Читаем без скачивания Кольт полковника Резерфорда - Люциус Шепард

Между тем лицо Карраскела, на котором мелькнул, было, проблеск надежды, теперь выражало покорность судьбе. Он взглянул вверх, на Сьюзен, и полковнику на миг показалось, что он воочию видит образованный их встречными взглядами прозрачный мост или тоннель, вдоль которого шла слабая рябь, искажавшая перспективу, как это бывает при мареве в сильную жару. Они как будто совершенно забыли о его, полковника, присутствии. Это пренебрежение, эта вопиющая наглость так взбесили полковника, что он разом отбросил все сомнения, до той поры тихо подтачивавшие его решимость. Он поднял кольт, зафиксировал локоть, прицелился – все движения были плавными, быстрыми и точными – и спустил курок, вогнав пулю в голову Луиса Карраскела, а мгновение спустя, когда тот, падая, повернулся к нему боком, второй пулей поразил его чуть ниже подмышки.

Сьюзен пронзительно выкрикнула имя своего любимого, затем издала нечленораздельный вопль, обращенный к небесам, и разразилась истерическими рыданиями, перемежая их обрывками фраз, – полковник так и не разобрал, что в них звучало: горе или ненависть. На свою жену он не смотрел. Выстрелы заставили его сердце биться в стремительном темпе, но сейчас оно уже успокаивалось. Удовлетворение, которое он испытал, было гораздо меньшим, чем можно было ожидать, но это его мало смутило, – эмоциональное удовлетворение отнюдь не было его главной целью. Он осмотрел тело, брызги и пятна крови, убедившись, что подобное зрелище не способно выбить его из колеи. Удар второй пули развернул Карраскела таким образом, что он упал ничком, уткнувшись лицом в траву. Полковник не мог видеть место входа первой пули, тогда как на выходе она проделала изрядную дыру в затылочной части черепа. Волосы вокруг дыры слиплись от быстро засыхающей крови. Впрочем, самым отвратительным – настолько, что он даже почувствовал биение собственного шейного пульса, – было не это, а зрелище огромного множества насекомых, возникших невесть откуда в дружном стремлении как можно скорее приобщить Карраскела к одному из низших звеньев пищевой цепочки. Если же брать всю картину в целом, то полковник не нашел в ней ничего такого, что можно было бы назвать ненормальным или неестественным.

Реакция Сьюзен на это убийство не особенно волновала полковника Резерфорда. Он знал, что она ничего не предпримет. На протяжении последующих девяти дней она не покидала свою комнату. Каждое утро полковник посылал служанку справиться о здоровье госпожи. Она ответила лишь однажды, да и то нельзя было считать ответом: она просила разрешения присутствовать на похоронах Карраскела (просьба, разумеется, была отклонена). Утром десятого дня, когда он искал в холле свой куда-то запропастившийся портфель, она появилась на лестнице и заговорила с ним усталым, почти безжизненным голосом. Она была в юбке для верховой езды и серой блузке, застегнутой не на те пуговицы. Изможденное лицо несло следы слез, а, сходя вниз, она обеими руками опиралась о перила, словно ее плохо держали ноги.

– Я ухожу от тебя, – сказала она.

Полковник отыскал наконец свой портфель, открыл его и проверил, все ли нужные бумаги на месте. Только после этого он взглянул на Сьюзен, подошел к двери, распахнул ее и сказал:

– Иди.

– Пообещай... – ее голос сорвался, – что не причинишь вреда моей семье.

– В отличие от тебя, – сказал полковник, – я не даю обещаний, которые не собираюсь выполнять.

Слабым движением Сьюзен убрала волосы с лица.

– Мерзавец!

– Оскорбляй меня, если тебе так нравится, – сказал он, – но это не я нарушил священный обет и это не я осквернил супружеское ложе.

– У меня не было выбора! Ты никогда не выпускал меня из дома без кого-нибудь из своих шпионов!

– Понимаю. Если бы я несколько меньше заботился о твоей безопасности, ты спала бы с ним в...

– Да где угодно! – Сьюзен спустилась еще на несколько ступенек, глаза ее сверкали гневом. – На улицах, в сточных канавах... Где угодно! Когда я была с ним, ничто другое для меня не существовало. Какое это было счастье! – Гнев ее достиг пика, слово «счастье» она произнесла громким свистящим шепотом. – А знаешь почему? Потому что, когда я была с ним, поблизости не было тебя!

Полковник был ошеломлен. Он и не предполагал, что Сьюзен способна на такие бурные проявления чувств. Похоже, ему предстояло решить задачу намного более сложную, чем он полагал изначально.

– Если ты заставишь... – она захлебнулась рыданием и секунду спустя продолжила напряженным, сдавленным голосом на грани срыва: – Если заставишь меня остаться, я тебя убью!

Полковник смотрел на нее с напускным безразличием.

– Ты сегодня будешь ужинать? – спросил он. – Порфирио приготовил свою фирменную курицу.

И в качестве последнего оскорбительного намека – он знал, что Сьюзен его поймет и оценит, – полковник, уходя, оставил дверь настежь открытой.

Из всех проблем, которые возникли у полковника в связи с этим убийством, самой серьезной была проблема генерала Руэласа. Еще на подготовительной стадии он предвидел, что стоит ему избавить этот мир от Карраскела, как пойдут слухи о связи его жены с генеральским племянником – именно в этом будут видеть причину происшедшего. Люди скажут (и они действительно так говорили): с какой иной стати, если не из-за любви, молодой человек с прекрасной репутацией, подававший такие большие надежды, вдруг попытается тайком проникнуть в спальню красивой замужней женщины? И скорбящий генерал Руэлас вполне мог оказаться в числе тех, кто разделял данную точку зрения. Полковник понимал, что он должен как можно скорее лично поговорить с генералом. Поэтому он – использовав как предлог спор из-за земельного участка между правительством Соединенных Штатов и группой кубинских граждан, выходцев из родной провинции Руэласа, – пригласил генерала на встречу в один из лучших ресторанов Гаваны. В этом краю белоснежных скатертей и хрустальных люстр, облюбованном местной аристократией, за ним и Руэласом будет наблюдать множество внимательных глаз, что, собственно, и требовалось полковнику, который хотел, чтоб объяснение произошло на публике.

Генерал, малорослый, но ладно скроенный мужчина лет шестидесяти, гораздо лучше смотрелся в штатском костюме, нежели в опереточной униформе, которую ему приходилось носить во время официальных приемов. В его внешности не было ничего устрашающего: коротко подстриженная седая борода, редеющие волосы, костлявое птичье личико. И тем не менее генерал имел репутацию человека безжалостного к врагам как на поле боя, так и на политической сцене и – если слухи были верны – без предрассудков относящегося к применению самых жестоких пыток. Он пришел на встречу с траурной повязкой на рукаве и в сопровождении осанистого адъютанта, тоже в штатском. Резерфорд еще ранее письмом выразил свои соболезнования семье Руэласов, но сейчас, когда генерал явился собственной персоной и, сев за столик, начал сосредоточенно перекладывать серебряные столовые приборы, выстраивая их в шеренгу на скатерти, полковник поспешил еще раз принести извинения, добавив, что ни за что не стал бы стрелять, узнай он в незваном госте Луиса. Но тогда, в утренних сумерках, он видел перед собой лишь какого-то человека, пытающегося залезть в его дом.

Генерал слегка наклонил голову, что было истолковано полковником как принятие к сведению его слов, но не принятие собственно извинений, и сказал:

– Как вы полагаете, что могло привести Луиса в ваши края?

При этом он, не отрываясь, смотрел на салатную вилку адъютанта, словно хотел и ее поставить в ряды своего маленького столового воинства.

– Я не в состоянии постичь мотивы действий вашего племянника, – сказал полковник, – но я абсолютно уверен в непричастности к этой истории моей жены.

– Моя Долорес не видела вашей супруги во дворце на последнем приеме, – сказал генерал. – Она нездорова?

Хотя ресторан в этот час был почти полон, с появлением генерала Руэласа в нем установилась напряженная тишина. Перехватывая взгляды, направленные в их сторону, полковник убедился, что присутствующие стараются не упустить ни единой подробности беседы.

– Не то чтобы нездорова, – произнес он с хорошо разыгранной ноткой возмущения в голосе, – скорее испугана.

При этих словах генерал поднял взгляд; за соседними столиками произошло возбужденное движение.

– Значит, случившееся ее... сильно расстроило?

– Что в этом странного? – Полковник положил локти на стол и крепко сжал сплетенные пальцы. – Женщина просыпается от звука выстрелов и видит, что ее муж только что убил человека – как тут же выясняется, знакомого, – когда тот взбирался по стене к окну ее спальни. Это больше чем простое расстройство. Вплоть до сегодняшнего утра она боялась выйти из своей комнаты. Она больше не чувствует себя в безопасности в этой стране, которую мы с ней уже было привыкли считать своей второй родиной. Генерал кивнул или, точнее, слегка вздернул голову и тут же опустил ее в прежнюю позицию, как укушенный оводом конь.