Читаем без скачивания Расслоение. Историческая хроника народной жизни в двух книгах и шести частях 1947—1965 - Владимир Владыкин

Двор, кроме бедных строений, выглядел голым, сада ещё не было, хоть и негусто, земля уже там зеленела кустиками картошки и другими огородными культурами. Перед хатой в струнку стояли молодые акации, за те два года, которые он тут отсутствовал, они заметно подросли. На одном дереве, возле скворечника, сидел на стволе скворец и пощёлкивал чёрным клювом, точно с кем-то переговаривался. «Вот и я прилетел к своей скворушке, – подумал не без юмора Антон. – Как-то на этот раз меня встретит Нина? Ох, уж и гордячка! Разве нельзя вести себя по-простому?»

– Эй, хозяйка! – воскликнул бедово Антон, держась правой рукой за калитку из штакетника. Между сараем, курником и хатой он увидел мать Нины. Екатерина Власьевна ещё с прошлого раза оставила у него о себе хорошее мнение. И Антон сожалел, что её дочь была не такая покладистая, какой ему запомнилась мать. Иметь добрую тёщу почитается за счастье. Нину он нигде не увидел. Наверно, была на колхозном телятнике.

Соседка Зябликовых, Прасковья Дмитрукова, откуда-то появилась на своём подворье и с интересом из-под ладони, приставленной ко лбу, смотрела на парня.

– А кого тоби надо? – спросила она, принимая его за чужого человека. У них уже поговаривали о случаях воровства коров, птицы, поросят. Председатель Корсаков грешил не только на залётных чужаков, но и подозревал кого-то из своих. А на собрании он всем дал понять, что если кто-то попадётся, тому не будет пощады.

– Молодую Зябликову, – не задумываясь, Антон ответил приподнято, даже резко, поставив чемодан не на землю, а на траву. – А в огороде, наверное, небось, то была мать, я не ошибся?

– Да, вона и есть, а тоби Нинка нужна? Моя Машка за ейного жониха вышла. А вона с носом осталась, – засмеялась Прасковья, которая враждовала с Зябликовыми из-за ничтожных случаев, но больше из-за кур, которые забредали на её огород. И однажды младшая дочь Брана запустила по ним палкой, перебив одной лапку…

– А что так? – спросил Антон, шагнув ко двору Дмитруковых.

– Да то самое, гордячка твоя Нинка. Алёшка разглядев её хорошо и к моей перешов. А вона, Нинка, топери в девках ходэ. В войну люди кажут, був у неё охфицерик, так не пришов апосля. На самолёте от него весточку получила, што женився. Вот таки дела у неё… Никому она не нужна, хотя на мордашку гарная…

Лживая критика соседки Нины Антону пришлась не по душе; ему казалось, что Прасковья, (хотя её имя он не помнил), пыталась внушить всю её никчёмность, чтобы и он, как и её зять Алёшка, отвернулся от Нины. «Нет, я не буду её слушать, – подумал Антон. – Лучше пойду к своим, а потом припожалую. Значит, Нинка была на своём телятнике». И с этими словами Антон поднял чемодан.

– Тётка, пойду, извини, некогда тебя слушать, – проговорил парень и пошёл на дорогу, при этом чувствуя, как женщина пристально смотрела на него. Но этим созерцанием она нисколько его не смущала…

Антон был чуть выше среднего роста, грудь выставлял несколько вперёд; он шагал быстро, посматривая на ухоженные сельские дворы. От рождения он страдал некоторой близорукостью, любую работу, связанную с ремонтом электролиний или электрооборудования, Антон без очков уже не мог выполнять. И порой стеснялся их надевать, если кто-либо из девушек находился рядом. Антон был не худой и неполный. По улице уже степенно вышагали коровы, издавая мычание, другие ещё щипали траву по краю балки и затем спускались вниз, к ручью. Раза два его перегораживали лопатами бабы и мужики, присланные молодым бригадиром Назаром Костылёвым. Но пруд, наполненный до краёв водой, простоял только до первого весеннего паводка. А потом талой водой, мчавшейся по балке, плотину разорвало, то же самое во второй раз произошло ранней весной. И сейчас, глядя вдаль балки, Антон видел следы прорванной плотины.

Несколько женщин шли с бригады, но ни одну Антон не знал, впрочем, кроме своих родственников да Нины и Герасима Клеймёнова. Так что по большому счёту он ещё ни с кем тут хорошо не познакомился. Они с любопытством посмотрели на поравнявшегося с ними парня и между собой заговорили о нём, гадая, к кому же приехал этот молодец?..

У Путилиных дома была невестка Ксения и Аглая, повязанная белой косынкой на тёмной с редкой сединой голове. Тётка сидела на лавочке перед двором и внимательно смотрела на того, кто с чемоданом в руке шагал по пыльной дороге.

– Здорово живёте, тётя Аглая! – подойдя к ней, воскликнул звонко приезжий.

– Ой, Антоша, ты, што ли объявился?! – возгласила удивлённо Аглая, всплеснув руками, быстро вставая. – А ну, давай живее рассказывай: что дома? Дядьку… Тараса моего случайно там не увидел? Ой, да куда там, вряд ли, – махнула обречённо она рукой, – небось, сгинул, это я так… всё надеюсь на чудо…

– Да, это я! – громогласно проговорил Антон, ставя на лавку чемодан. – Ух, как упарился, идти жарко, – он достал вышитый сестрой Зиной носовой платочек, который в старину именовали утиральником. Вытер лицо, лоб, шею, опять лицо и засунул обратно в карман брюк.

– Ты что, не услыхал, что у тебя спросила? – она подошла к дальнему племяннику по мужу. Тарас и Захар были двоюродными братьями. Но отец Антона жил победней, и потому Тарас, бывало, стеснялся своего незажиточного брата, который рано приохотился к спиртному – ещё с тех пор, как его отец стал возчиком спирта. А ведь у богатого купца, получившего дворянское звание, он был приказчиком. Хотя в народном сознании так и остался купцом, выходцем из крестьян-промышленников…

Дед Антона рано спился, и в буквальном смысле, сгорел от спирта. Захар слыл безалаберным, матюгался при детях, а жену поколачивал; гулял от неё почти в открытую, а та, безответная, даже не могла об этом заикнуться. И вот его потомок снова стоял перед Аглаей. Антон слегка обнял тётку, быстро чмокнул в прохладную щёку. Аглая на вид была ещё крепкая, лицо красное с рыжеватыми под маленькими узковатыми глазами веснушками.

– А что ты спросила? – рассеянно переспросил племянник.

– Ты хоть был дома?

– А как же, всех повидал и к вам. Там скучно!

– Анфиса тебе писала, баяла, к океану уезжал?

– Хо-хо! Да когда это было! Два месяца после того с матерью и отцом жил. Зинка, моя сестра, такую ещё помнишь?

– А моих не видел? – напомнила Аглая.

– А, вот сейчас вспомнил! Вы угадали! Нет, из ваших и вашего… не видел. И никто про него ничего не говорил. Все молчат, знамо боятся…

– А ты жониться сюда приехал? – произнесла она по-уральски нараспев, ударяя на букву «о».

– Сестра на дорожку платок вышила, – Антон достал из кармана, и помахал им, как веером и опять спрятал. – Да, хотел бы, чтобы тут была невеста. Зинка мне переказала платок Нинке подарить и, мол, скажи, что от сестры. И тогда она пойдёт за меня. Это правда?

– А это как ты сумеешь…

– Гордея и Анфисы нет?

– Она на птичнике, Гордей на ферме от доярок молоко принимает. А Ксения с мальцом. Вот, я уже бабка… Ты-то как к нам, надолго?

– Я к Нинке по приглашению Анфисы. Она написала, что её подруга свободна, меня ждёт, – последнее Антон нарочно соврал, только бы тётка не думала, что он надолго у них поселится.

– Ты думаешь, такая гордячка за тебя пойдёт?

– А что нужно сделать, чтобы дала согласие?

– Веди себя примерно, с душой к ней и только без зелья!..

Антон сел на лавку и тупо молчал. А тётка научала его, каким образом это достигается…

Вечером, когда все собрались, устроили вечеринку. На этот раз, как уже было больше двух лет назад, Нину не стали звать. У Никона с Мартой было уже трое детей, и ходила четвёртым. В те годы молодые и не очень молодые бабы рожали почти каждый год, правда, иные через два-три года.

И Корсаков думал о строительстве вместительных детских ясель, так как бабы после родов тогда через месяц-другой уже должны были выходить на наряды. Мало что изменилось со времён крепостного права, когда бабы работали в поле до самых родов и рожали на снопах. Марта Путилина на току и родила под весовой. Хотели везти в город, да не успели – приспело рожать тут же. Да и Виктора Тенина Нюра родила дома, когда с поля пришагала на обед…

В тот вечер Анфиса, как её ни отговаривали, всё-таки пошла к Зябликовым, чтобы поговорить с Ниной. Хотя подвыпивший Антон набивался тоже пойти с ней. Но Гордей осадил его властным окриком:

– Не смей идти, а то перестану тебя уважать!

Антон остановился в растерянности, посмотрел, как уходила Анфиса, и перевёл недоумённый взгляд на троюродного брата, хотел что-то возразить да не нашёлся ответить тому достойно, опустил голову и вернулся, сел за стол. Гордей налил ему и себе, пока Ксения кормила рёбёнка, а мать Аглая убирала со стола пустую посуду, покачивая головой, не желая встревать в разговор младшего сына. Хотя они пока молчали, потом выпили. Никона, быстро хмелевшего, увела домой Марта.