Читаем без скачивания Бобы на обочине - Тимофей Николайцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Охламоны, думал Роберт Вокенен, всё ещё пребывая в раздражении… Они встречались ему куда чаще, чем хотелось бы — молодые, еще совсем безмозглые… и уже вполне престарелые, но до сих пор не нажившие ума — вечно юные душой скитальцы. Одни из них были бородатые, как корень чертополоха… другие же, напротив — нарочито голомордые, от них за милю разило дешёвым лосьоном. Роберт Вокенен повидал их несметное количество на этой дороге, что соединяло западное побережье с восточным — и одетых в некое подобие приличного костюма, и в откровенное тряпье… Налегке, и с полными охапками чемоданов — все они едут куда-то, едут… Такие разные на вид, но оставляющие о себе такие одинаковые впечатления — охламоны без достойного занятия… если, конечно, высасывание дармового кофе до дна, до воздушных пузырей не считать занятием, достойным вечного скитальца.
Чашка неслышно выдвинулась на поднос перед ним.
Роберт Вокенен взял её больше нехотя и, пристроив до поры в специальное гнездо на подлокотнике, стал смотреть сквозь притемнённое стекло на пробегающие мимо ночные пейзажи под яркой луной — все эти поля с клубящейся растительной тенью в густых пучках… деревья — скрюченные разнорукие карлики… целые лесополосы, посаженные совсем недавно и слегка похожие на перевернутые зубьями вверх расчёски… непроглядные рубцы балок или петлистых оврагов, куда даже не пытался заглядывать лунный свет… и, чуть дальше — залитые этим светом пологие линии холмов.
Наверное, Роберт Вокенен смотрел в окно слишком долго… смотрел, пока какое-то нелепое, щекочущее нутро чувство… живущее в том слое памяти, что заведует воспоминаниями детства, забытое и погребённое под взрослыми мыслями о подрядах и договорах — ожило вдруг и заворочалось…
На мгновение ему даже показалось, что он знает, куда едут все эти неопрятные охламоны… понял, что толкает их на бесцельное мотание по дорогам, на прожигание денег в довольно дорогих континентальных бусах. Он смотрел, не отрываясь и не отвлекаясь больше на остывающий кофе — за окно, на серебристые излучины полян в тёмном лесном море. Смотрел, как они плавно проплывают мимо, вращаясь и перемешиваясь в изменчивой перспективе. И он подумал вдруг — хорошо, что ночи сейчас светлы и прозрачны, что луна и звезды в небе сейчас так ярки, видно, куда идти, видно траву под ногами, видно серебристые стволы деревьев на опушке, где лунный ручей вытекает откуда-то из земли.
Ему вдруг снова, как когда-то в детстве, захотелось, чтобы бус остановился… чтобы выпустил его и поехал дальше, а он — поправил бы шляпу и пошёл бы пешком, увязая ногами в восхитительно шуршащей траве, и дальше — по мягкому хвойному ковру, среди высоких стволов, слушая мерный шепчущий рокот невидимых крон и тяжелые глухие удары падающих с высоты шишек. Он пошёл бы пешком через этот лес, набрякший темнотой и скрытным птичьем шебуршанием, и тяжёлые зонты папоротников стряхивали бы на путника росистые капли. Он прошел бы весь лес насквозь — и вышел бы к клеверным полянам, к высоким травам лугов, к степному спутанному дерну…
И ему, конечно же, не встретится в пути ни единого человека.
Сколько ему предстояло пройти в одиночестве — даже подумать об этом странно… Вот он — добрый мир без неприятных ему людей….
В детстве от подобных мыслей у него взмокали разом ладони и рождалось в груди острое сосущее чувство. Потом оно ушло — он слишком старательно старался сделаться взрослым.
И слишком неожиданно… слишком… — горько подумал Роберт Вокенен, опять возвращаясь взглядом и мыслями в реальность и наблюдая, как колышется в чашке остывающий кофе, понемногу схватываясь хлопьями у фарфорового ободка. Когда он заканчивал колледж, ему казалось, что впереди еще слишком много времени, совсем некуда торопиться.
Воистину, подумал Роберт Вокенен, чтобы позабыть про любое дело, нужно лишь иметь впереди как можно больше времени.
Ему так понравилась эта фраза, что он даже покатал её на языке…
Если времени много, что дело можно бесконечно откладывать — отодвигая все дальше и дальше… в будущее, пока это будущее не окажется совсем уж недосягаемым. Настолько далёким, что даже думать о нём станет… ностальгически-смешно. Как о елочных пряниках.
Он охотно подумал о пряниках, висевших на ёлке в Рождество, о блестящей их корочке с сочными апельсиновыми стружками, прилипшими к бокам, о сверкающей сахарной пудре, осыпавшей её. Он хорошо помнил, как это было: пряники почему-то висели только на тех ветках, дотянуться до которых ему было пока не под силу — мешал маленький рост, корявенькие младенческие ножки. Он тянулся…, но пряники висели на совершенно недосягаемой высоте, какое-то восхитительное диковинное лакомство, и он, стоя под ними, представлял, как на следующее рождество он здорово подрастет и сможет дотянуться. Потом — сразу, без перехода — вспомнил, как помогал вынимать их из коробки и развешивать на средние елочные ветви — теперь они едва доставали ему до груди, и пряники болтались на лохматых нитках… блескучие, ярко размалеванные стекляшки.
Он улыбнулся этим детским грёзам, так внезапно нахлынувшим… потом вспомнил туристические ботинки в витрине магазинчика, о которых мечтал уже не ребенком, но рыхлым юношей — те были на толстой тройной подошве, с высокими шнурованными голенищами, в которых так легко и удобно было бы шагать через бурелом, укрытый от глаз в траве… Ещё вспомнил шляпу с широченными солнечными полями, в подкладке которой пересыпалась толченая пробка — лучшая защита от жары и солнца, как говорилось на вывеске рядом… это уже другой магазин и другой город, другая жизнь. Что было ещё… какая-то вещь, о которой он думал, но не решался приобрести…
А, дорожная трость… точно. С набалдашником в виде Пса, бегущего краем моря. Удобная в руках, но слишком претенциозная с виду трость
