Читаем без скачивания Григорий Сковорода - Юрий Лощиц

Современному читателю стихотворения Сковороды могут показаться слишком архаичными, хотя — для своей эпохи — писал он удивительно просто, много проще, чем, допустим, его современник Тредиаковский. Сковороду-поэта читать трудно потому, что сочинял он на языке, который несколько особняком стоит на литературной карте XVIII века. Это не был русский литературный язык той эпохи, классические формы которого закреплены в творчестве Ломоносова, Сумарокова, Державина. Это не был и украинский литературный язык — его возникновение относится лишь к концу XVIII столетия. Сковорода писал на переходном языке малороссийской книжности своего времени, который иногда называют староукраинским книжным, а иногда славяно-российским языком, потому что при известной доле старославянизмов и украинизмов в словарном составе он все-таки тяготеет к русской языковой стихии. Дополнительную окраску языку Сковороды придают и обильно используемые им латинизмы — свидетельство академического воспитания. Но ими он пользуется с большим тактом, как правило, лишь для создания сатирических ситуаций.

В первой половине XIX пека, когда на глазах изменился русский литературный язык и широко заявил о своем праве на существование украинский, сложилось весьма критическое отношение к письменности предшествующей эпохи. Речь XVIII века казалась чересчур громоздкой, вычурной, эклектически-безвкусной. В общем-то очень высоко ценивший Сковороду Тарас Шевченко назвал его язык «винегретным».

Сегодня язык, на котором Григорий Сковорода писал свои стихи, басни и прозаические диалоги, нуждается не просто в снисхождении, но и в самой решительной реабилитации. И это вполне будет справедливо. Сковорода-писатель прекрасно чувствовал себя в современной ему языковой стихии, она его нисколько не смущала и не служила помехой для его самовыражения. Переведи мы все его творения на современный русский или современный украинский, и сколько обнаружится невозместимых потерь! Писателя можно любить только в его неповторимости, а значит, через труд, через сопротивление времени, языка, предрассудков, обычаев.

Когда в «Песне 10-й» Сковорода пишет: «всякому голову мучит свой дур» или «с диспут студенту трещит голова», то эти речевые обороты вполне поддаются переводу в современные грамматические формы: «своя дурь» вместо «свой дур» и «от диспутов у студента» вместо «с диспут студенту». Но подобные «исправления» незамедлительно разрушили бы обаяние сковородинской речи.

На том же самом языке говорила и писала целая литературная школа, сейчас почти забытая. У нее была многочисленная аудитория и свои любимые жанры. Сохранились рукописные песенники XVIII века, иногда включающие в себя сотни популярных текстов, которые звучали в самой разнообразной среде и обстановке: на студенческой вечеринке, в помещичьем доме, на сельском торгу. У монастырской ограды. Стихи предназначались исключительно для песенного исполнения, назывались они кантами, псальмами, духовными виршами. Среди их авторов можно было встретить епископа и семинариста, бродячего дьяка и дворянина-меломана. Это было полу-профессиональное-полуфольклорное творчество книжных, грамотных людей.

Киевская академия в становлении и развитии жанра кантов и псальм сыграла едва ли не решающую роль. Именно в ее стенах эти жанры, перекочевавшие сюда из западнославянских школ и университетов, обрели свою вторую родину. Здесь была разработана чрезвычайно искусная поэтика отечественного канта со множеством ритмических вариантов, с чередованием разносложных строк, с внутренними рифмами, рефренами.

Сковорода не случайно назвал стихотворения своего сборника «песнями». Большинство из них было предназначено не для декламации, а для пения (мелодии к своим стихам, как мы знаем, сочинял он сам). Нотных записей к стихотворениям не сохранилось (кроме одной, очень поздней), но доподлинно известно, что, по крайней мере, три его «песни» еще при жизни автора стали популярны и в народной среде даже приобрели название «сковородинских веснянок». («Веснянки» — один из распространенных жанров народного творчества).

Сковорода из сокровищницы фольклора черпал не только отдельные устоявшиеся образы («Весна люба, ах, пришла! Зима люта, ах, пройшла! Уже сады расцвели и соловьев навели»); многие его стихотворения представляют собой разработку тем, услышанных из уст народа. О «Песне 14й» он пишет, что основой для нее послужила песня «древняя малороссийская о суете и лести мирской». Еще об одном своем стихотворении говорит: «сия песнь есть из древних малороссийских». С веселыми интонациями «веснянок» и «щедривок» часто соседствуют в его лирике мотивы рождественских колядок:

Пастыри мили,Где вы днесь были,Где вы бывали,Что вы видали?..

От норм школьно-книжной поэзии, от канонов силлабики поэт уверенно шел к овладению богатыми возможностями народного тонического стиха, хотя и оставался по преимуществу силлабистом.

Уяснив для себя этот переходный характер его поэтики, можем теперь вернуться и к истории с «Рассуждением о поэзии» — трактатом, который, как мы помним, послужил поводом к изгнанию его автора из стен Переяславского училища. Об этой утерянной рукописи одно лишь можно сказать с точностью — она не была и не могла быть изложением силлаботонической системы Тредиаковского — Ломоносова, как ото утверждается некоторыми современными исследователями. Но могла хотя бы потому, что путь Сковороды-поэта пролегал слишком уж своеобычно: да, в его стихотворениях подчас обнаруживаются и почти чистый ямб, и почти чистый хорей, но это не было сознательным следованием правилам директированной системы, а явлением стихийным, под стать тому, что мы нередко и в фольклоре видим, с его стихийными ямбами и хореями.

Возможности народного стиха неизмеримо шире, чем предписания силлабики или силлаботоники. Когда на смену одним законам пришли другие, они в какой-то степени гораздо больше ответили характеру и возможностям языка, но не будем забывать, что силлаботоническое законоуложение было не меньшим культурничеством, чем потерпевшее поражение силлабическое. Для национальной стиховой речи ямбы и хореи тоже ведь некое «крепостное право», хотя и очень увлекательное.

Но спрашивается: если утверждения о том, что трактат Сковороды являлся изложением силлаботонической системы, есть всего лишь красивая легенда, то чем же все-таки «Рассуждение» оказалось неприемлемо для переяславского начальства? Не имея под рукой точных данных для решительных выводов, можно к этому вопросу присоединить и еще один (он одновременно явится гипотетическим ответом): а не содержал ли в себе трактат призыва к постижению народной поэзии, ее ритмических богатств, законов ее образности? Ведь такой призыв прямо соответствовал бы поэтическим симпатиям самого Григория Сковороды.