Читаем без скачивания Камень - Станислав Родионов

- Пусть поищет дома, в машине...

- Ну, а инспектор тебя возмутил?

- Рыженький, веселый парнишка?

Все признаки виновного поведения - Жанна опять говорила неправду. В этом был виноват и он, знавший, что нельзя допускать лжи; и не только потому, что ему нужна правда и ложь аморальна, а и потому, что эта ложь наслаивалась и каменела, как пласты стылого бетона, - потом ее никаким ломом не возьмешь. Трудно говорить правду после лжи - легче вовсе не говорить. И после лжи бывала уже другая правда, второго сорта, что ли...

- Ну почему вы теперь-то мне не верите? - повторила она, под "теперь-то" имея в виду его разговор с инспектором.

Рябинин тупо смотрел в ее выбеленное - лампой ли, разговором ли? ждущее лицо. Он не понимал, что происходит... Весь день между ними шла изнурительная борьба. Она боролась за себя. Но ведь он тоже боролся за нее. Тогда почему же борьба?.. А если борьба, то он опять будет следователем. Какая ей нравится маска-то?.. Своего парня.

- Хорошо, - обмяк у нее на глазах Рябинин, готовый поверить во что угодно. - А почему ты смотрела на кольцо с таким интересом?

- Бриллиантик красивой огранки, - подалась она к нему, готовому поверить во что угодно.

- Что за огранка?

- Называется "Роза д'Анвер".

- Ого, фик-фок на один бок.

- Как вы сказали?

- Говорю, небось самая дорогая огранка?

- Нет, самая дорогая так и будет - бриллиантовая.

- Значит, камешек, что называется, чистой воды?

- Да, без всякого нацвета.

- Бриллиантик высшей категории?

- На высшую, на шестую группу он не вытянет. В его основании есть сколик.

- Заметный? - деловито спросил Рябинин.

- Нет, конечно. Но в лупу вид...

Она не кончила начатого слова, отпрянув от стола, точно Рябинин на нее замахнулся. Но Рябинин опустил глаза, не в силах видеть чужой униженности. Ему захотелось пропасть из своего собственного кабинета, улететь мгновенно в форточку, что ли, - и оставить эту лживую девицу, с которой так неожиданно свела судьба. Эта лживая девица была преступницей. И ему захотелось... Но топаз светился далекими годами...

Топаз вздрогнул, гулко ухнуло дерево, и волна французских духов пошевелила его волосы...

Жанна упала на стол и зарыдала на всю прокуратуру.

На следующий день Рябинин не пошел в маршрут - не мог. Начальник партии пощупал его лоб и велел лежать. Маршрутчиком к Маше определили Степана Степаныча. Рябинин побрел берегом, бездумно и слепо, пока не дошел до скалистых выходов аргиллитов. Он сел на треснутый останец, сгорбился и стал глядеть на воду.

Она похолодела, попрозрачнела, понесла клочки пены и сорванные временем травы и ветки. Утренняя галька холодила ноги не по-летнему. Чаще ложились туманы, сползая с сопок, а может быть, и с самого Сихотэ-Алиня. Стали дуть внезапные ветры, щекасто распирая палатки. Покраснели листья-плети дикого винограда, рубиново занавесив поскромневшие стволы...

Сухо хрустнула галька. Рябинин повернул голову на этот сейчас ненужный ему хруст. Маша подошла пугливо, как провинившаяся школьница. Она уже оделась в маршрутные брюки и куртку - только ее белесый платочек полоскался в руке, еще не обуздав свободных волос.

Рябинин отвернулся. Вода бежала, как бы застыв в своем вечном движении. Застыли крепкие и нависшие аргиллиты. Застыл голубеющий Сихотэ-Алинь. И он бы стыл тут, как темный останец, не трепещи над ухом белесый платочек.

- Сережа, я ни в чем не виновата...

- Почему сразу не сказала? - жестко бросил он слова на воду, и они вроде бы отскочили от нее, как плоские камешки.

- А зачем?

- Я бы знал правду.

- А зачем? - повторила она с тихой настойчивостью.

- Неизвестность устраивает только трусливых.

- Ах, Сережа, ничего ты в любви не понимаешь...

- В чужой, - злорадно добавил он.

- Даже в своей.

- Чего я не понял? - он через силу обернулся к ней, к косынке, трепещущей на уровне его глаз.

- Сережа, любовь - это когда человеку хорошо оттого, что любимому хорошо.

- Мне теперь совсем не хорошо.

- Но тебе было хорошо.

- Да, мне было хорошо.

- Я и хотела, чтобы тебе подольше было хорошо.

- А потом что?

- Сережа, а почему тебе потом стало нехорошо?

- Садистский вопрос.

- Если счастлив любимый человек, то и ты счастлив... Не так ли?

Рябинин промолчал. Его ум не работал, а сердцу логические задачи были не под силу. Он перевел взгляд на черную, по-осеннему стекленевшую воду. Полевой сезон кончился. Осталось несколько маршрутов. Потом они разъедутся, затеряются... И конец.

- Сережа, редко у кого все сбывается, - сказала она неуверенно, как бы раздумывая, нужно ли это говорить.

Он вновь не ответил. Что у него сбылось? Да он и задумал-то лишь одно, единственное, главное. Вернее, у него появилось в жизни одно, единственное, главное, вдруг унесенное неизвестно куда и неизвестно почему. Как этой рекой, бездумно несущей пену, листья и ветки.

- Сережа, мы всегда получаем меньше, чем ждем...

Меньше, чем ждем... То, чего ждал он, не делилось на "меньше" и "больше" и ничем не мерилось - все или ничего.

- А почему, Сережа? Потому что никогда не знаем, чего ждем.

Сознание, даже отключенное, нашло в себе малые силы не согласиться. Он знал, чего ждал.

- Сережа, я пошла...

Всю последующую жизнь он хотел понять, какая же тревога заставила его глянуть на Машу тем редким и запечатляющим взглядом, который оставляет лик человека в бороздках памяти навсегда; глянуть тем взглядом, который стукнул в его собственное сердце болезненным толчком... Прощался ли он с ней, уходящей к другому, к мужу? Интуиция ли коснулась своей неосознанной ясностью? Или непознаваемое предупредило его?

Маша стояла, слабо улыбаясь как-то издалека, словно она была на другом берегу. Карие глаза потеряли ясность - грусть ли их затуманила, отражалась ли в них дымка Сихотэ-Алиня... Крепкая и беззащитная шея вздрагивала от ветерка. Струились выгоревшие волосы, увлекая ее туда, в маршрут. Она вскинула руку и провела пальцами по лбу, уже отстраняясь от разговора, от Рябинина, от уходящего и ушедшего.

- Сережа, любовь - это когда хорошо оттого, что любимому хорошо, повторила она, хотела повернуться, но вдруг нагнулась и поцеловала его в краешек губ, как тогда.

И пошла скоро, не оглядываясь...

Он просидел тут весь день. Солнце перевалило с одного берега на другой. Ветерок сменился ветром и опять ветерком. Птицы к нему подлетали, рыбы к нему подплывали, черепахи к нему подползали... Река струилась и окрашивалась небом, пока не потемнела. Тень от скалистых аргиллитов наползла на него, погребая на ночь.

И тогда он услышал смертельный и далекий крик - в лагере.

Рябинин вскочил и побежал на затекших ногах...

Повариха рыдала, упав головой на доски обеденного стола. Рядом темнел Степан Степаныч - мокрый, с несвоим, перекошенным лицом. Больше никого не было.

- Где все? - спросил Рябинин.

Степан Степаныч неопределенно махнул рукой в сторону тайги...

- Что случилось?

Они не ответили - повариха плакала, Степан Степаныч мелко дрожал мокрым телом.

- А где Маша? - почти крикнул Рябинин.

Повариха оторвала от стола страшное лицо и простонала по-кладбищенски:

- Утонула-а-а...

Рябинин не мешал слезам - омытая ими душа будет чище и спокойней. Много ли их было у этой Жанны, не первые ли настоящие? Она пробовала с ними справиться, слепо нащупав в сумочке платок... Но Рябинин тихо сказал:

- Поплачь, поплачь...

За окном потемнело до черноты. Морозец расписал стекла мельхиоровыми петушиными хвостами. Паровая батарея иногда зябко потрескивала, согреваясь. Лампа светила раскаленно, бело - к морозцу, что ли? А на столе плакала женщина.

Рябинин глянул на топаз - тот блеснул, повернув его на знакомую мысль: "Мужчина всегда виноват перед женщиной..." Она записана в дальневосточном дневнике. Почему же вспомнилось? Не из-за кристалла. Из-за ее слез. Не виноват ли он перед ней?

- Ну и хватит, - мягко сказал Рябинин, удивившись своей мягкости.

Видимо, слезы омывают не только душу плачущего, но и душу соседнюю.

- Хватит-хватит, - повторил он.

Жанна вытерла лицо. Успокаивалась она медленно, по необходимости - одна еще бы поплакала. Рябинин смотрел в ее лицо...

Другое, как другой становится земля, омытая дождями. Где прищур глаз и стеклянный их блеск? Где надменная грешность губ? Где спесивые арочки бровей? Женское лицо, омытое слезами...

- Мужчина всегда виноват перед женщиной, - тихо и непроизвольно повторил он.

- Что? - всхлипнула она запоздало.

- Жанна, у меня только один вопрос...

- Не знаю.

- Что не знаешь?

- Зачем я взяла кольцо.

- Да, зачем ты его взяла?

- Не знаю.

- Но ведь так не бывает.

- Какое-то наитие... Может быть, понравилось?

Она спрашивала у него, почему она украла бриллиант.

- Жанна, безмотивных поступков не бывает...