприана и отца. Но я тогда подумала, что у нее просто очередной приступ мигрени. Люди часто раздражают друг друга, особенно если день за днем живут под одной крышей. Перед сном Тави заглянула пожелать мне доброй ночи. Я заметила, что у нее порвался пеньюар, и предложила зашить его. Она никогда не умела как следует обращаться с иглой… – Голос леди Мюидор прервался на миг. Потеря была слишком острой, слишком недавней. Ее ребенок ушел из жизни, и она еще не осознала утрату полностью.

Монк ненавидел себя за то, что не может прервать этот тяжкий разговор, но иного выхода не было.

– Что она вам сказала, мэм? Одно-единственное слово может все прояснить…

– Ничего. Просто пожелала спокойной ночи, – тихо ответила леди Мюидор. – Она была очень ласковой, я помню это, очень ласковой, и поцеловала меня. Как будто знала, что больше мы уже с ней не увидимся…

Леди Мюидор с силой прижала ладони к лицу. Однако Монк по-своему истолковал этот жест: он не мог отделаться от ощущения, что на его глазах скорбь по дочери отступает на второй план. А на первый вырывается горькое понимание, что убийцей является кто-то из ее близких.

К таким прямодушным женщинам Монк всегда испытывал глубочайшее почтение. Его угнетало чувство, что он не имеет права на слова утешения, поскольку стоит по сравнению с ней на самых нижних ступенях общественной лестницы. Уильям мог только произнести обычную дежурную фразу.

– Примите мои глубочайшие соболезнования, мэм, – неловко проговорил он. – Если бы не мои обязанности… – Монк не закончил, но леди Мюидор прекрасно его поняла.

Она отняла руки от лица и еле слышно сказала:

– Конечно.

– Всего доброго, мэм.

– Всего доброго, мистер Монк. Персиваль, будь любезен, проводи мистера Монка.

Вновь появившийся лакей повел Монка, но не к черному ходу, чем весьма удивил инспектора, а к парадным дверям, и затем – по ступеням на мостовую Куин-Энн-стрит. Оказавшись на улице, Монк ощутил знакомое смешанное чувство жалости, возбуждения и растущего недоумения. Должно быть, в прежней, забытой жизни ему не однажды приходилось испытывать это чувство. И оно возникало, наверное, сотни раз, когда он начинал распутывать очередное преступление, узнавал все глубже людей, вникал в их жизни, в их трагедии.

Многие ли из них затронули его душу, изменили что-то в нем самом? Кого из них он любил или жалел? Кого ненавидел?

Однако, поскольку Монку оказали высокую честь, проводив через парадный подъезд, он теперь должен был вернуться к дверям черного хода и найти Ивэна, которого послал поговорить со слугами и хотя бы попытаться поискать нож. Если убийца остался в доме, а не скрылся во мраке ночи, то, стало быть, и оружие его никуда не делось. Впрочем, он мог сразу же избавиться от него – просто вытереть и положить на место. На кухне такого большого дома обычно множество ножей – и некоторые используют для разделки мяса. Выходит, даже кровь на рукоятке ничего не докажет.

От невеселых мыслей его отвлек Ивэн, поднимавшийся по ступенькам. Возможно, сержанту сообщили об уходе инспектора, и он тут же направился к парадному подъезду. Монк смотрел, как он, запрокинув голову, легко взбегает на крыльцо.

– Ну что?

– Мы с констеблем Лоули обшарили весь дом, особенно комнаты слуг, но пропавших драгоценностей не нашли. Как, собственно, и следовало ожидать.

Монк кивнул. Версия об ограблении была давно отвергнута. Драгоценности наверняка спустили в канализацию, а серебряная ваза, скорее всего, потерялась задолго до убийства.

– Что насчет ножа?

– На кухне их полно, – сказал Ивэн, спускаясь с крыльца вслед за Монком. – Выглядят довольно зловеще. Кухарка говорит, что все ножи на месте и ничего не пропало. Если воспользовались одним из них, то его тут же вернули на кухню. Вы думаете, что виновен кто-то из слуг? Почему? – Он недоверчиво поморщился. – Ревнивая горничная? Не поделили любвеобильного лакея?

Монк фыркнул.

– Гораздо вероятнее другое. Она что-нибудь узнала.

И он рассказал Ивэну обо всем, что сумел сегодня выяснить.

В Олд-Бейли Монк прибыл в полчетвертого и потратил еще полчаса на то, чтобы с помощью лести и угроз проникнуть в зал, где шел к завершению процесс над Менардом Греем. Рэтбоун как раз произносил заключительную речь, и Уильям был немало удивлен, не услышав риторических украшений, пауз и прочувствованных восклицаний. Адвокат казался ему человеком самовлюбленным, тщеславным, педантичным, а главное – склонным к актерству, и Монк ожидал чего-нибудь подобного. Но Рэтбоун говорил спокойно, поражая меткостью определений и безупречностью логики. Он не делал попыток поразить присяжных или апеллировать к их чувствам. Или он сдался, или осознал наконец, что вынесенный присяжными приговор должен быть еще принят судьей, к которому и следует взывать о сострадании.