Читаем без скачивания Западноевропейская поэзия XХ века - Антология

МОЕ ИМЯ И Я

Перевод И. Озеровой

Мне имя присвоил бесстрастный закон —Я пользуюсь им с тех пор,И правом таким на него облечен,Что славу к нему приведу на поклонИль навлеку позор.

«Он — Роберт!» — родители поняли вмиг,Вглядевшись в черты лица,А «Грейвз» — средь фамильных реликвий иныхДосталось в наследство мне от родныхСо стороны отца.

«Ты Роберт Грейвз, — повторял мне отец, —(Как пишется — не забудь!),Ведь имя — поступков твоих образец,И с каждым — честный он или подлец —Безукоризнен будь».

Хотя мое Я незаконно со мной,Готовое мне служить,Какой мне его закрепить ценой?Ведь ясно, что Я сгнию под землей,А Роберту Грейвзу жить.

Отвергнуть его я никак не могу,Я с ним, как двойник, возник.Как личность, я звуков набор берегу,И кажется, держит меня в долгуЗапись метрических книг.

Имя спешу я направить вперед,Как моего посла,Который мне кров надежный найдет,Который и хлеб добудет и медДля моего стола.

И все же, поймите, я вовсе не онНи плотью моей, ни умом,Ведь имя не знает, кто им наречен…В мире людей я гадать обреченИ о себе и о нем.

УТРАЧЕННАЯ ЛЮБОВЬ

Перевод Г. Симановича

От горя стал всевидящ онИ тайне роста причащенТравы и листьев; между деломГлядит на мир сквозь монолитИль наблюдает, как летитДуша, расставшаяся с телом.Ты не сказал — уж слышит он,К нему — всех звуков вереницы.Другим невнятный, писк мокрицыВ его ушах рождает звон.Поверите ль, он даже слышит,Как травы пьют, личинки дышат,Как моль, зубами скрежеща,Сверлит материю плаща,Как муравьи, стеная тяжко,В гигантской движутся упряжке;Скрипят их жилы, каплет пот;Он слышит, как паук прядет,Как в этой пряже мухи тонут,Бормочут, стонут…Стал острым слух его и взор.Он бог. А может быть, он ворВ бессонном, суетном стремленьеВернуть любовь хоть на мгновенье…

ПРОМЕТЕЙ

Перевод И. Озеровой

К постели прикован я был своей,Всю ночь я бессильно метался в ней.Напрасный опять настает рассвет,И гриф на холме лучами согрет.

Я вновь, подобно титанам, влюблен,К вечерней звезде иду на поклон,Но эта костлявая птица опятьЖелает прочность любви испытать.

Ты, ревность, клюв орошая в крови,Свежую печень по-прежнему рви.Не улетай, хоть истерзан я весь,Коль та, что ко мне привлекла тебя, — здесь.

ХУАНУ[28] В ДЕНЬ ЗИМНЕГО СОЛНЦЕСТОЯНИЯ

Перевод В. Британишского

Есть повесть, и единственная повесть,Чтоб ты другим поведал,Ученый бард или младенец чудный;Лишь ей должны служить и стих и стиль,Те, что блестят поройВ простых повествованьях, заблудившись.

Опишешь ли все месяцы деревьев,Диковинных зверей,Птиц, что вещают волю Триединой?Иль Зодиак, что медленно кружитсяПод Северным Венцом,Тюрьмой всех истинных царей-героев?

Вода, ковчег и женщина, и вновьВода, ковчег, богиня:Царь-жертва вновь свершает, не колеблясь,Круг предназначенной ему судьбы,Двенадцать витязей призвав следитьСвой звездный взлет и звездное паденье.

Расскажешь ли о Деве среброликой,К чьим бедрам рыбы льнут?В левой руке богини — ветвь айвы,Пальчиком правой манит, улыбаясь.Как может царь спастись?По-царски за любовь он платит жизнью.

Или о хаосе, родившем змея,В чьих кольцах — океан,В чью пасть герой, меч обнажая, прыгнетИ в черных водах, в чаще тростника,Бьется три дня, три ночи,И воды изрыгнут его на берег?

Падает снег, ухает ветер в трубах,А в бузине — сова,Страх, сердце сжав, ждет чаши круговой,Скорби, как искры, вверх летят, и стонетРождественский огонь:Есть повесть, и единственная повесть.

Представь богиню милостивой, мягкой,Но не забудь цветы,Что в октябре топтал свирепый вепрь.Белым, как пена, лбом она манила,Глаз голубым безумьем,Но все сбылось, что ею обещалось.

БЕЛАЯ БОГИНЯ[29]

Перевод И. Озеровой

Ее оскорбляют хитрец и святой,Когда середине верны золотой.Но мы, неразумные, ищем ееВ далеких краях, где жилище ее.Как эхо мы ищем ее, как мираж —Превыше всего этот замысел наш.

Мы ищем достоинство в том, чтоб уйти,Чтоб выгода догм нас не сбила с пути.Проходим мы там, где вулканы и льды,И там, где ее исчезают следы,Мы грезим, придя к неприступной скале,О белом ее прокаженном челе,Глазах голубых и вишневых губах,Медовых — до бедер — ее волосах.

Броженье весны в неокрепшем росткеОна завершит, словно мать, в лепестке.Ей птицы поют о весенней поре.Но даже в суровом седом ноябреМы жаждем увидеть среди темнотыЖивое свеченье ее наготы.Жестокость забыта, коварство не в счет,Не знаем, где молния жизнь пресечет.

ДИКИЙ ЦИКЛАМЕН

Перевод А. Сергеева

Спросила тихо: — Чем тебе помочь? —Я дал ей лист бумаги: — Нарисуй цветок!

И, закусив губу, она склонилась —О, этот смуглый лоб! — над белою бумагойИ мне нарисовала дикий цикламен,Майоркский, наш (сейчас еще зима),Чрезмерно пышный, — и с улыбкойПустила мне по воздуху рисунок:

— Не получилось! — Я же ощутил,Что комнату заполнил запах цикламена.Она ушла. Я спохватился вдруг,Что я хочу ее улыбкой улыбнутьсяИ, как она, сверкнуть глазами… тщетно!Тут я забылся: у меня был жар,И врач ее впускал на пять минут.

РУБИН И АМЕТИСТ

Перевод А. Сергеева

Их две: одна добрее хлеба,Верна упрямцу-мужу,Другая мирры благовонней,Верна одной себе.

Их две: одна добрее хлебаИ не нарушит клятвы,Другая мирры благовоннейИ клятвы не дает.

Одна так простодушно носитРубин воды редчайшей,Что люди на него не смотрят,Сочтя его стекляшкой.

Их две: одна добрее хлеба,Всех благородней в городе,Другая мирры благовоннейИ презирает почести.

Ей грудь украсил аметист,И в нем такая даль,Что можно там бродпть часами —Бродить и заблудиться.

Вокруг чела ее кругиОписывает ласточка:И это женственности нпмб,Сокрытый от мужчин.

Их две: одна добрее хлебаИ выдержит все бури,Другая мирры благовонней,Все бури в ней самой.

БЕАТРИЧЕ И ДАНТЕ

Перевод А. Сергеева

Он, сумрачный поэт, в нее влюбился,Она, совсем дитя, в любовь влюбиласьИ стала светом всей судьбы поэта.

Дитя, она невинно лепетала —Ей душу не смущали подозренья.Но женщина жестоко оскорбилась,

Что из ее любви своей любовьюПоэт без спроса создал целый мир —К своей бессмертной славе.

ТРАДИЦИОНАЛИСТ

Перевод А. Сергеева