Читаем без скачивания Бобы на обочине - Тимофей Николайцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дядюшка Чипс посмотрел на неуклюжие хлопки Боба и засмеялся опять. Потом так же похлопал сам, как бы показывая, что Боб все делает правильно. И Боб засиял в ответ, подумав ещё раз — какой же умный дядюшка Чипс, и какой он добрый и щедрый, что вот так, запросто, научил его подобному волшебству.
Он такой же добрый, как тетушка Хамма, — подумал про дядюшку Чипса Картофельный Боб.
Ну, и что с того, что он не такой чистый, как она, и от него не пахнет так приятно, как пахнет от тетушки Хаммы? Что с того, что он управляет железной машиной, которая пугает его картофель? Зато дядюшка Чипс — хороший, он ведь пообещал не ездить мимо поля на машине. Что с того, что на полу его гаража живет грязь и механическая зараза, а не расчерченный веником песок, как у тетушки Хаммы? Дядюшка Чипс умный, и никогда не сделает так, чтобы обидеть Боба. Картофельный Боб помнил — дядюшка Чипс не отнял большую корзину у Боба, когда тот принёс, и не поставил её на грязный пол… Он догадался и помог Бобу, чтобы корзина встала на чистую землю, и картофель в ней перестал кричать.
Дядюшка Чипс уже понял однажды, что мне нужно… — замирая от счастья, подумал Боб. — Он научит меня!
Они оба долго стояли и смотрели в ту сторону, куда улетела ворона.
Картофельный Боб всё же немного побаивался, что она задумает вернуться…
Нет, — твёрдо решил он про себя. — Он прогонит её тогда. Он хлопнет ладонью о ладонь, как научил его дядюшка Чипс. Хлопнет и что-нибудь закричит птице. Она его послушает. Должна послушать.
Он похлопал ещё раз — просто чтобы проверить, помнит ли он это волшебное движение… не забыл ли, как-то самое красивое слово. Получалось не так хорошо — от его рукавов летела сухая земля, а взмокшие от волнения ладони прилипали одно к другому.
Потом он прекратил хлопать — боялся прослушать, как дядюшка Чипс говорит ему про «далеко-далеко»…
Картофельный Боб не знал, где это.
Для него «далеко-далеко» начиналось сразу же за полем.
Даже его походы с корзиной, когда он носил картофель для тетушки Хаммы, дядюшки Чипса, других дядюшек и тетушек, что просили его об этом — такие походы он называл «очень далеко» и готовился к ним заранее. Заранее клал картофель в корзину, следя, чтобы тому было удобно лежать — подкладывал под клубни пучки травы или тряпичные подушечки, поворачивал картофелины, примерял их на удобный бок. Когда он заканчивал эти приготовления — обычно только-только начинало светать. Вот как это было: тёмный океан неба над головой чуть-чуть сужался, полоса белого тумана подворачивала его край и отжимала прочь от горизонта. Если бы было можно — он выходил бы в городок прямо сейчас, и тогда не проходилось бы торопиться по дороге назад. Не проходилось бы спешно трусить по дороге, пригибая голову и ощущая затылком близость и жестокость солнечного жара — этой накаленной сковороды, что грозит опуститься и прижечь его сверху. Не проходилось бы спотыкаться через каждый шаг. Не проходилось бы то и дело оборачиваться, чувствуя — насколько оно рядом, это коварное мстительное солнце… И, даже забежав на спасительное свое поле — не проходилось бы стоять подолгу, покачиваясь от усталости, и дышать, дышать… через силу, через долгие натужные хрипы. Картофельные кусты очень переживают за него, когда он делает так. Должно быть, он разбивает им сердце. Они льнут к его коленям и шелестят успокаивающе. Они добрые, и Картофельный Боб так не любит их огорчать. Если бы он мог — он уходил бы с корзиной чуть засветло, пока солнце ещё спит. Но он не может этого делать — ведь вместе с солнцем почему-то спали и тетушка Хамма, и все прочие. Спал, должно быть, весь мир — кроме Картофельного Боба. Поэтому он обычно сидел на крыльце, поставив корзину перед собой и облокотясь животом на плетёную ручку — разговаривал с картофелинами… и ждал. Край неба становился сначала розовым, потом пугающе красным — это где-то накалялась на адском пламени солнечная сковорода, пока еще не видимая, пока еще не воздетая над всем миром, пока ещё не готовая обрушиться и сжечь неосторожного путника, осмелившегося оторваться от привычных корней и пойти «далеко-далеко». Но она уже была готова в эти минуты — огонь разведен, алые языки лижут тяжёлое чугунное дно. На небе ни облачка, и Картофельный Боб в ужасе понимает, что день начнётся рано, а значит, ему придется сломя голову бежать обратно.
Дядюшка Чипс слушал его путаные объяснения и кивал. Временами на его лицо набегала тень изумления, но он тотчас изгонял её прочь. Иногда — Бобу так показалось — он готов был расхохотаться, и Картофельный Боб сбивался и замолкал. Тогда дядюшка Чипс вновь становился понимающим и кивал ему. Боб начинал заново, и с каждым следующим словом, которое ему удавалось из себя выдавить, его подозрения всё более рассеивались. Дядюшка Чипс был добрый и мудрый, он понимал Боба.
Конечно, он понимал… — Картофельный Боб думал так и радовался.
Без дядюшки Чипса он ни за что не осмелился бы подойти к дороге днём, а если бы и собрался с духом — то всё равно бы не смог. Солнце бы обожгло его и погнало бы назад — скулящего и пристыженного. Но дядюшка Чипс сказал ему: «Не бойся, я его прогоню, как прогнал ворону». Картофельный Боб поверил ему, и дядюшка Чипс не обманул. Солнце полыхало сверху, жутко рассерженное на Боба, но не осмеливалось приблизиться — ведь дядюшка Чипс стоял высокий, как дерево, и прямой, как дерево… и белые его волосы блестели, совершенно не опасаясь солнца. Картофельный Боб чувствовал себя в безопасности рядом с дядюшкой Чипсом, как картофельный куст чувствует себя в безопасности в тени изгороди. Он лишь изредка опасливо посматривал на солнце и старался горбиться сильнее обычного — чтобы наверняка оставаться ниже дядюшки Чипса.
Но он никак не мог понять, где это — «далеко-далеко»… Что это за место? Это сарай дядюшки Охрапа? Нет? Наверное, это поле дядюшки Охрапа? Поле, где он сеет табак…
— Табак? — удивляется дядюшка Чипс. — С чего ты взял, Боб?
Картофельный Боб смотрит
