Читаем без скачивания Бобы на обочине - Тимофей Николайцев

Тимофей Николайцев

Бобы на обочине

Вместо предисловия

Что-то этой весной смертей в моем доме случилось больше обычного…

Я как раз протискивался сквозь прутья решетки — они были раньше арматурными прутьями, пока домоуправление не превратило их в решетку — тонкие, с мизинец толщиной, но упругие, в спиральной цепкой насечке. И тут эта мысль… она пришла, как откровение. Даже оглушила — я замер и перестал дышать… хотя медлить всё-таки не следовало. Парой этажей ниже уже топали чьи-то напористые шаги, и оказаться застигнутым меж прутьев, как какой-нибудь бомжара, лезущий на постой — мне вовсе не улыбалось. Я налег, протискиваясь… в спешке зацепился за что-то, и специальная моя куртка, надеваемая на такие вылазки, обыденно затрещала, теряя клочья. Прутья бесцеремонно, как при обыске, прошлись по телу сверху вниз, достигли самой широкой части туловища, нижних ребер, и, после последнего панического нажима — пропустили в пахнущую кошками темень.

Я выдохнул облегченно и, подтянувшись на прутьях, втащил за собой ноги. Шаги внизу осеклись — щёлкнул замок, и чья-то стальная дверь проскрежетала по полу.

Ну, и слава богу…

Я нащупал в темноте выпиленный прут, который чуть раньше отставил в сторону, и вернул его на место. Этот последний пролет лестницы перед выходом на чердак был заварен наскоро и давно — четыре вертикальных прута и три поперечных. Когда-то я потратил несколько ночных часов, прокравшись сюда с ножовочным полотном. Эта арматурная сталь, скажу я вам, пилится ой как хреново. Она упругая — пропилишь больше половины, и прут начинает сотрясаться и визжать, словно возишь смычком по гигантской басовой струне. Тем не менее, я всё-таки вырезал тогда центральную часть решетки — метр прута с приваренной наклонно поперечиной. В подобную дыру вполне мог протиснуться человек взрослый и не слишком субтильный. Всех прочих, пузатых, она отсекала, как молекулярный фильтр.

Замаскировать такую дыру — тоже оказалось не сложно. Четыре обрезка тонкого шланга — по одному на каждый конец выпиленного крестообразного фрагмента. Пролезаешь внутрь, втыкаешь прут на место, накинув резиновые втулочки на места соединений, и вот те нате — считай, что прошёл сквозь стену.

Люди обычно не склонны замечать того, что у них прямо под носом. Их интерес не распространяется дальше собственной квартиры. Дошлепал до половичка, обмахнул ноги, ворохнул ключом в замочной скважине, потянул дверь на себя — и всё… Выше твоей двери уже не существует Вселенной, не так ли?..

Моя калитка в невидимый мир уже с год как была приотворена. За это время тысячи людских взглядов равнодушно скользнули по ней. Воистину — самая прочная решетка та, что не видима.

Я, конечно, прятал её как мог. Подкрасил обрезки шлангов в тон бурого уставшего железа. Прилепил еще несколько резиновых трубок просто так — на целые прутья. Хорошенько изжулькал их пассатижами — издали теперь они имели благородный вид сварочных нашлепок.

Зачем тут вообще сдалась решетка — мне объяснила Танюшка. Когда-то давно, ещё в её дошкольное детство, одна юная влюблённая пара воспользовалась крышей нашего дома в неблаговидных целях. Нет-нет, не как укромное местечко для невинных ребячьих утех — не подумайте превратно. Как трибуну, с которой можно сообщить всем вокруг, что жизнь — полное дерьмо. Иногда юные мятежные души бывают настолько раздосадованы на жизнь, что перестают за нее цепляться. Говорят, их даже видели перед самым прыжком — на верхнем этаже жила сумасшедшая старуха, которая часто швыряла из окна разные вещи, она и в этот день задумала вывалить через подоконник комодный ящик, так что соседи, знавшие её повадки, частенько бдительно посматривали наверх. Шагающих через карниз подростков заметили и закричали на них…, но ничего уже нельзя было сделать… Их взявшиеся за руку трупы не сделали мир лучше — они всего-то и сумели, что изгваздать собою асфальт под Танюшкиными окнами…

А потом появился Сварщик.

По Танюшкиным рассказам, он был похож на колдуна, налагающего заклятье… Судите сами — у него был волшебный жезл, рассыпавший белые искры, на которые было нельзя смотреть, а то ослепнешь, и которые застывали на ступенях железными плевками. Он произносил страшные заклинания, обжегшись. Он употреблял из мутного затертого стаканчика колдовское зелье, которое купил сердобольный домкомитет. Он не вкусил даров, поднесённых ему испуганными жителями дома, более того — он отверг и осквернил дары, наступив сапогом в блюдо с мягкими помидорами. Это был страшный и злобный колдун, улыбнулась Танюшка своим детским воспоминаниям. Даже голос его шипел и скворчал, когда он произносил свое имя: сс-варр-щщи-ик… Он был темнобород и желтозуб. Они с подружками сразу поняли, в чем тут дело — отныне их дом был проклят…

— Вот как? — спросил я.

Мне уже становилось интересно — что же там дальше?

А дальше было так…

Наступил вечер, и остывающий металл решетки вишнево и покаянно светился в темноте. Раньше это было обычное место — последняя лестничная площадка, половинка марша, чердак как чердак… люк в потолке и плоская крыша над ним. Люк никогда не имел ни замка, ни задвижки — его держала закрытым лишь сила тяжести и привычка взрослых не лезть ни в свое дело. Теперь же, будучи отгороженной — темнота таила ужас. Вечерами этот ужас взял моду протискиваться сквозь прутья… и вязким тестом оплывал вниз по ступеням. Детвора не решалась больше подниматься на последний пролёт. На чердаке завелись крысы. Пищали в мусоропроводе, царапая коготками жесть изнутри. Потом возле решетки нашли дохлого воробья — высосанный комок сухих перьев. Мама одной девочки сказала ей как-то — если не убирать квартиру каждый день, не обметать паутину под ножками шкафов — пауки вырастут огромные, с чайное блюдце. Кошмарно было представить такого паука. А ведь там, за решеткой, внезапно поняли они — паутину вообще не убирают. Никто и никогда. И мальчишки им клялись, что видели одного — он был размерами не то с суповую тарелку, не то с тазик для белья… и то, и другое казалось жуткой правдой… Высовывал сквозь решетку лапы, а на них был чёрный колючий волос.

Это было лишь вопросом времени — когда они вырвутся и сожрут всех.

А потом в их сети попалась Машка.

— Машка? — спросил я.

— Ну, кошка, конечно же…

— А… — сказал я.

Любая Машка, кошка она или нет, орущая в опутавших её сетях — воспоминание далеко не из приятных. Танюшка подсела поближе и поросила