Читаем без скачивания Кремлевский визит Фюрера - Сергей Кремлев

Боролись в нем и трезвый геополитик с идеологом-антикоммунистом. Первый был готов — при определенных условиях — ориентировать немцев на союз с удачно дополняющей Германию Россией. Второй не мыслил себя без смертельной борьбы с ней, выбравшей коммунизм.

Но думал фюрер о России много, и думал неглупо… Уже в «Майн кампф» он анализировал возможные направления европейской политики Германии в период перед Первой мировой войной и писал так: «Политику завоевания новых земель в Европе Германия могла вести только в союзе с Англией против России (в то время в состав России входила и русская Польша. — С. К.), но и наоборот политику завоевания колоний и усиления своей мировой торговли Германия могла вести только с Россией против Англии… Раз Германия взяла курс на политику усиленной индустриализации и усиленного развития торговли, то, в сущности говоря, уже не оставалось ни малейшего повода для борьбы с Россией. Только худшие враги обеих наций заинтересованы были в том, чтобы такая вражда возникала (выделение здесь и ниже мое. — С. К.). …Я не забываю всех наглых угроз, которыми смела систематически осыпать Германию панславистская Россия. Я не забываю пробных мобилизаций, к которым Россия прибегала с целью ущемить Германию. Однако перед самым началом войны у нас все-таки была еще вторая дорога: можно было опереться на Россию против Англии».

С начала века многое изменилось. Тем не менее общая характеристика прошлого была годна и для будущего. К тому же Гитлер тогда, в 20-х годах, рассматривал в XIV главе два варианта: будущая война Германии в союзе с Европой против России и война Германии в союзе с Россией против Европы!

Возможный союз с Россией был им тогда теоретически отвергнут, но по причинам не идеологическим, а вполне логичным — Советская Россия времен написания «Майн кампф» была еще очень слаба.

Вот ход рассуждений Гитлера: «Между Германией и Россией расположено польское государство, целиком находящееся в руках Франции. В случае войны Германии — России против Западной Европы Россия, раньше чем отправить хоть одного солдата на немецкий фронт, должна была бы выдержать победоносную борьбу с Польшей».

Но была ли способна на подобное потенциальная союзница Германии? Гитлер отвечал на этот вопрос так: «С чисто военной точки зрения война Германии — России против Западной Европы (а вернее сказать в этом случае — против всего мира) была бы настоящей катастрофой для нас. Ведь вся борьба разыгралась бы не на русской, а на германской территории, причем Германия не смогла бы даже рассчитывать на серьезную поддержку со стороны России…

Говорить о России как о серьезном техническом факторе в войне не приходится. Всеобщей моторизации мира, которая в ближайшей войне сыграет колоссальную и решающую роль, мы не могли бы противопоставить почти ничего. Сама Германия в этой важной области позорно отстала. Но в случае войны она из своего немногого должна была бы еще содержать Россию, ибо Россия не имеет еще ни одного собственного завода, который сумел бы действительно сделать, скажем, настоящий живой грузовик. Что же это была бы за война? Мы подверглись бы простому избиению. Уже один факт заключения союза между Германией и Россией означал бы неизбежность будущей войны, исход которой заранее предрешен: конец Германии».

Вот почему союз с новой Россией тогда представлялся Гитлеру невозможным. Однако уже в 1931 году около одной трети, а в 1932 году — около половины всего мирового (!) экспорта машин и оборудования было направлено в СССР.

А к концу 30-х годов Россия Сталина уже преобразовала себя в мощную индустриальную державу. И заключить честный союз с ней уже могло почесть за честь и выгоду любое разумно ведущее себя государство.

Гитлер понимал это хорошо и уже весной 1933 года говорил тогдашнему нашему полпреду в Берлине Хинчуку вот что:

— Оба наших государства должны признать непоколебимость фактов взаимного существования на долгое время и исходить из этого в своих действиях… Независимо от разности миросозерцаний, нас связывают взаимные интересы, и эта связь носит длительный характер. Причем я имею в виду и экономическую область, и политическую. Трудности и враги у нас одни… Вы должны заботиться о своей западной границе, мы — о восточной… У Германии нелегкое экономическое положение, но и у Советов оно нелегкое. Думаю, нам надо всегда помнить, что обе страны могут дополнять друг друга и оказывать взаимные услуги. Чем явилось бы для Германии падение национал-социалистского правительства? Катастрофой! А падение Советской власти для России? Тем же! В этом случае оба государства не сумели бы сохранить свою независимость. И что бы из этого вышло? Это привело бы не к чему другому, как к посылке в Россию нового царя из Парижа. А Германия в подобном случае погибла бы как государство.

С МОМЕНТА разговора Гитлера с Хинчуком прошло шесть лет… За эти годы в советской печати Гитлера не раз называли кровавым палачом, изображали в виде шакала и прочее… Не оставалась в долгу и германская печать, призывая покончить с большевизмом и грубо оскорбляя лично Сталина («Фёлькишер беобахтер» публиковала такие статьи даже весной 1939 года).

Да, было всякое, но…

Но одна фраза в речи фюрера перед генералитетом 23 мая была всего лишь повторением того, что за три дня до этого заявил германскому послу Шуленбургу нарком иностранных дел СССР Молотов.

Появившись у Молотова 20 мая, посол почти сразу начал уверять его, что со стороны Германии есть желание заключить торговое соглашение…

— У нас создается впечатление, что германское правительство вместо деловых экономических переговоров ведет своего рода игру, — заявил ему Молотов. — Это ваше право, но тогда следовало бы поискать в качестве партнера другую страну, а мы в такого рода игре участвовать не собираемся…

— Речь не об игре, господин Молотов. Мы действительно желали бы урегулировать наши экономические отношения, — возразил Шуленбург. — И хотели бы прислать к вам Шнурре для переговоров с господином Микояном…

— Вашего «знаменитого» Шнурре? —Да…

Имелся в виду заведующий восточноевропейской референтурой отдела экономической политики аусамта Карл Юлиус Шнурре — знаток России и мастер переговоров.

Шуленбург ждал ответа, и тут-то Молотов и сказал то, что через три дня повторил фюрер:

— Мы пришли к выводу, что для успеха экономических переговоров должна быть создана соответствующая политическая база…

— Что под этим имеется в виду? — тут же вскинулся немец.

— Об этом надо подумать и нам, и германскому правительству.

— Итак, как я понимаю, — вернулся к теме переговоров Шуленбург, — в настоящее время нет благоприятных условий для приезда Шнурре в Москву?

— Повторяю: экономическим переговорам должно предшествовать создание соответствующей политической базы.

Шуленбург очень хотел получить от Молотова конкретные разъяснения насчет «политической базы», но тот от конкретизации уклонился.

А Шуленбург тотчас же после визита в НКИД снесся с Берлином…

И мысль Молотова (собственно— Сталина, конечно), высказанную в Москве 20 мая, уже 23 мая Гитлер повторил как собственную. Причем перед генералами он сослался на осторожные комментарии печати, хотя про себя имел в виду явно осторожность, продемонстрированную советским руководством.

Что это значило?

Конечно же то, что Гитлер уже отслеживал контакты с СССР в режиме, как сейчас выражаются, «непрерывного мониторинга», то есть ежедневно. И все более начинал мыслить так, как того и желала Москва, то есть Сталин.

Впервые же Гитлер воспользовался кремлевскими формулировками, пожалуй, 1 апреля… И это была отнюдь не первоапрельская шутка. В тот день в Вильгельмсхафене спускали на воду линкор «Тирпиц», и фюрер выступил там с большой речью. Не оставляя ни у кого из слушателей никакого сомнения в своей решимости окончательно покончить с диктатом Версаля (а это означало решить последний больной вопрос — «польский»), фюрер подчеркнул, что в Восточной Европе имеются сильные немецкие культурные корни, о чем, мол, английские государственные деятели понятия не имеют.

Давно и мирно были связаны в Восточной Европе два народа — немецкий и русский. С поляками ни о какой серьезной общности речи быть не могло—даром что польские, скажем познанские, помещики усердно лизали прусским властям все, что принято в таких случаях лизать.

Так что намек был сделан.

Да что намек! В той же речи Гитлер пошел дальше и заявил:

— Если мне сегодня кто-нибудь скажет, что между Англией и Советской Россией не существует никаких мировоззренческих или идеологических разногласий, то я лишь отвечу: поздравляю… Думаю, очень скоро выяснится, как велика разница между демократической Великобританией и большевистской Россией Сталина.