Читаем без скачивания Тропою грома - Питер Абрахамс

Он подумал о Селии. Вот если бы она сейчас была с ним! Послушать бы ее смех и веселую болтовню. Надо написать ей письмо, может быть, это принесет ему облегчение. Сегодняшний вечер у Финкельберга пробудил в нем память о веселых вечерах в Кейптауне с ребятами…

Селия. Селия… Хорошо бы сейчас быть с ней… Он закрыл глаза и постарался представить ее себе в любимой позе. Селия. Селия. Селия любит его. Она хорошая девушка. А какая красавица. И настоящий друг. Они все делали вместе. Селия…

Откуда-то из темноты донесся легкий шорох. Он быстро повернул голову и насторожился. Вдруг это Сари Вильер?.. Он долго сидел, вглядываясь в темноту, напрягая слух, но все было безмолвно.

— Дурак! — сердито пробормотал он.

Он закурил папиросу и с раздражением отшвырнул обгорелую спичку. Бессильный гнев поднялся в нем, потом угас. Какое право он имеет сердиться? Какие у него основания ожидать, что она придет? Он поднялся и решительно зашагал по направлению к Стиллевельду.

III

Косой луч утреннего солнца скользнул в окошко и упал на лицо спящей Мейбл. Во сне она казалась очень юной, совсем девочкой. Дерзкое, задорное, самодовольное выражение исчезло. Одна рука была беспомощно подсунута под щеку. Полные губы полуоткрыты. Во сне к Мейбл возвращалось детство.

Старуха склонилась над постелью, собираясь растолкать дочь, но зрелище этой детской безмятежности остановило ее руку; взгляд ее потеплел, и ласковые морщинки обозначились по сторонам рта.

— Маленькая ты моя, — прошептала она, глазами лаская дочь.

Мейбл застонала и перевернулась на спину. Старуха сразу нахмурилась. Взгляд снова стал суровым и укоризненным. Она бесцеремонно тряхнула девушку.

— Мейбл! Мейбл! Вставай! На работу опоздаешь! Вставай!

Мейбл протестующе замычала и глубже зарылась в одеяла, пряча голову под подушкой.

Мать стала трясти ее сильнее.

— Вставай!

Целая рулада сонных жалобных звуков в ответ.

Старуха зашла с другого конца кровати и принялась стаскивать одеяла. Сердито бранясь, она стащила одно, потом другое, пока наконец Мейбл не осталась только в ветхой, поношенной юбчонке, едва прикрывавшей крепкое, молодое, коричневое тело.

Отчаянно цепляясь за последние, ускользающие остатки сна, Мейбл перевернулась на бок и подтянула колени к подбородку.

— Ах, ты вот как, — с угрозой сказал старуха и отпустила звучный шлепок по широкому заду.

Мейбл взвизгнула и окончательно проснулась. И сразу же лицо ее утратило детское выражение.

— Тебе через четверть часа надо уже быть на работе, — сказала старуха и вышла из комнаты.

Мейбл одевалась, не переставая ворчать и жаловаться. Только и знаешь, что работать. Работай, работай, работай с утра до ночи, а там еще работай. И никакой тебе радости за это. Надеть и то нечего. Просто хоть беги отсюда. Уж лучше уехать в Кейптаун, где девушки носят красивые платья и туфли на высоких каблуках и где никто не заставляет их работать. Почему это она должна всю свою жизнь убиваться на работе?

— Что ты там так долго возишься? — окликнула мать.

— Одеться и то не дадут, — огрызнулась она и даже задрожала от злости.

— Скоро шесть, — предупредила мать, уже не так сурово.

— Я не рабыня! — выкрикнула дочь сквозь накипавшие слезы.

Старуха услышала нотку отчаяния в голосе Мейбл и выглянула из кухни. Став в дверях, она прислонилась к притолоке и внимательно посмотрела на девушку. Что-то с ней неладно. Это ясно как божий день. Случилось что-нибудь, что ли? Одно дело, когда Мейбл дерзит и спорит, но когда она такая, как вот сейчас, это совсем другое. Видно, и впрямь что-то неладно.

— Что с тобой, дочка?

— Я не рабыня! — опять крикнула Мейбл, вызывающе глядя на мать.

Старуха с минуту молча смотрела на нее, потом повторила свой вопрос:

— Что с тобой, дочка?

Вызов в глазах Мейбл потух, плечи обвисли. По щекам потекли слезы. Губы задрожали. Она стояла, словно загнанная, водя глазами по сторонам в поисках спасения.

— Скажи мне, что с тобой, девочка, ведь я твоя мать. Я уже давно живу на свете. Я лучше тебя знаю жизнь. Что случилось?

— Ничего ты не знаешь! — вскричала Мейбл, и в голосе ее была безнадежность. — Ничего ты не знаешь! Ты старая! А я молодая! Я хочу носить красивые платья и туфли, хочу ходить туда, где весело, и встречаться с людьми — с молодыми людьми, с которыми приятно! Ты этого не понимаешь. А я молодая, я понимаю! — Слезы хлынули неудержимым потоком.

Тень боли прошла по лицу старухи. Она подошла к Мейбл, властно взяла ее за плечи и привлекла к себе на грудь. Мейбл прижалась к матери. Она теперь рыдала громко, в голос, все ее тело содрогалось от рыданий. Старуха крепко прижимала ее к себе, выжидая, пока уляжется буря.

— Я все понимаю, что ты чувствуешь, девочка, — сказала она словно издалека. — И со мной было так, когда я была молодая. Все я понимаю, Мейбл. Я ведь твоя мать. Знаю, дочка, знаю. Словно что-то в тебе вот-вот разорвется и тебя задушит, верно?

Мейбл кивнула, не поднимая головы.

— Как мне не знать! Не только с молодыми это бывает. Случается и со старыми. Со мной бывало не раз. Но надо ведь жить, дочка. Жизнь у нас трудная. Все хорошее не для нас. Хорошее — это для белых. И мы должны трудиться, чтобы жить. Но подожди, может, мне удастся кое-что скопить из тех крох, что я получаю за стирку, да еще твоих, да еще из тех, что нам дает Ленни, и ты съездишь на несколько деньков в Кейптаун.

— Это ты уже сколько раз обещала.

— Тогда с нами не было Ленни, дочка. Ну, а теперь торопись, не то опоздаешь на работу. Там тебе хлеб и чашка кофе на столе.

— Я не голодна, мама, — сказала Мейбл и пошла к двери. У порога она остановилась и спросила: — А Ленни где?

— Пошел погулять, — ответила старуха.

Навстречу по другой стороне улицы шла Фиета и, увидев Мейбл, помахала ей рукой. Немного подальше ее нагнала другая девушка, работавшая у соседей Вильеров. Они вдвоем взошли на холм и свернули налево. За их спиной поднималось утреннее солнце. Трудовой день начался. Мужчины, работавшие на окрестных фермах, уже давно ушли из дому.

Солнце взбиралось все выше и выше и наконец встало прямо над головой, чуть-чуть отклонясь к северу. Оно играло на зеленой траве и на бурой земле. Знойное марево висело над Кару.

Герт Вильер уехал на самый дальний участок своих владений проверить, как там справляются с работой туземные батраки. Двое белых надсмотрщиков, которые были скваттерами[11] на его земле, взяв с собой несколько африканцев, ускакали в горы искать отбившихся овец.

За домом обе африканки стирали белье. Мейбл полоскала и развешивала выстиранное.

Сари Вильер вышла на черное крыльцо, постояла немного, наблюдая за ними, потом неторопливо направилась к Мейбл.

Мейбл вопросительно подняла к ней глаза, но Сари молчала, и Мейбл опять взялась за работу. Сари внимательно разглядывала ее. Это была сестра Ленни Сварца. Но ничто в ней не напоминает Ленни Сварца. Никакого семейного сходства. И все повадки совсем другие. Ничуть не похожа.

Эта девушка цветная. Она и держит себя, как цветная. Как все цветные, с которыми до сих пор приходилось сталкиваться Сари Вильер. Робко, почтительно, смиренно.

Обе африканки искоса поглядывали на Сари. Чего она так разглядывает цветную девчонку? Сердится, что ли?

Мейбл стало не по себе под пристальным взглядом белой девушки. Полотняная наволочка выскользнула из ее дрожащих пальцев и упала на землю. Она робко извинилась, подобрала наволочку и отдала ее той африканке, что стояла ближе.

Сари улыбнулась. Обыкновенная цветная девушка. Такая же, как все. Робкая и почтительная. Вот брат ее, тот совсем другой. Он-то держит себя не как цветной. Герт чуть не задохся от ярости после разговора с ним. «Образованная сволочь», — так назвал его Герт. Неужели все дело в образовании? Он держится совсем не как цветной. В нем нет ни капли смирения, и, разговаривая, он смотрит прямо в глаза…

— Мейбл.

Девушка вздрогнула.

— Да, мисс Сари?

— Пойдем, поможешь мне перестелить постели.

— Я уже убрала их, мисс Сари.

— Да, но ты не перетряхивала тюфяки. Баас Герт жаловался сегодня утром.

Недобрый огонек вспыхнул в глазах Мейбл. Сари повернулась и первая пошла к дому. Мейбл швырнула в корыто мужскую сорочку, которую держала в руках, и пошла за нею. Обе африканки переглянулись и продолжали стирку.

Сари и Мейбл вошли в спальню Герта. Вдвоем они проворно сняли все постельное белье, перетряхнули тюфяк, взбили его кулаками и снова накрыли постель.

— Вот теперь хорошо, — сказала Сари и пошла к себе в комнату. У себя она не так спешила с уборкой. Когда постельное белье было снято, она села на голый тюфяк и улыбнулась Мейбл. Та невольно ответила улыбкой.