Читаем без скачивания Западноевропейская поэзия XХ века - Антология

ВОСКРЕСНОЕ УТРО

Перевод П. Грушко

Вдруг с городского шоссе наплывает стайка нестройных нот,Звуки, вильнув хвостами, как рыбки, уплывают за поворот,И сердце твое забьется и скажет: «За руль!» Мелькают столбы,И стелется воскресное утро ярмаркою судьбы.Сочти этот день самоцелью и это Теперь назубок разучи,В музыку облачись и до Хиндхема, словно пуля, домчи,

Режь виражи, отрывая колеса и обгоняя ветра,Пока не поймаешь за краешек платья запыхавшееся Вчера,Пока не вылущишь из Недели этот день, этот свет,Похожий на небольшую вечность, на закованный в рифмы сонет.

Но что там стонет? Церковь отверзла восемь колоколов:Устами смерти они неустанно тебе говорят без словО том, что ни музыка, ни движенье тебе уйти не даютОт будней, которые мало-помалу убивают тебя — и убьют.

УИСТЕН ХЬЮ ОДЕН

Уистен Хью Оден (1907–1973). — Родился в Йорке, учился в Оксфорде; входил в группу поэтов «оксфордской школы». Во время гражданской войны в Испании Оден служил в санитарном батальоне республиканских войск. Первые стихи Одена были опубликованы в 30-е годы, именно тогда были созданы его лучшие, остросоциальные произведения (сб. «Стихи», 1930, «Ораторы», 1932, и поэма «Испания», 1937, переведенная на русский язык в 1938 г. М. Зенкевичем). В 1938 г. поэт переехал в США и в 1948 г. получил американское гражданство; в 1972 г. вернулся в Англию. В последних поэтических книгах Одена («О доме», 1965, «Город без стен», 1969, и «Послание крестнику и другие стихотворения», 1969) настойчиво звучит тема больного человека и больного мира, тема человеческого одиночества в «асфальтовой пустыне». Не приемля современного мира, поэт страдает от горького сознания невозможности что-либо в нем изменить.

ХВАЛА ИЗВЕСТНЯКУ

Перевод А. Сергеева

Переменчивых нас постоянная ностальгияВозвращает к известняку, ибо этот каменьРастворяется в море. Вот они, круглые склоныС надземным запахом тмина, с подземной системойПещер и потоков; прислушайся, как повсюдуКудахчут ручьи — и каждый свое озеркоНаполняет для рыб и свой овраг прорезаетНа радость ящеркам и мотылькам; вглядисьВ страну небольших расстояний и четких примет:Ведь это же Мать-Земля — да и где еще можетЕе непослушный сын под солнцем на камнеРазлечься и знать, что его за грехи не разлюбят,Ибо в этих грехах — половина его обаянья?От крошащейся кромки до церковки на вершине,От стоячей лужи до шумного водопада,От голой поляны до чинного виноградника —Один простодушный шаг, он по силам ребенку,Который ласкается, кается или буянит,Чтоб обратить на себя внимание старших.

Теперь взгляни на парней — как по двое, по троеОни направляются в горы, порой рука об руку,Но никогда, слава богу, не по-солдатски в ногу;Как в полдень в тени на площади яростно спорят,Хотя ничего неожиданного друг другуНе могут сказать — как не могут себе представитьБожество, чей гнев упирается в принципИ не смягчается ловкою поговоркойИли доброй балладой: они привыкли считать,

Что камень податлив, и не шарахались в страхеПеред вулканом, чью злобу не укротишь;Счастливые уроженцы долин, где до целиЛегко дотянуться или дойти пешком,Никогда они не видали бескрайней пустыниСквозь сетку самума и никогда не встречалиЯдовитых растений и насекомых в джунглях —Да и что у нас может быть общего с этой жутью!Другое дело сбившийся с толку парень,Который сбывает фальшивые бриллианты,Стал сутенером или пропил прекрасный тенор —Такое может случиться с каждым из нас,Кроме самых лучших и худших…            Не от того лиЛучших и худших влечет неумеренный климат,Где красота не лежит на поверхности, свет сокровенней,А смысл жизни серьезней, чем пьяный пикник.«Придите! — кричит гранит. — Как уклончив ваш юмор,Как редок ваш поцелуй и как непременна гибель!»(Кандидаты в святые тихонько уходят.) «Придите! —Мурлыкают глина и галька. — На наших равнинахПростор для армий, а реки ждут обузданья,И рабы возведут вам величественные гробницы;Податливо человечество, как податлива почва,И планета и люди нуждаются в переустройстве».(Кандидаты в Цезари громко хлопают дверью.)Но самых отчаянных увлекал за собоюДревний холодный свободный зов океана:«Я — одиночество, и ничего не требуюИ ничего не сулю вам, кроме свободы;Нет любви, есть только вражда и грусть».

Голоса говорили правду, мой милый, правду;Этот край только кажется нашим прекрасным домом,И покой его — не затишье Истории в точке,Где все разрешилось однажды и навсегда.Он — глухая провинция, связанная тоннелемС большим деловитым миром и робко прелестная —И это всё? Не совсем: каков бы он ни был,Он соблюдает свой долг перед внешним миром,Под сомнение ставя права Великих СтолицИ личную славу. Поэт, хвалимый за честность,Ибо привык называть солнце солнцем,А ум свой Загадкой, здесь в своей тарелке:Массивные статуи не принимают егоАнтимифологпческий миф; озорные мальчишкиПод черепичными переходами замкаОсаждают ученого сотней житейских вопросовИ соображений и этим корят за пристрастьеК отвлеченным аспектам Природы; я тоже слыхалТакие упреки — за что и сколько, ты знаешь.Не терять ни минуты, не отставать от ближних,И ни в коем случае не походить на животных,Которые лишь повторяют себя, ни на каменьИ воду, о которых заранее все известно —Вот суть Англиканской Обедни; она утешаетМузыкой (музыку можно слушать где хочешь),Но нет в ней пищи для зренья и обонянья.Если мы видим в смерти конечную данность,Значит, мы молимся так, как надо; но еслиГрехи отпустятся и мертвецы восстанут,То преображение праха в живую радостьНевинных атлетов и многоруких фонтановЗаставляет подумать подальше: блаженным будетБезразлично, с какой колокольни на них посмотрят,Ибо им утаивать нечего. Мой дорогой,Не мне рассуждать, кто прав и что будет потом.Но когда я пытаюсь представить любовь без изъянаИли жизнь после смерти, я слышу одно струеньеПодземных потоков и вижу один известняк.

В МУЗЕЕ ИЗЯЩНЫХ ИСКУССТВ

Перевод П. Грушко

На страданья у них был наметанный глаз.Старые мастера! Как учтиво они замечали,Где у человека болит, как это отзывается в нас,Когда кто-то ест, отворяет окно или бродит в печали,Как рядом со старцами, которые почтительно ждутБожественного рождения, всегда есть дети,Которые ничего не ждут, а строгают коньками прудУ самой опушки, —            художники этиЗнали — страшные муки идут своим чередомВ каком-нибудь закоулке, а рядомСобаки ведут свою собачью жизнь, повсюду содом,А лошадь истязателя спокойно трется о дерево задом.

В «Икаре» Брейгеля[31], в гибельный миг,Все равнодушны, пахарь — словно незрячий:Наверно, он слышал всплеск и отчаянный крик,Но для него это не было смертельною неудачей, —Под солнцем белели ноги, уходя в зеленое лоноВоды, а легкий корабль, с которого не моглиНе видеть, как мальчик падает с небосклона,Был занят плаваньем, все дальше уплывал от земли.

РОМАНИСТ

Перевод Э. Шустера

Затянутых в талант, как в вицмундиры,Поэтов по ранжиру ставим мы;Одни корпят, заброшенны и сиры,Другие вдруг напьются сулемы,

А третьи мчат, как лихачи-гусары.Ну а тебе бороться предстоитС правдивостью и со свободой дара,Чтоб обрести для нас привычный вид.

Во имя этого придется скукуВпитать тебе, и суше стать стократ,Лжеправедности изучить науку,

Воспеть разврат, когда того хотят,И мучаться, как от сердечной боли,За выпавшие нам свинячьи роли.

ПАМЯТИ ЙЕЙТСА