Читаем без скачивания Царствие Хаоса (сборник) - Сборник

– Я готова, – протянула Никки недовольно.

Ничего, никто не умер, а ее капризы я переживу. Я улыбнулась Никки, надеясь, что она различит выражение моего лица под маской. Пора домой.

Первое правило выживания: влажность – враг.

Всех мест, где споры могут пустить корни, следует избегать. Я не принимала душ несколько недель, обходясь дезинфицирующим средством и сухой чисткой. Конечно, этого мало, но от меня не воняло, и я оставалась сухой. В наше время лучше быть сухой, чем влажной.

Второе правило выживания: спасение – в свете.

Особенно в ультрафиолетовом излучении, которое содержится в солнечных лучах или некоторых видах ламп. Свет убивает плесень и, что гораздо важнее, ее споры. И чем скорее вы запасетесь бензином, аккумуляторами и солнечными панелями, тем лучше.

Мы с Никки бежали прямо по дороге, всматриваясь в окна домов. В окрестностях еще обитали несколько человек, но с каждым днем их становилось меньше, а последние трое, которых мы встретили, еле передвигали ноги и были сплошь в пятнах плесени. Они не береглись или не знали, как уберечься от заразы, и конец у всех был один. Кажется, их это не особенно волновало. Если на человеке заводилась плесень, дни его были сочтены.

Первой плесень забрала мою Рейчел, поглотив ее в тишине опечатанной больничной палаты. Она умерла в окружении мужчин и женщин, которые делали все от них зависящее, чтобы спасти ее, но тщетно. Задолго до того, как газеты перестали выходить, а дикторы исчезли из эфира, за ней последовали сотни, но умирали они не в таких роскошных условиях. Карантины, истребительные отряды, охранявшие так называемые «чистые зоны». Бессмысленная затея. Нельзя защититься от спор карантином. Нельзя уберечься от того, что питается органической материей, никак не проявляя себя, пока не пустит корни. Того, что переносится по воздуху.

Все, что вы можете, – это оставаться сухим, не выключать свет и молиться, чтобы ветер не подул в вашу сторону.

Наше убежище было припарковано у подножия холма: небольшой фургон с генератором и полными баками. Я открывала заднюю зверь, а Никки проверяла, не залез ли кто в кабину, пока нас не было. Я терпеть не могла выпускать дочь из виду, но что мне оставалось? В одиночку я бы не справилась, и Никки приходилось вместе со мной бороться за собственное выживание. Это занимало все наше время, но остановись мы хотя бы на миг, давно были бы мертвы.

– Чисто, – доложила Никки, подбежав ко мне. Я кивнула, открыла замок и подняла заднюю дверь.

Внутри фургон представлял собой воплощенную фантазию параноика. Обтянутые фольгой стены и пол покрывала пищевая пленка, сиявшая в свете лампы, которая включалась, как только поднималась дверь. Лампа была ультрафиолетовая, поэтому нам приходилось досчитать до десяти, прежде чем войти и опустить засов. Каждая лишняя секунда на воздухе грозила опасностью, но куда опаснее было войти внутрь, пока фургон не успел пройти обеззараживание, хотя бы минимальное. Уходя, мы выключали свет, чтобы не тратить горючее и бесценные лампы. В наши дни опасность таилась везде, ты просто выбирала то, что казалось наименее опасным.

– Бассейн, – скомандовала я Никки. Она кивнула и неловко подтащила пластиковый детский бассейн, прислоненный к дальней стене. Мы украли его в «Таргете» до того, как универмаг настолько зарос плесенью, что просто ступить на парковку означало бы подписать себе смертный приговор. Каждую вещь следовало дважды окунуть в отбеливатель, затем обернуть в пластиковую пленку, а после использования выбросить. Это позволяло избежать ненужного риска. Я прилагала все усилия, чтобы избегать ненужных рисков.

Мы окунали мешки с краденым в пластмассовый лягушатник, перемешивая их стеклянными прутьями, которыми разжились в галерее современного искусства через дорогу от дома. Плесень не живет на стекле. Стекло было единственным безопасным материалом, но и прутья приходилось постоянно чистить и стерилизовать, чтобы на них не завелось то, что окажется плесени по вкусу. Всю свою жизнь я провела, сражаясь за чистоту, и теперь оказалась в мире, где навязчивая идея чистоты обеспечивала выживание нам с Никки.

Мы трижды полоскали в отбеливателе каждый батончик, пакет чипсов и крохотный блистер, чтобы удостовериться, что на них не осталось видимых следов плесени. Затем я щипцами окунала их в ведро с хирургическим спиртом. Едва ли этот способ можно счесть стопроцентно надежным, но каждая из предосторожностей на миллиметр приближала нас к безопасности. Возможно, если мы не станем пренебрегать ни одной из них, то сумеем выжить.

– Мам, – поторопила меня Никки.

– Я стараюсь как могу, – ответила я, окуная в спирт пакетик чипсов. – Если тебе неймется, переоденься.

Бросив на меня злобный взгляд, Никки резко развернулась, словно собиралась отхлестать меня своим конским хвостом, если бы мы обе давно не остриглись. Затем гордо удалилась в относительное уединение химического душа.

Меня не уставало удивлять, как в мгновение ока Никки переходила от затравленной покорности к дерзости. Находясь в безопасности, Никки тут же натягивала маску, которую примерила в старших классах, старательно демонстрируя пренебрежение к окружающему миру, и особенно ко мне. Я ничего не имела против, если это позволяло ей отвлечься от наших бед. Меня не испугаешь напускным презрением.

Выудив из ведра последний пакет чипсов, я сложила его в кучу припасов и объявила:

– Обед готов.

Мы съедим наши порции, обертки сгрузим в лягушатник, а после выбросим у обочины. Не слишком надежный способ, но за неимением лучшего сойдет и такой.

Никки вышла из душа в новом хирургическом халате, бросила пакет со скафандром в лягушатник, прошла мимо меня и, скрестив ноги, уселась над едой.

Я хотела сказать ей, чтобы не увлекалась, но подумала, что в кои-то веки еды у нас предостаточно: она съест свою порцию, и мы впервые за долгое время уснем, не ощущая, как от голода сосет под ложечкой. Какое-то время я смотрела на нее: моя Никки, моя бесценная крошка, затем направилась в душ, где принялась соскребать с себя слои полиэтилена и изоленты. Затем убрала мусор. И только покончив с уборкой, я отпраздную еще один прожитый день в этом не предназначенном для жизни мире.

Я продолжала жить только ради Никки. Больше мне было не за что цепляться.

После обеда, состоявшего из чипсов «Доритос», вяленого мяса и упаковки орешков в меду, сладких и соленых одновременно, словно вкус прошлого, мы улеглись спать в разных углах фургона. У нас не было ни одеял, ни простынь – слишком благоприятной среды для плесени, о которой мы не забывали ни днем ни ночью. Впрочем, в нашем распоряжении были подушки из пластиковых пакетов и не знающая жалости усталость.

Во сне мне снились апельсины, прогулки под руку с Рейчел под жарким флоридским солнцем. Вокруг росли цитрусовые рощи, не тронутые плесенью и гнилью.

Что-то разбудило меня, что-то в воздухе, отчетливо отдававшее цитрусом. Я открыла глаза, усиленно моргая, чтобы привыкнуть к свету ультрафиолетовой лампы. Затем я вдохнула этот запах.

Сухой, пыльный душок плесени ударил в лицо. Я вскочила, ощущая, как скрутило живот, и в ужасе огляделась по сторонам. Никки спала, отвернувшись к стене, подставив стриженые золотистые волосы ультрафиолету.

На полу рядом с ее плечом валялась пустая бутылка без крышки. Аромат апельсинов пропитал фургон. Если в бутылке оставался сок, я бы все равно его не увидела: серость заполнила стекло изнутри, впитав остальные цвета.

– Никки?

Мой голос был похож на задушенный хрип, неразличимый даже вблизи. Я глубоко вдохнула, с ужасом осознав, что споры плесени устремились в мои легкие. От запаха плесени перехватило дыхание, желчь подкатила к горлу в бесплодной попытке смыть ее следы.

– Детка, ты меня слышишь?

Споры проникли внутрь, но пока только внутрь сока. Мои мысли неслись наперегонки, сталкиваясь, словно амебы под микроскопом. Она слишком близко, она должна отодвинуться. Если она отодвинется, ничего не случится, плесень только в соке, все еще образуется…

Никки слабо пискнула, потягиваясь. С этим звуком она просыпалась с тех самых пор, как ее, крошечную розовокожую незнакомку, извлекли из моей утробы, уже пахнущую молоком и детской присыпкой. Перевернувшись, Никки, моргая, уставилась на меня в ярком свете потолочной лампы. Я прижала ладонь ко рту, одним экономным жестом не давая выплеснуться ни словам, ни крику.

– Мам? – Никки привстала на локте, не замечая серого пятна, которое поглотило ее правую щеку, протянулось к уху и терялось в волосах. Брови Никки сошлись на переносице:

– Что случилось? У тебя приступ?

Я ничего не сказала. Никки проследила за моим взглядом: от бутылки на полу к своей левой уже трехпалой руке – оставшиеся пальцы, словно серой перчаткой, затянула плесень.

Я не закричала – Никки кричала за нас обеих.