Читаем без скачивания Отныне и вовек - Джеймс Джонс

Но наутро, проснувшись от тянущей глухой боли, потому что на второй день всегда болит сильнее, он не чувствовал вчерашнего радостного подъема. Альма и Жоржетта давно встали, сходили за мясом и сейчас изучали газету. В газете ничего не было. Есть ему совершенно не хотелось, но они все-таки впихнули в него бифштекс. Жоржетта приподняла его за плечи и держала, а Альма разрезала бифштекс на кусочки и вилкой отправляла их ему в рот один за другим, как фермер, закидывающий сено на сеновал, а потом они каждый час заставляли его пить мясной бульон, так что скоро, как и предсказывала Жоржетта, ему стало противно о нем даже думать.

Альма позвонила миссис Кипфер и отпросилась на три дня. Миссис Кипфер, конечно, не поверила, что у Альмы месячные, и Альма понимала, что она не верит. Но в ее профессии эта отговорка традиционно признавалась уважительной, и любимицы хозяйки всегда могли пользоваться ею без риска, так же как в армии любимчики всегда могут выбить себе три дня отпуска под традиционные похороны бабушки, хотя никто, конечно, им не верит.

У них теперь была одна забота — их больной. Весь день они продержали его на диване и только под вечер переложили на кровать Альмы в спальню. И наотрез отказались сменить тугую повязку, надо потерпеть еще самое меньшее день. Альма принесла снотворное, и он принял его без возражений.

В газете сообщение появилось на второй день. Он еще спал, когда они просмотрели газету и нашли. На завтрак они дали ему жареную печенку с луком, подождали, пока он все съест, и только тогда показали заметку. Ему в эту минуту было на все наплевать, и сам бы он даже не стал ее отыскивать. Они поднесли газету прямо к его носу, и он без всякого интереса скользнул глазами по странице.

Он ждал, что новость займет всю первую полосу, что во всю ее ширину протянется набранный гигантскими буквами заголовок и точно посредине под ним будет чуть помельче напечатано имя разыскиваемого убийцы — его имя. А вместо этого — лишь на четвертой странице, почти в самом низу, и заголовок набран обычным средним шрифтом. Заметка в десяток строк с достойным восхищения лаконизмом сообщала, что в очередном переулке нашли очередной труп солдата, погибшего от ножевой раны, это некий штаб-сержант Джеймс Р. Джадсон, родом из округа Брейзит, штат Кентукки, стаж в армии 10 лет, служил начальником охраны в Скофилдской гарнизонной тюрьме, в связи с чем предполагается, что его убил из мести за какой-нибудь неверно истолкованный поступок кто-то из бывших заключенных, возможно недавно сбежавший из тюрьмы рядовой Джон Дж. Мэллой, которого, по заявлению армейского начальства, должны поймать со дня на день. Покойный, говорилось дальше, был невооружен и, судя по застывшему на лице крайнему изумлению, не ожидал, что на него нападут. Свидетелей убийства найти не удалось. Бармены гриль-бара «Лесная избушка», возле которого было обнаружено тело, опознали труп и, хотя подтвердили, что вечером накануне убийства покойный сколько-то времени провел в баре, не могли вспомнить, когда и с кем он оттуда ушел.

Горячая тянущая боль в боку не хотела отпускать его, и он боялся, что вот-вот опять начнет смеяться, как тогда; было неимоверно трудно вынырнуть из боли и сосредоточиться на содержании заметки. Но кое-что он все-таки сообразил. Во-первых, никто, как видно, не желает в это дело впутываться — ни матросы, которые даже не предложили свою помощь полиции, ни вызванные для дачи показаний бармены. Во-вторых, кто-то, вероятно, обнаружил труп раньше, чем полиция, и успел позаимствовать у покойника неплохой нож. А потом, после довольно долгих размышлений, его вдруг осенило: недавно сбежавший заключенный рядовой Джон Дж. Мэллой — это же Джек Мэллой и за неимением ничего лучшего полиция решила пока пришить убийство ему, чтобы угодить публике.

Это открытие подвело его, наконец, к выводу, смутно зревшему в его мозгу все то время, пока он читал: это же просто газетная заметка на потребу публике! А газеты, со смешком подумал он, как известно всем, даже нашему брату в казармах, пишут только то, что в данную минуту потрафит публике, и в служении этой важнейшей цели не слишком обременяют себя правдивым освещением фактов. И раз это написано в газете, то, может быть, все это вранье; может быть, они для того так написали, чтобы убийца Пруит наивно купился и как дурак вернулся бы в роту в расчете, что отделается лишь наказанием за самоволку. Может быть, это для него приманка, лукаво посмеиваясь, думал он, и они теперь ждут, когда он клюнет.

Но чтобы они поймали рядового Джона Дж. Мэллоя? Он не удержался и засмеялся вслух, хотя было очень больно. Газетам верят только дураки набитые.

— По-моему, все не так уж плохо, — наконец заметила Жоржетта.

— Угу. — Он посмотрел на них с хитрой улыбкой. — Только откуда я знаю, что это не треп? Может, они это нарочно, чтобы я перестал бояться и высунулся.

— Вот именно, — сказала Жоржетта. — Не высовывайся.

— Тебя кто-нибудь там видел? — спросила Альма.

— Когда он из бара выходил, с ним были два матроса. Они меня видели, но, думаю, вряд ли узнают. Там темно было, и они далеко от меня стояли.

— Во всяком случае, в полицию они пока что не заявили, — бодро сказала Альма. — По-моему, им не хочется влезать в эту историю.

— Угу… если верить газетам, то конечно. Почем я знаю, может, их как раз сейчас допрашивают.

— Вот уж не дай бог, — испуганно пробормотала Жоржетта.

— Даже если вернусь в роту, когда рана заживет, все равно прижучат за самоволку, — сказал он. — С моими прошлыми заслугами это минимум на шесть месяцев. А я больше в тюрьму не собираюсь. Даже за самоволку.

— После того, что ты нам тут порассказал, вполне могу тебя понять, — хихикнула Жоржетта.

— Ладно, — сказала Альма. — Давай пойдем, пусть он отдыхает. А там уж что будет, то и будет. Как ты сейчас? Ничего?

— Ничего. Немного побаливает. — Он чувствовал, что улыбка у него глупая, он всегда так улыбался, когда ему было больно. Он с трудом подавил желание засмеяться.

— Хочешь, дам таблетку, чтобы заснул?

— Не люблю я эти снотворные, — глупо улыбнулся он.

— Это совсем безвредное.

— Я сейчас все равно не засну. Лучше вечером дашь.

— Это он правильно, — кивнула Жоржетта.

— Не могу смотреть, как ты мучаешься, — заволновалась Альма.

— Да ну, ерунда. — Он улыбнулся все той же глупой улыбкой. — Это еще что. Один раз я сломал руку, когда бродяжил… денег не было, к врачу не пойти… Я тебе как-нибудь расскажу.

— Пошли, — сказала Жоржетта. — Не будем ему мешать, пусть отдыхает.

Он проводил из взглядом и остался наедине с болью. Ему снова хотелось смеяться. Он чуть приоткрыл глаза и стал следить за игрой света, пробивающегося в щелки между веками: блики дробились, распадались, вновь сливались в причудливые узоры, как в калейдоскопе, и ни один из узоров ни разу не повторялся; он мог часами любоваться этими бесконечными вариациями. Потом в мозгу начали вспыхивать осмысленные картинки, тогда он плотно закрыл глаза и замер, чтобы неясные образы обрели четкость; он следил за историями, которые они перед ним разыгрывали, и будто смотрел детективный фильм, ему хотелось знать, что будет в конце. Так бывает, когда тебя уже клонит в сон, но ты понимаешь, что не заснешь, и нарочно стараешься продлить это состояние подольше — если, конечно, знаешь, как это сделать, — чтобы смотреть и смотреть эти истории: они ничуть не хуже, чем кино, даже лучше, потому что цензура на них не распространяется, и если хочешь увидеть фильм с голыми женщинами — пожалуйста, смотри, надо только о них подумать. Один такой фильм он прокручивал особенно долго, самое интересное там наступало в ту минуту, когда Альма с Жоржеттой в последний раз его кормили и Жоржетта держала его за плечи; странно, почему он ни разу не замечал Жоржетту в «Рице», думал он, продолжая сосредоточенно смотреть кино, ведь до перевода в седьмую роту он захаживал в номера «Риц» довольно часто.

Вечером Альма дала ему три таблетки снотворного, и утром он понял, что кризис миновал и дело идет на поправку. Он знал, что это так, потому что ему хотелось вылезти из постели. Собрав всю силу воли, он с трудом встал с кровати, и рана негодующе отозвалась тупой болью, но главное было не в том, что он сумел встать, а в том, что, несмотря на боль, ему хотелось подняться. Да, дело идет на поправку.

Пошатываясь, он одолел три ступеньки вниз и увидел, что Альма постелила себе на диване и спит в гостиной, чтобы услышать, если он ее позовет. Он-то думал, она спит с Жоржеттой во второй спальне, и открытие поразило его. Поразило настолько, что к глазам подступили слезы, и, внезапно вспомнив, как сильно он ее любит, он прошел через комнату, сел на край дивана, поцеловал ее и положил руку ей на грудь, мягкую и упругую под шелком пижамы.

Она мгновенно проснулась и пришла в ужас, увидев, что он не в постели. Она не только настояла, чтобы он немедленно лег, но и сама довела его до кровати и уложила.