Читаем без скачивания Шекспир. Жизнь и произведения - Георг Брандес

Когда он в 1607 году, 43 лет от роду, садился по окончании спектакля около пяти или шести часов пополудни в одну из лодок, лежавших на берегу Темзы, чтобы переехать на другую сторону, он отправлялся уже не так часто, как прежде, в таверну. Он шел спокойно домой, где его ожидали книги и работа. Он много читал, просматривал произведения современных поэтов, углублялся снова в чтение Плутарха, изучал старинные сочинения Гоуэра и Чосера и размышлял над «Утопией» Томаса Мора. Он работал по обыкновению много. Ни репетиции утром, ни спектакли в полдень не могли его утомить. Он перечитывал рукописи старых пьес, чтобы переработать их в новом духе или воспользоваться ими для новых пьес и переделывал собственные заброшенные театральные работы.

В то же время он занимался своими коммерческими делами, получал доходы со своих стратфордских домов, собирал десятинную пошлину, которую взял в 1605 году на откуп после того, как скопил себе в продолжение семи лет нужную сумму, и вел процессы, которые были неизбежным следствием этой привилегии.

Теперь Шекспир достиг той своей цели, которую усматривал в богатстве. Но никогда еще не был он так печален, никогда не чувствовал он в такой мере тщету земного бытия.

Пока Шекспир был молод, он совершенно естественно сравнительно мало интересовался состоянием общественных нравов и оценкой других людей. Если бы он не был презренным актером, и если бы ему не пришлось бороться с надвигавшейся силой пуританства, он жил бы в ладу с окружавшей действительностью. Но теперь перед ним ярче выступили истинные контуры жизни, настоящая физиономия времени. Он глубже понял вечные слабости человеческой природы, которые всегда пышно распускаются, когда находят для себя благоприятный климат.

Последняя драма, лежавшая оконченной на его столе, была «Антоний и Клеопатра». Здесь, в этом произведении он облек снова в драматическую форму мысль о грядущем «светопреставлении».

Не происходила ли некогда аналогичная война из-за обладания востоком, подобная той, которая велась из-за обладания Клеопатрой, не существовала ли такая же война из-за ветреной кокетки, охватившая так же все страны вокруг Средиземного моря? Да, конечно! Это была самая знаменитая из всех войн, старая троянская война, которую возбудила Елена и вел «рогоносец», война из-за «падшей женщины» — подобные выражения Шекспир вложит в скором времени в уста ворчливого шута. Здесь можно было найти богатый материал для трагикомедии, исполненной горечи и злости. Как всем детям, и Шекспиру толковали некогда так много об этих славных и дивных событиях. Здесь все действующие лица были идеальными воплощениями героизма, великодушия, мудрости, степенности, дружбы и верности — словно такие образцовые люди существуют в действительности. В первый раз в жизни Шекспир почувствовал неодолимое влечение написать карикатуру, разразиться сатирическим хохотом, показать оборотную, истинную сторону жизни.

Менелай и Елена — что за комическая парочка! Этот дурак готов повернуть снизу вверх небо и землю и жертвует тысячами людей, чтобы вернуть свою блудную красавицу. Но разве Менелай достойный предмет для сатиры? Шекспир ведь никогда не испытывал тех же самых чувств! Какой интерес могла ему доставить характеристика такой женщины, как Елена, покидающей одного мужчину для другого, изменяющей мужу ради любовника. В этом не просвечивала ли психологическая двойственность, которая так присуща женской природе? Для Елены измена одному мужчине для другого, т. е. то душевное настроение, которое исключительно занимало Шекспира, лежало уже в прошлом. Судьба Елены была решена уже до начала войны. В этом типе не было внутреннего разнообразия и внутренней игры. Отношения между красавицей Еленой, находившейся в Трое, и Менелаем, стоявшим под ее стенами, не были по своему существу драматичными.

Однако в старой истории о Троянской войне, сохранившейся в виде предания, рассказанного средневековыми народными книгами, существовал один эпизод, являвшийся как бы второй редакцией основного мотива. Там говорилось о Крессиде, этой второй Елене, и о Троиле — глупце, который полюбил ее и которому она изменила. А вокруг них группировались все эти идеальные воплощения изящества, мудрости, силы вроде почтенного старого болтуна Нестора и лукавого, хитроумного Уллиса. Вот эти рассказы возбуждали совсем иначе творческую фантазию. Здесь, в этих рассказах, встречались такие отношения и коллизии, которые должны были наэлектризовать вдохновение Шекспира.

Шекспир не чувствовал также никакой симпатии к фигуре блестящего «bellatre» Париса. Чувства Париса были так же ему чужды, как и настроения Менелая. Гораздо понятнее было для него положение Троила, этого доброго, честного простака, который наивно верил в женскую любовь. Шекспир знал эту леди Крессиду, исполненную чарующей прелести и легкого остроумия, эту девушку, обладавшую таким горячим темпераментом: она говорила языком истинной страсти и (для неразвитого слуха) языком истинной стыдливости, она предпочитала скорее возбуждать в других желания, чем обнаруживать их сама; она лучше хотела быть любимой, чем любить: в ее «нет», замиравшем на устах, слышалось «да», и она сердилась при малейшем подозрении в ее честности, в ее порядочности. Она не коварна, не вероломна, о нет! Мы верим ей так же охотно, как ей верят ее любовники, и так же крепко, как она сама в себя верит до того времени, когда она покидает Троила и уходит к грекам. Не успела она повернуться к нему спиной, как несчастная случайность заставляет ее подарить свое сердце первому встречному; она падает при первом испытании, отдается соблазнителю и изменяет возлюбленному.

В продолжение всей жизни занимали Шекспира эти две фигуры. Уже в поэме «Лукреция» он сопоставляет имена Гектора и Троила. В пятом действии «Венецианского купца» Лоренцо восклицает:

В такую ночь, я думаю, ТроилСо вздохами всходил на стены ТроиИ улетал тоскующей душойВ стан греческий, где милая КрессидаПокоилась в ту ночь.

В «Генрихе V» (II, 1) Пистоль называет Долли Тиршит отродьем Крессиды. Такое сравнение со знаменитой троянской красавицей рисует Долли в особенно комическом виде. В «Много шума из ничего» Шекспир влагает в уста Бенедикта слова (V, 2) «Троил первый пользовался сводниками…», а в пьесе «Как вам угодно» Розалинда говорит о нем с уважением, в котором слышится насмешка. Розалинда протестует против мнения, что люди умирают от любви, и восклицает затем: «Троилу раздробила мозг греческая палица, а между тем он делал все возможное, чтобы умереть, он, который может служить образцом влюбленного». Наконец, в «Двенадцатой ночи» (III, 1) и в «Конец — делу венец» шут и Лафе острят над забавной расторопностью Пандара, завлекающего красавицу в сети Троила.