Читаем без скачивания Тишина - Василий Проходцев

Хозяйкой была средних лет полька, очень красивая и очень грустная, и положительно влюбленная в майора Драгона. Увидев ее распущенные волосы и обнаженные плечи, Матвей вынужден был несколько раз прочитать про себя молитвы и спрятать лицо и бороду поглубже в складки воротника. Позже к ним присоединились еще две ее то ли родственницы, то ли подруги, одна из которых не привлекала большого внимания, зато вторая была еще краше хозяйки. Обе также были безусловными поклонницами майора, что сразу бросалось в глаза. Артемонов считал сдержанность и застенчивость московских девушек, проявлявшиеся, впрочем, больше напоказ, их несомненным достоинством. Однако выдающееся жеманство и злоупотребление румянами и белилами уже трудно было отстаивать. Матвей подумал, что сиди в Московии на пирах девки также, как здесь, несчастных браков на Руси стало бы куда меньше.

Появились и родственники мужского пола: два старичка, очень вежливые, но знавшие, судя по шрамам на их лицах, и более бурные времена в своей жизни, а с ними и ксендз, не очень преклонных лет, но также рано растолстевший и обрюзгший, как и многие русские попы. Священник бросал алчные взгляды на всех присутствовавших женщин по очереди, но затем неизменно утыкался в свои четки. Артемонов, увидев в ксендзе своего невольного союзника, проникся к нему добрыми чувствами, и, вынужденный играть глухонемого, часто бросал на священника сочувственные взгляды. Веселье всей компании было немного натянутым, тем более, что и блюда подавались совсем не те, к которым привыкли шляхтянки, да и не те, к которым привык Артемонов в воеводской избе. Слишком ясно было, что женщины скучают по своим мужчинам, бывшим в их жизни или воображаемым, а старички думают о том, как жестоко в их времена разгромили бы вторгшихся московитов. Но хорошее вино, подносившееся к столу, за отсутствием слуг, самой хозяйкой, постепенно сглаживало все противоречия. Женщины бросали все более томные взгляды на Филимона Драгона, не забывая и Матвея, а старички все более откровенно, понятными и Артемонову выражениями, рассуждали о том, как именно и где нужно было отражать приступ, да и как, вообще, следовало бить москаля. Появилась, наконец, и музыка: один скрипочник и один флейтист, поддерживать которых взялся ксендз, хорошо игравший на скрипке. Начались танцы, в которых Матвей никак не мог участвовать по полному незнанию фигур – ему оставалось только завидовать двум старым шляхтичам – но от его внимания не ушло то, что одна из подружек хозяйки слишком уж часто задевает его то юбкой, то пышным локтем платья. Артемонов должен был признать, что, при всем его пристрастии к шумным русским пирам, это тихое застолье доставляет ему большую радость. Постепенное поглощение виноградного вина вместо хлебного приводило сидевших за столом к мирному и спокойному общению, не было и обычного московского буйства со всеми его излишествами.

Когда танцоры, утомившись, вернулись за стол, подружка хозяйки решила продолжить с Матвеем начатую игру. В то время, когда Артемонов не смотрел на нее, она пристально и подолгу глядела на него, но, стоило Матвею повернуться в ее сторону, раздраженно отводила взгляд, предоставляя тому любоваться профилем удлиненного лица и темно-русыми локонами. Артемонов, и без того изможденный долгой одинокой солдатской жизнью, наконец, устал от этой игры, и попросил, с помощью переводчика, разрешения хозяев немного прогуляться по дому и осмотреть его, поскольку он прибыл в Литву из Англии, и никогда раньше не бывал так далеко на востоке Европы. Один из старичков с большим радушием взялся провести иноземца по комнатам на втором этаже, и там долго рассказывал Матвею об истории дома и жившего здесь семейства, особенно обильно добавляя в свою речь латинских слов, которые, как он надеялся, должны были быть более понятны гостю, но добился только того, что Артемонов вообще ничего не мог уразуметь, и его все сильнее клонило в сон. Затем литвину потребовалось куда-то отлучиться, и капитан оказался в комнате один. Долго простояв, слушая старика, Матвей изрядно утомился, и присел на стоявшее возле стола большое мягкое кресло. Подобных кресел в Московии почти не держали, возможно, из их излишнего сходства с царским или патриаршим троном, а жаль – сидеть в нем было куда удобнее, чем на скамье. Артемонов разглядывал висевшие на стенах картины и оружие, старинные часы, блюда и кубки на полках над столом. На картинах изображались уже не люди, как в гостиной, а самые разнообразные предметы: сложенные в кучу фрукты, букеты цветов, и даже приготовленные к жарке рыбы. Матвей не слишком хорошо понимал, зачем нужно было рисовать такие простецкие вещи, а тем более покупать подобные изображения, но выглядели картины мило, и на них надолго останавливался глаз. На одной изображался удар кавалерии по неприятелю: на переднем плане одетый с иголочки в немецкое платье всадник, завитой и, кажется, немного нарумяненный, стрелял в стоявшего перед ним с самым спокойным видом пехотинца с мушкетом и пикой. Мушкет глядел дулом вверх, пика была направлена куда-то в сторону, а солдат смотрел на кавалериста с вполне доброжелательным любопытством. Кроме густых клубов дума, которыми художник покрыл изрядную часть картины, очевидно, чтобы поменьше пришлось рисовать фигур, ничего не говорило о том, что идет сражение. "Лучше бы ты рыб рисовал!" – подумал про себя Матвей, и стал смотреть в окно, прикрытое слегка с двух сторон легкими шторами. Солнце клонилось к закату, и небо было не голубым, а как будто желтым, точнее говоря, вместо неба был поток света, распространяющегося одновременно во все стороны. В этом потоке мерцали паутинки, шедшие от окна куда-то вверх, к коньку крыши, и к стоявшему рядом клену, и, медленно кружась, летели куда-то пушинки и маленькие перышки. Некоторые листья клена уже пожелтели, другие покраснели, и были сейчас особенно хороши, слегка покачиваясь в пронизывающих их лучах солнца. Артемонов залюбовался этой олицетворяющей мир и спокойствие картиной в окне, но было почему-то грустно, и думалось о том, что вряд ли это благостное время продлиться долго, как будто где-то, за этой светлой пеленой, уже стояла серая стена холодного дождя, а мирная тишина только скрывала звуки надвигающегося боя.

В это время в комнате раздались тихие шаги – кто-то приближался к Матвею. Слегка удивленный тем, что сопровождавший его пожилой пан способен так легко и бесшумно передвигаться, Артемонов обернулся, и приготовился, извинившись, подняться с кресла, однако увидел он совсем не того, кого ожидал: перед ним стояла та самая подружка хозяйки, от которой он малодушно сбежал некоторое время назад. Женщина была теперь не в сложно украшенном платье, а в