Читаем без скачивания Красное колесо. Узел III. Март Семнадцатого. Том 2 - Александр Солженицын

Но ещё объявился отдельный комиссариат – на Крестовском острове. Пешехонов не против был бы, чтобы Крестовский и отделился, и без того район у него обширный, – но дошли слухи, что Крестовский комиссариат своевольничает, производит реквизиции, притесняет местных торговцев. Поехали проверять – оказалось, что избраны на собрании местных граждан, так что образовались демократичнее, чем сам и Пешехонов. Но, сам демократ, не мог Пешехонов допустить такое раздвоение действий и неправильную политику, и, хоть сам назначенный, заставил их подчиниться и проводить политику правильную.

А само собой появлялись на Петербургской стороне и власти, назначаемые сверху, и узнавал о них Пешехонов только случайно. Поступил к нему донос, что в одном доме на Каменноостровском управляющий роздал жильцам листки – заполнить, кто имеет какое оружие и сколько. В доносе подозревалось, что это делается, конечно, с контрреволюционной целью: дом – с барскими квартирами, населён состоятельными людьми. Вызвал Пешехонов управляющего – тот подтвердил, что листки такие раздавал, но не по собственной инициативе, а по распоряжению коменданта Петербургской стороны, который в их же доме и квартирует.

Какой ещё такой комендант? Захотел Пешехонов тут же его и видеть. Предстал. Оказалось – подлинный комендант, назначенный Военной комиссией, офицер Гренадерского полка, князь, и комендантствует уже три или четыре дня, но кроме этих листков сделать ничего не успел. Пешехонов, собирая грозность, заявил ему, что двоевластия не допустит и готов признать его комендантом только, если он подчинится Комиссариату.

Вежливый грассирующий князь согласился даже с радостью, он и представления не имел, какие обязанности ему выполнять дальше. Он охотно взялся теперь составлять постовые ведомости, наряды, дело, которое знал. (Решили за ним всё-таки последить, но ничего дурного не заметили.)

Так Пешехонов энергично устанавливал единовластие – но чьё же? Кто послал его самого – Совета Рабочих Депутатов.

А как же правительство – есть у нас? или нет?

424

Петроградцы могли как угодно уверять, что у них успокаивается, – но зараза анархии расползалась, и прежде всего на ближайший Северный фронт.

Генералы выполнили свой долг перед революцией, помогли безболезненно сместить царя, – но революция не выполнила своего долга перед генералами: она начинала сотрясать саму Действующую армию.

И никакие радостные сообщения от Временного правительства не могли утишить тревогу генерала Рузского: эти банды, уже даже проскочившие Псков, уже в ближних тылах Северного фронта, загораживали от него всё остальное. В самом Пскове какие-то солдаты автомобильной роты из Петрограда отстраняли городовых и развешивали красные ленты на лавках, поверх гербов. По Пскову и местные солдаты начинали бродить беспорядочными группами. В Режице – под самым уже Двинском! – между штабом фронта и штабом 5 армии! – вооружённая банда неизвестного происхождения делала, что хотела, – бушевала в управлениях начальника гарнизона, коменданта, в полицейских участках, на всех наставляла оружие, сжигала деловые и полицейские бумаги, обезоруживала офицеров, военных: чиновников… Такое – в армейских тылах?? Как же воевать? За всю свою военную карьеру генерал Рузский не встречал ничего подобного: микробы, которые проникают через военные перегородки и вмиг разрушают ткань. Как против них действовать? Если их не уничтожить в самом начале – они развалят всю армию, всё то условное подчинение старшим в чине и уставам, на котором держится армейская структура: если его разрушить, то не останется ничего.

Однако и действовать самостоятельно, хватать и казнить этих бандитов, Рузский тоже не мог, по сложности революционной обстановки. Какими ни оказались петроградские деятели неблагодарными и безответственными, но генерал Рузский не мог противостоять им в одиночку, он не мог один выступить в роли военного карателя, – этого бы ему не простило общество. Поэтому надо было добиться единства действий всех Главнокомандующих, – и после события в Режице Рузский уже начал сожалеть, не зря ли он отказался от съезда Главнокомандующих. А теперь оставался только – рапорт Алексееву? И послали его.

Но Алексеев лишён таланта и смелости подлинного полководца, он никогда не возьмёт на себя смелое распоряжение, он конечно будет только докладывать в Петроград, и на это уйдут и часы, и дни, и неизвестно, выйдет ли что путёвое. Так что посланная Алексееву телеграмма о бандах зависнет надолго. Конечно, до Могилёва ещё когда эта зараза докатится, – а здесь она разрушала само тело Северного фронта – и сам Главнокомандующий со штабом не защищены от них, никакой караул не защищает от этой чумы. Да красные лоскуты на солдатах уже стали появляться и при самом штабе, даже в комендантской роте. И нельзя было запретить, потому что и депутаты Думы приезжали во Псков в таком же окружении агитаторов с бантами.

И оставалось Рузскому – вступить в прямое сношение с одним из своих соседей. Не с Эвертом конечно – тупым служакой и монархистом, но – с Непениным, с которым объединяли Рузского общественные симпатии и передовые взгляды. И положение их сейчас было сходно: у Непенина забурлило ещё раньше и больше. Вдвоём с Непениным они могли бы сейчас выработать и общую тактичную линию поведения.

Подумывал Рузский, как же ему снестись с Непениным короче всего. Очевидно, через Ревель. И он начал набрасывать телеграмму, которая могла бы безопасно пройти и руки шифровальщиков – а вместе с тем, от развитого человека к развитому, передать Непенину всю деликатность соображений.

Тут Данилов, тяжёлой походкой, принёс ему раздобытый экземпляр – типографскую листовку, грязно отпечатанную, того самого странного «приказа №1», о котором они уже слышали, но не придали значения. А он каким-то образом распространяется среди нижних чинов уже в прифронтовых частях! – хотя не прислан никаким законным путём.

Вот он. Положил Данилов на стол измятый лист, в сгибе прибил тяжёлой ладонью. Читали.

Это был как бы приказ по Петроградскому округу, но отданный в игнорирование командующего и всех чинов, не к их командному строю, но прямо и только к нижним чинам. В таком ли предположении, что теперь воинские части должны подчиняться не своим командирам, а Совету рабочих депутатов?

Рузский даже не верил своим глазам. Это могли писать сумасшедшие, это не могло быть допущено во время войны! Или уж тогда прислано из Германия?

Совершенно неслыханно! Эти бациллы могли убить армию в неделю.

Всё здание штаба закачалось.

Данилов выругался матерно. Рузский не употреблял таких выражений никогда.

Надо было?… – срочно телеграфировать в Ставку, что ж ещё? И передать им текст этого приказа, они его ещё наверно не знают? Да опасность в том, что сходный пункт есть и в объявленной телеграмме нового правительства: что для солдат устраняются все ограничения в пользовании общественными правами. И если это так открыто декларируется и вот так, как здесь, будет разрабатываться?… Может вспыхнуть только полный хаос, внутренняя рознь, и армия погибла!

Значит, нужно внутри самой армии беззамедлительно издать – противодействующий приказ, обеззараживающий! Для спасения дисциплины – восстановить и регламентировать в новых условиях взаимоотношения офицеров и нижних чинов.

Но разве неповоротливая голова Алексеева может найти тут решение? И все полтора года было несчастье, что он взят в начальники штаба Верховного, но в эти роковые дни – троекратно.

А как бы умело с этим справился Рузский, будь он в Ставке!… Нельзя простить Николаю его выбор.

А, вот что! – надо копию телеграммы послать Гучкову. Военный министр – единственный умный теперь человек, с которым можно сговориться, можно работать.

Отослали Алексееву. Отослали Гучкову.

Нет-нет, ещё не то! Тонко начуивал Рузский, чего не понимал и сутки назад: в Петрограде главная реальная сила сейчас – не Родзянко, и не Временное правительство, а Совет рабочих депутатов. И надо, с высоким тактом, установить отношения – непосредственно с ним, применительно к революционному моменту. Это – не каждому доступно и не прямо, у Совета рабочих депутатов сейчас, конечно, большое самолюбие и большая предубеждённость против прежних властей. Но такая возможность уже рисовалась Рузскому. Не только умел он быть тактичен, как никто из генералов, но должно было помочь ему одно счастливое обстоятельство: в близости к нему служил ещё с 1914 года генерал Михаил Бонч-Бруевич. В первый период Рузского Бонч был тут у него и начальником штаба Северного фронта, вслед за Рузским был выжит отсюда, сильно увлёкся контрразведкой (это он в своё время раскрыл и Мясоедова), но затем и у контрразведки возникли неприятности с обществом, особенно из-за дела Рубинштейна, – и Бонч вернулся к Рузскому, и ныне состоял в распоряжении Главнокомандующего Северным фронтом. Бонч-Бруевич под аксельбантами генштабиста был весьма свободолюбивых симпатий. Одна беда: эти дни его не было во Пскове, он в поездке, в глуши, на недостроенной рокадной дороге, – но надо вызвать его поскорей. А потому что, говорят, родной брат его, Владимир Бонч-Бруевич, давно почти революционер-подпольщик, – теперь вынырнул в Совете и был какой-то видный деятель. А связи – всегда связи, особенно родственные. И могут оказаться наилучшими в революционную бурю.