Читаем без скачивания Победить тьму... - Барбара Эрскин

— У меня для тебя послание. — Робби с заговорщическим видом огляделся вокруг. Он был высоким, худощавым мальчиком с восхитительными рыжими волосами и в свои семнадцать лет выглядел старше Адама. — Иди сюда. — Он нырнул в сторону, чтобы не попадать в поле зрения окна кабинета пастора, и повел Адама по улице по направлению к реке. Лишь когда они оказались в лесу у ручья, он остановился и, отыскав упавшее дерево, до которого не доходили брызги от водопада, уселся на него. Он извлек из кармана измятый конверт. — Вот. Это от твоей матери.

Адам уставился на него. У него отвисла челюсть, и он с трудом сдержался, чтобы не расплакаться. Прошло почти два года с тех пор, как мать ушла, и он давно расстался с надеждой вновь что-либо услышать от нее.

Он взял конверт в руки, сидел и смотрел на него. Да, почерк был ее. Все мысли о Брид и Гартнайте вылетели из головы, когда он теребил его в руках.

— Ты что, не собираешься распечатывать его? — Робби не терпелось узнать, что в нем.

Адам покачал головой. Он засунул конверт в карман и, подавшись вперед и держа локти на коленях, поднял покрытый мхом камень и швырнул его в сторону ручья.

— Она приезжала к моей бабушке, — разъяснял ему Робби. — Она говорила, что писала тебе, а ты не удосужился ответить. Она сказала, что понимает, что ты зол на нее.

— Она не писала. — Голос Адама был подавленным. — Ни разу.

Робби нахмурился.

— Она сказала, что писала.

Воцарилось длительное молчание. Адам старался сдержать слезы. Когда он наконец смог говорить, голос его хрипел.

— Как она выглядела?

— Хорошо. Она выглядела очень миловидной.

— Миловидной? — Адам прицепился к слову.

Робби кивнул.

— На ней было голубое платье и жемчужины на шее. Волосы были длинные и завитые. Не так, как она носила здесь.

Адам прикусил губу. Это описание не соответствовало образу забитой кроткой жены пастора, каковой была его мать. Возможно, отец прав. Она стала проституткой.

Он с несчастным видом смотрел на сверкающую перед ним узкую полосу ниспадающей воды. Он молчал.

— Ты по-прежнему хочешь стать врачом? — Робби также запустил в воду камень, под таким углом, что он скользнул по поверхности воды и исчез в кружащейся коричневой заводи.

Адам уныло кивнул.

— Поедешь в будущем году в медицинскую школу Абердина или в Эдинбург? Скажи отцу, что хочешь в Эдинбург. Мы бы очень весело проводили время. Там здорово, Адам. Я хочу изучать классическую литературу. — Лицо мальчика горело энтузиазмом. — И еще я собираюсь летать. Все говорят, скоро война. Если будет война, я хочу служить в ВВС.

Адам покачал головой. В училище также все время говорят о войне.

— Так они тебя и ждут. Если не ошибаюсь, ты даже не можешь ездить на велосипеде, не попадая в аварию!

— Это было давно, Адам. Теперь я умею водить автомобиль! Меня научил дед. У него «моррис каули». И еще я получил права на вождение мотоцикла. Могу прокатить тебя на заднем сиденье! — Его энтузиазм начинал поднимать Адаму настроение.

— А как относится ко всему этому твой отец? — Адаму всегда нравился управляющий, который брал их с Робби в горы наблюдать за птицами, когда они еще были слишком малы, чтобы ходить туда одни.

— Прекрасно. Ему все равно, что мы делаем. — Это звучало как-то неопределенно. — А как дела у тебя, Адам? Как насчет пастора?

Адам скривил кислую мину.

— Не дождусь, когда получу аттестат и уеду. — Он вдруг понял, что это так и есть. Если нет Брид и ее семьи, то зачем здесь оставаться?

Уже почти стемнело, когда Адам уселся на подоконнике своей чердачной комнаты и вынул из кармана письмо матери. Он несколько раз покрутил конверт и взглянул на него. На нем было написано лишь одно слово: «Адаму». Почерк матери оказал на него странное воздействие. Сначала он подумал, что расплачется, затем почувствовал злость. Он скомкал письмо и бросил в корзину для мусора, почувствовав, что его предали, затем вдруг бросился за ним и вскрыл конверт.

«Дорогой Адам!

Я писала тебе уже несколько раз, но не знаю, получал ли ты мои письма. Возможно, отец не передавал их тебе.

Постарайся, пожалуйста, понять меня. Я не могла больше жить с твоим отцом. Почему, это — другой вопрос, лишь поверь мне: у меня не было выбора. Мне пришлось уйти. Я понимаю, как ты обижен и сердит на меня. Позволь мне объяснить тебе. Твой отец не разрешит, чтобы ты приезжал и виделся сейчас со мной, но когда ты окончишь школу и если захочешь, пожалуйста, приезжай. Я очень люблю тебя и ужасно скучаю по тебе.

Твоя любящая мать».

Адам опустил письмо. Его глаза наполнились слезами. Разумеется, отец не показывал ему ее письма. Он вновь взглянул на письмо и ее почерк. Она не пишет, одна она или нет и что делает. Лишь эдинбургский адрес и эти несколько эмоциональных слов.

В кабинете отца горел свет. Без стука открыв дверь, Адам бросил письмо на письменный стол.

— Это правда? Она писала мне?

Томас пристальным взглядом смотрел на письмо. На его лице не было гнева, когда он взглянул на Адама, лишь одна ужасная беспросветная печаль.

— И в чем заключался грех, который, по твоим словам, она совершила? — Адам не понимал, откуда у него взялась смелость, чтобы позволить себе в таком тоне разговаривать с отцом.

Лицо Томаса потемнело.

— Это не твое дело, мальчик.

— Или здесь замешан другой мужчина? Уи Мики говорит, что она убежала с французом. — Вопрос, который он давно хотел задать, так и просился на язык. — Это правда? Мы что, были нехороши для нее? — По его лицу вдруг покатились слезы.

Несколько секунд отец безучастно смотрел на него, наконец покачал головой.

— Не знаю, Адам, и не хочу знать. — И это было все, что он был готов сказать.

При лунном свете камень отливал серебром, древние символы четко обозначились на нем, их глубокие разрезы потемнели от лишайника, а узоры были такими же ясными, каким были в день, когда они были высечены. Адам стоял и печально рассматривал их. Змея, полумесяц и сломанный посох, а в самом низу — зеркало и гребень. Он нахмурил брови. Гартнайт так и не перенес зеркало на свой камень. Узоры были закончены, когда они виделись с ним последний раз, но этот уголок камня оставался пустым. Он нагнулся и ощупал пальцами контуры. Зеркало, лежавшее на туалетном столике матери вместе со щеткой и гребнем, сгорело с другими ее вещами в костре, разведенном отцом. Он нашел потемневшую слоновую кость и осколки стекла рядом с обугленными кусками коричневой ткани, что когда-то было лучшим платьем его матери.

Он должен вновь увидеть ее. Что бы она ни совершила, она по-прежнему — его мать. Она не ушла бы, если бы ее не выгнал отец. Даже если она и нашла кого-то — его голова шла кругом при этой мысли, так как он был не в состоянии примириться с ней, — она продолжает любить его, об этом говорилось в письме. И она скучает по нему. Он принял решение и улыбался при свете луны. На следующий год он поедет в Эдинбург, чтобы, как он и хотел, изучать медицину, и там встретится с матерью. А пока что напишет ей и расскажет о новостях.

Усмиренная и покорная, Брид выучила имена тридцати трех королей. Она изучила ритуалы огня и воды. Узнала, как предсказывать будущее по полетам птиц, облакам, звездам, деревьям и падению палочек для гадания. Она изучила заклинания, магические формулы и искусство врачевания. Она начала изучать природу богов и богинь, как обращаться к ним за помощью, как разбрызгивать кровь; она узнала о душе, живущей в теле, но способной летать подобно птицам, путешествовать, познавать и прятаться, а также научилась посредством знаний, снов и священных благовоний входить в мечты и странствовать во времени.

Объектом ее специального изучения стала дикая кошка. Она покинула школу, как иногда делали и другие женщины, и совершенно одна следовала за животными по тайным тропам, ведущим к холмам. Она изучала, как они охотятся и убивают жертву. Как спят и нежатся на укромных, залитых солнцем выступах в камнях и скалах. Она наблюдала их общение и спаривание, знакомилась с тайными местами, где самки выращивают своих мяукающих котят. Она узнала, как читать мысли диких кошек, и, наконец, научилась ходить по следам, оставленным их лапами, чувствуя их шкуру на собственной коже, разрывая их добычу, поедая сладкое сырое мясо зайцев, полевок и птиц и слизывая обильную кровь, оставленную их лапами.

Возвращаясь вечерами с учебы, она иногда следила за Адамом в своих мечтах. Она тайком вспоминала силу его рук, страстность его поцелуя, мягкую щеку мальчика под жестким пушком только что пробивающихся волос, глубинную мужскую мощь и проскальзывала с помощью медитации на уровень, где не было ни времени, ни пространства, а все сливалось воедино, и прижималась к нему, чтобы, пока он спал, коснуться его губ своими губами.