Читаем без скачивания Кремлевский визит Фюрера - Сергей Кремлев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Далее — если верить памятной записке Шнурре — Астахов перевел разговор на возможное развитие советско-германских отношений. Если же верить записи Астахова о той же беседе, то тему об улучшении этих отношений затронул сам Шнурре.
Так или иначе, но говорили они об этом много, а суть сходилась в обеих записях — во внешней политике двух стран особых противоречий нет и устранение взаимного недоверия вполне возможно.
Был в беседе помянут в качестве показательного примера и дуче, который публично заявлял, что препятствий для нормального развития политических и экономических отношений между Советским Союзом и Италией не существует.
А 20 мая, как мы знаем, Молотов беседовал с Шуленбургом.
30 же мая знакомый нам статс-секретарь аусамта Эрнст фон Вайцзеккер, фактически ставший первым заместителем Риббентропа, пригласил к себе советского временного поверенного в делах Георгия Александровича Астахова.
До полудня предпоследнего дня мая оставалось полчаса, когда Астахов и Вайцзеккер обменялись рукопожатиями.
— Господин Астахов! Вы хотите открыть отделение берлинского торгпредства в Праге. Значит ли это, что вы хотите развивать экономические отношения с протекторатом? Учтите — вопрос важный, с Риббентропом говорил об этом сам фюрер.
— Но что, если генерал Баркгаузен вновь…
— Это временные затруднения… Я говорил об этом господину Мерекалову и повторяю вам…
Сам по себе инцидент действительно был мелким, и Вайцзеккер тут же прямо пояснил, что все это важно не само по себе, а как повод к разговору о вообще отношениях Германии и России. Причем не только экономических, а и политических…
— Вы знакомы с содержанием беседы господина Молотова с Шуленбургом? — поинтересовался статс-секретарь.
— Лишь отчасти, — осторожно ответил Астахов.
— Но вы готовы к расширению экономических связей?
— Да, но Берлин сам же зимой отказался прислать Шнуре, и это выглядело как политический жест…
— Все меняется, а точнее — может измениться, — Вайцзеккер демонстративно отложил в сторону карандаш для записей и пояснил: — Отныне наша беседа переходит на неофициальные рельсы…
И по этим приятным рельсам беседа катилась еще добрых полчаса, в течение которых немец втолковывал русскому, что для России у Германии есть в «лавке» много «товаров» — от вражды до дружбы…
И тон немца в ходе этой часовой в сумме (официальной плюс неофициальной) беседы разительно отличался от его тона, принятого с французом Кулондром.
Тон же Москвы при контактах с представителями Берлина был все еще холодноватым. 2 июня к наркому внешней торговли Анастасу Ивановичу Микояну явился экономический советник германского посольства Хильгер. В то время в составе германского посольства было как минимум два уроженца Москвы — военный атташе генерал-лейтенант Кестринг и Хильгер, для которого русский язык был вторым родным…
Хильгер явно имел задание понять — чего же хотят русские и насколько далеко они готовы идти навстречу рейху. Но узнал он в этом смысле мало чего, хотя говорил долго и — как записал зам-торгпреда СССР в Берлине Бабарин в официальной записи беседы — «нарочито путано»…
Еще бы! Анастас Микоян был ведь не только гибким партийцем, но еще и «восточным человеком». Он выслушал Хильгера, заявил, что разговоры о немецких кредитах и прочем идут уже два года и приняли характер политической игры и что лично у него, Микояна, пропала охота и желание разговаривать по этому вопросу.
Под «занавес» визита Хильгера Микоян сообщил ему, что раньше стоял на точке зрения расширения экономических связей с Германией и ему хорошо известна германская промышленность, но заказы, мол, могут с успехом размещаться и в других странах — в Америке и Англии…
— Однако я обдумаю ваши мысли, господин советник, и в скором времени дам вам ответ, — закончил разговор Микоян.
А ЧЕРЕЗ полторы недели в Москву из Лондона приехал Стрэнг.
Глава 3
Лондон — Берлин — Москва — Токио (продолжение)
АНГЛИЯ конца тридцатых годов даже в своей элитной части была далеко не однородной.
Часть деловых кругов Сити, духовенство, политики типа Болдуина стояли за рейх.
Часть элиты была склонна к традиционной для Англии политике баланса сил и уже поэтому к рейху относилась холодно.
И просто-таки враждебно к нему относилась наднациональная (по сути — антинациональная) часть элиты, где были сильны масоны, евреи, часть церкви… Об этой части надо бы сказать пару отдельных слов…
В 1937 году Бланш Дагдейл, племянница умершего в 1930 году знаменитого Артура Джеймса Бальфура — консерватора, лорда, графа, сотрудника Солсбери, Дизраэли и Ллойд-Джорджа, опубликовала ряд бумаг покойного дяди.
Проживший восемьдесят два года, Бальфур имел биографию более чем насыщенную и чуть ли не полвека играл в английской политике роли первостепенные. Однако в истории он остался известным, пожалуй, прежде всего как автор декларации Бальфура 1917 года — проекта создания в Палестине «еврейского национального очага». Эта декларация — собственно, письмо министра иностранных дел лорда Бальфура другому лорду, банкиру Ротшильду—была опубликована 2 ноября 1917 года, а позднее ее включили в английский мандат на Палестину. Для человека, которого Дизраэли брал с собой в Берлин еще в 1878 году, такой шаг был вполне в его духе.
Племянница пошла в дядю и стала лидером неевреев-сионистов, выступавших за создание в Палестине еврейского национального государства. Этих страдальцев за «избранный» народ именовали gentile Zionists. В английском языке слово «gentile» имеет минимум три значения: библейское «нееврей», американизм «не мормон» (очень показательное сходство!) и редко употребляемое в смысле «язычник»…
В русском языке это понятие равнозначно ныне популярному слову «гой»…
Так вот, подобных проеврейских «гоев»-неевреев среди английских «хозяев жизни» хватало — как, впрочем, и непосредственно евреев… Был среди них («гоев») упоминавшийся мной Леопольд Эмери — ближайший долголетний соратник не кого иного, как Уин-стона Черчилля… Был и сам Черчилль…
Быть в то время дружным с «избранным народом» уже автоматически означало быть дружным с элитой США. А дружба с этой элитой автоматически превращала элитного представителя любой нации в человека, принципиально пренебрегающего подлинными национальными интересами своей Родины. Ведь у Золотого Интернационала нет отечества!
Однако не все в Англии мыслили так, как сэр Артур, сэр Леопольд и сэр Уинстон. Были в Англии и национально мыслящие лорды, промышленники, политики, банкиры, епископы…
Собственно, весьма лоялен был к рейху и сам король Эдуард VIII. Именно поэтому (а не потому, что он женился на дважды разведенной американке Уоллис Симпсон, в девичестве Уорфилд) ему пришлось отречься от престола в пользу своего брата Георга VI.
Конец тридцатых годов становился моментом истины для многих стран, да и для мира в целом. Понимал это кто-либо или нет, но вопрос стоял так: что будет иметь человечество в перспективе — разрушительную наднациональную гегемонию, прикрытую фиговым листиком звездно-полосатого флага, или созидательное мировое содружество государств, сумевших избежать главного — мировой войны.
В Лондоне были люди, это хорошо осознававшие — пусть и с позиций национально-капиталистических. Они-то и пытались обеслечить сотрудничество с рейхом, а не войну с ним. Наиболее же рациональным рычагом представлялся экономический… Были такие люди и в Берлине…
17 и 18 октября 1938 года в Англии находилась германская экономическая делегация во главе с заведующим референтурой по Великобритании отдела экономической политики аусамта Рютером.
18 октября с ним пожелал встретиться главный экономический советник английского правительства с 1932 года сэр Фредерик Лейт-Росс (Ли-Росс). Надо сказать, что в историографии эта фигура освещена скупо — скорее всего именно по причине ее конструктивности и крупности (с началом той войны, которой он стремился избежать, Лейт-Росс был назначен генеральным директором министерства экономической войны).
Так вот, сэр Фредерик, Рютер и ответственный сотрудник германского Министерства экономики фон Зюскинд-Швейди расположились в посольских креслах, и Лейт-Росс начал с того, что посетовал на трудности с розыгрышем облигаций австрийского займа (рейх отказался принять на себя внешние долги бывшего австрийского правительства)…
Потом поговорили о том о сем, но вскоре Лейт-Росс перешел к сути:
— Все вышесказанное имеет для меня второстепенное значение. Есть вопросы намного более важные… В Мюнхене господин Гитлер имел беседу с премьер-министром о германо-английском сотрудничестве в будущем, и господин Чемберлен придавал большое значение той декларации, которую они тогда подписали с господином рейхсканцлером.
