Читаем без скачивания Расслоение. Историческая хроника народной жизни в двух книгах и шести частях 1947—1965 - Владимир Владыкин

– А чего же мы будем год ждать, когда ты подумаешь и наконец, поймёшь, что от твоего Димки, извини, один прах остался, а ты себя заживо хоронишь?

– И что ты его трогаешь? Я и без тебя это знаю. Но не хочу так быстро, что тогда обо мне люди подумают?

– Поверь: ничего, да ещё позавидуют! Так что я пошла, а завтра к тебе на телятник приду за готовым ответом…

– Да, конечно, – Нина покачала головой, закрыла лицо ладонями. Она сейчас чувствовала, как душа от неизбежного – уходила в пятки, а потом вобрала полную грудь воздуха и выдохнула. От балки сейчас потянуло запахами молодой полыни, чабреца, шалфея. И эти молодые ароматы трав так освежающе на неё подействовали, точно её окатило живительным бальзамом, что невольно подумалось, будто это её так погладил по щекам тот старец из сновидения. Нина тут же отстранила от лица руки, но Анфисы рядом уже не было, она даже не слышала её удалявшиеся шаги. По её губам пробежала улыбка смирения и покорности судьбе…

Глава двенадцатая

Быстротечно летели весенние дни, наступило долгожданное для молодых лето. Так уж получилось не Нина и Антон обручились, а Мира в середине июля расписалась с Борисом в Хотунском сельсовете. А в фотоателье в центре города снялись на память во весь рост. На невесте было белое подвенечное платье до пят, на голове фата, Борис был в чёрном костюме. Заработал он деньжат на стройках – себе на костюм – невесте на свадебное платье. Правда, только обручальные колечки были из рондоля, похожего на золото.

Свадьбу же сыграли дома в хате Зябликовых, пригласили только соседей Дмитруковых да Волосковых да родню Гревцевых, причём оказалось, что мать Ефима Борецкого Фатеевна (так её звали все) приходилась Анисье двоюродной сестрой. Так что присутствовали полнотелая Фатеевна, Ефим с женой Наташей, которые поженились ещё весной того же года. По-хорошему надо бы было пригласить и Жерновых – Павла Ефимовича, Марфу Никитичну, Алексея, Марию и Настю. Так думала Екатерина Власьевна, но Фёдор Савельевич, как и ожидала она, этому воспротивился. Надо было бы его переубедить, что пора бы уже простить бывшему председателю все обиды как того велит христианство, но она боялась его гнева.

О беременности невесты сына узнала не без стыда от самой свахи Анисьи, что, собственно и ускорило свадьбу. А тут ещё два месяца назад была засватана Антоном Нина. Хотели было сыграть им свадьбу, но обстоятельства неожиданно изменились. И пришлось обручение дочери отложить из-за сына. На его свадьбе вместе с Ниной присутствовал и Антон. У Нины за проданное на рынке молоко скопились кое-какие сбережения, да и отец давал на приданое по три рубля из своей пенсии инвалида войны. На эти деньги она собиралась справить свадебное платье, так как у её будущего мужа денег было немного. Хотя бы хватило на свадебный вечер, но она не хотела шумного гулянья. И вот, находясь в таком настроении, Нина большую часть своего сбережения подарила молодожёнам.

Как ни странно, она осталась весьма довольная неожиданной женитьбой брата. Ведь теперь каждую субботу ей не нужно будет стирать его вещи. Обычно после недельного пребывания в Ростове или Новочеркасске на стройке, Борис привозил сумку грязного белья. А потом гладила его рубашки и брюки, для чего растапливала печь, и даже чистила кремом туфли. И все её заботы Борис воспринимал как должное, будто не он, а она была обязана ухаживать за ним. Но после того, как однажды ещё в войну Нина отчитала братьев за то, что не помогают ни ей, ни матери, она ни разу не упрекнула их серьёзно и не отказывала в стирке. Правда, только однажды слегка пожурила брата, но не пожаловалась матери, что так долго не должно продолжаться: она ему не прислуга и не домработница. Ведь в нашей стране между мужчиной и женщиной провозглашено равноправие. Причём Нине уже приходилось стирать вещи отца и матери в тех случаях, когда у неё вдруг открывалось кровотечение, которое иногда сопровождалось внутренними болями. Екатерина всё собиралась побывать у женского врача. Но посещение всё откладывала и откладывала, поскольку боли и кровотечения проходили сами собой. Правда, она собирала кровоостанавливающие травы и делала из них отвары, а также из крапивы, чабреца, которые бывало, ещё на родине использовала от хворей её мать, Мария Григорьевна…

Но в день свадьбы сына Екатерина забыла о своём недуге. Торжество новобрачных прошло весьма весело. Во дворе поставили столы, которые собрали по соседям. Анисья Гревцева с дочерьми принесла свои. Её старшая дочь Нера год назад вышла замуж за Нила Материна, который год назад отслужил армию и был родом из станицы Грушевской. У них недавно родилась дочь Тоня. Нера была бедовая, любила смеяться, почему-то всякий потешный и даже не потешный случай у неё вызывал безудержный смех. А вот её муж, худощавый, жилистый, иногда выглядел задумчивым. Но и он тоже был не прочь пошутить, правда, сдержанно, точно чего-то боялся. На свадьбе зять поддерживал баб плясовой и пением. И пытался заводить старинные казацкие песни, ему аккомпанировал Леонид Кибиров, который хоть и был татарин, но отлично исполнял на гармошке русские наигрыши, частушки, страдания, старинные думные песни, что делало его русским человеком.

В последнее время Анисья работала со своими дочерями в овощной бригаде Екатерины. Огородные земли находились за рекой Тузлов, они простирались по равнине почти рядом с хутором Татарка. Ни них выращивали помидоры, капусту, лук, чеснок, свеклу, морковь и другие овощи, пряные приправы пастернак, петрушку. Население хутора также работало в колхозе имени Кирова, но, правда, далеко не всё. Ещё в довоенное время немало ушло на строительство заводов, городских домов, а теперь они трудились на производстве: одни на Паровозостроительном заводе, где после войны, после восстановления уничтоженных немцами цехов, произошёл перевод сразу на производство электровозов. И даже говорили, что через три года уже начали сборку первых электровозов, другие строили первую железнодорожную линию для городского трамвая, третьи жильё, четвёртые новые промышленные цеха.

Леонид Кибиров выучился на тракториста и освоил профессию экскаваторщика. В колхозе, кое-как окончив семилетку, парень принял новый трактор. Он пахал, боронил, культивировал и даже поливал плантации огородной бригады.

Здесь он и приметил среднюю дочь Анисьи Лету, которая была, как и старшая, бедовая, острая на язык. Лета была выше среднего роста, с пухленькими щёчками, серо-голубыми глазами, светло-русыми волосами, и была до того очень милая, что тотчас запала ему в душу. Кибиров по отцу был наполовину татарин, мать русская, рослая женщина несколько медлительная. Муртаз Кибиров до коллективизации разводил лошадей и овец, а потом совместно с Корнеем Свербилиным, который яростно сопротивлялся вступать в колхоз. Кибиров его поддержал, за это их обоих, как зачинщиков бунта, арестовали и увезли в неведомом направлении, но не тронули их семьи. Однако жена Корнея Татьяна, страдавшая сердечной болезнью, неожиданно умерла, так как не выдержала разорения и ареста мужа. Семья же Муртаза Кибирова – сын и две дочери и жена Авелина вступили в колхоз и делали всё то, что от них требовала колхозная власть.

И вот на свадьбе сестры своей невесты Леонид, как мы уже упоминали, рьяно играл на гармошке, Лета перед ним бедово отплясывала барыню. В шутку она почему-то называла жениха муллой, впрочем, может, потому, что он иногда неловко с запинками выговаривал слова.

– Ну, вот подумайте, разве можно что-то понять, какие звуки произносит мулла? – бывало, забавно смеясь, говорила сёстрам Лета и те тоже задорно смеялись. Но вряд ли они точно знали, что мулла – это мусульманский священник, тогда как Леонид ровным счётом не имел ясного понятия ни об одной религии. Впрочем, молодёжь того времени, обучаясь в школе, уже впитывала в сознание материалистическое объяснение мира. Поэтому Леониду не подходило прозвище муллы. Но в обывательском понимании мулла означало смешивание русской и татарской крови. Но что конкретно имела в виду Лета, называя жениха этим словом даже в глаза, она уклонялась от ответа, а то и грубовато отшучивалась:

– Катитесь вы от меня со своими расспросами: мулла он и есть мулла, да ещё и проклятый мулла, потому что татарин! – и девушка покатывалась в смехе, но тут же умолкала. Её охватывала печаль, на глаза выкатывались слёзы и застывали на ресницах. И вид её был таким жалким, что она казалась мумией, но что с ней происходило, девушка не поясняла. И они только догадывались, что у Леты большое горе. Но сёстры и мать, видя, что она отказывалась отвечать, отстали от неё с надеждой, что придёт день она сама признается…

К Лете же дошёл слух, будто у Леонида, ещё до знакомства с нею, была зазноба. Он склонял её к близости, но она отказывалась, так как твёрдо усвоила, что до свадьбы нельзя вступать в постельные отношения. Видя такое дело, он уходил к своей прежней зазнобе, так как та была доступней. Но такая жена ему была не нужна. И он снова возвращался к Лете, и как та не допытывалась, кто её соперница, как зовут, ухажёр лишь бурчал в ответ что-то невнятное.