Читаем без скачивания Ночная смена - Dok

На БТР залез Овчинников. Голос у дядьки поставлен хорошо, не особо надсаживаясь, командир изложил вкратце ситуацию:

— Петропавловцы и петропавловки! У нас осажденная Крепость, каждый человек на счету, требуются общие усилия и потому от каждого, кто в Крепости находится, требуется полная самоотдача. Иначе не выживем. Поэтому безделье и всякое вредительство, снижающее нашу обороноспособность — является преступлением. Личной угрозой каждому.

Перед гарнизоном ставится вопрос — выгнать из Крепости трех типов, от которых пользы нет, а вред — есть? Работать не хотят, хотят Власти. При этом провалили самую простую задачу — и с большими потерями. Мало того, вчера один из их компании напал на медсестру в медпункте с целью изнасилования, за что и был убит.

Вот эти субъекты.

(На БТР поднялись двое уже виденных мной утром — и Друг Покойного. Поднялись даже где-то спокойно. Не знаю, то ли Михайлов пообещал им всяческих чертей в случае сопротивления, то ли пока не понимают, что дело идет к концу. Раньше-то еще и не такое сходило с рук…)

— Я требую, чтобы нам также дали слово! — голос у Друга Покойного тоже отлично поставлен.

— Наговорились, хватит — обрезает стоящий внизу Михайлов.

— Нет времени на дебаты. Сейчас те, кто считает, что выгонять этих дармоедов не надо — встает сюда, за БТР. Если таковых наберется больше половины — останетесь тут. Если меньше — вам в Никольские ворота — ну или в Иоанновские. — Овчинников спокоен как сидящий в Зоомузее Березовский мамонт.

— Я требую, чтобы хоть видимость законности была соблюдена!

— Будет соблюдена законность. Не видимость ее. Мы всего — навсего выгоняем вас оттуда, где вам не нравится. Как это делали в демократических Афинах. Вы при этом не являетесь гражданами Петропавловской крепости, никаких оснований для вашего нахождения здесь нет — и по правилам за хулиганство и неподобающее поведение сотрудники Заповедника имеет право выставить вас вон.

Тем временем из толпы выходят люди. Набирается неожиданно сотни три.

Но по сравнению с остальными — это очень немного.

Не половина.

Дальше правозашитник пытается что-то прокричать, но его ловко сдергивают с брони. В скором времени всех троих тащат мимо нас — в ворота.

Тут происходит задержка. У ворот лежит жердь, к которой привязан упокоенный вчера Надеждой деятель.

— Покойничка своего захватите — для достойных похорон — удовлетворенно говорит Михайлов.

— И не вздумайте в Неву выкидывать — тут вам не Ганг — добавляет полный мужик — он как раз в день нашего прибытия сюда отводил женщин в тюрьму.

— А если мы откажемся? — нагло спрашивает один из троих остракизнутых.

— Я рассказал этому парню, что вы назвали его обезьяной. — Михайлов показывает на казаха — пулеметчика, который с непроницаемой физиономией наблюдает за всем этим сверху.

— И что? Расстреляете нас, сволочи?

— Нет. Он вам прострелит по одной ноге каждому. И если не уберетесь быстро — прострелит и другую. А потом руки. Он знаете неторопливый. Но меткий. Хотите попробовать?

— Оружие нам дайте!

— Уже давали. Результат известен. Ничерта вы не получите!

— Минутку! — к группе подошел тот самый дылда — омоновец, который Дункан.

В руках у него швабра с какой-то гнусной тряпкой.

Что особенно удивляет — наиглупейшее выражение его лица.

— Эта, вы покойному кем приходитесь — вдовой или вдовцом?

— Что за издевательство!?

— Эта, никакого издевательства. Просто вам по наследству — вот штанишки покойного причитаются. И можете швабру взять — все какое — никакое оружие. Глядишь еще и станете людьми, по примеру дарвиновской обезьяны.

Правозашитник плюет нам под ноги.

— Мы вернемся! И вы еще горько пожалеете, быдло, мразь…

— Еще слово — и я тебя прострелю — серьезно и как-то очень убедительно говорит Михайлов.

Фонтан затыкается. Трое, взяв жердь с трупом, идут в ворота.

Следом проходят двое автоматчиков из службы безопасности Заповедника.

Толпа начинает расходиться.

Ворота закрываются.

Концерт окончен.

— Самое паршивое, что они действительно вернуться — задумчиво говорит Михайлов.

— Это — вряд ли — отвечает ему Дункан.

— Не эти конкретно. Такие же. Потом. Мы, если выживем и вынесем все это, станем защищать своих внуков от того ужаса, который видели. Будем стесняться рассказывать, как все было жутко, жестоко и страшно. И вырастим наивных дуралеев. Тогда-то и появятся такие жулики и напарят за милую душу.

— Это — вряд ли — повторяет Дункан, но не так уверенно. Маска Глупости медленно сползает с его лица.

— Может — неожиданно для самого себя лезу я в разговор. — Может. Как с нами было — нас так оберегали от жути той войны, что в итоге… А, чего говорить… Нам врали совершенно забубенно, а мы развешивали уши. В итоге — сколько пацанов считало, что пили бы баварское пиво, если б деды сдались…

— Я вот не пойму — встревает Саша, до этого так ожесточенно о чем-то думавший, что кожа на лбу шевелилась — я никак не пойму, как у людей громче всех учивших нас толерантности и тому, что все люди одинаковы — самое любимое слово "быдло"?

— Это-то просто — жестко говорит Михайлов. Это просто.

— Да что просто?

— То просто, что часть публики самоназначила себя элитой, новодворянством. И эти новые арийцы естетственно не обязаны разбираться в сортах говна. Для них, небожителей, полубогов — все остальные быдло и совершенно одинаковы. Ну не царское дело морочить себе мозги разницей между там хохлами или таджиками или русскими. Так что они совершенно искренне призывают быдло толерастничать. Ну а к ним — сверхчеловекам — вся эта похабель не относится и они естественно толерастией не страдают. Какая толерантность у эсэсовца могла быть к белорусской бабе с детьми? Он же ариец, а она — унтерменьш. То же и здесь.

— И все-таки есть и хорошие новости. Вот выперли трех дармоедов — итого воздух чище и меньше интриг будет.

— Ой, не уверен…

— Ладно. Там видно будет.

В салоне застаю Званцева. Судя по всему, пока я ротозейничал на митинге, каптри с Николаичем разбирались с завтрашним заданием.

— Интересное кино — говорит Николаич — получается так, что не все так просто будет. И даже скорее — наоборот.

— А что такое случилось?

— Вояки с Ржевского полигона туда направили около взвода — сливки снять. Те прибыли, закрепились, успели сообщить, что вступили в контакт с какими — то местными, местные настроены дружелюбно. И все. Глухое молчание.

— Может рация сдохла?