Читаем без скачивания Отныне и вовек - Джеймс Джонс

Он замолчал, переводя дыхание, и посмотрел на Лысого, продолжавшего невозмутимо стоять в дверях. Надо бы добавить еще что-нибудь этакое, покрепче, подумал Тербер, а то жидковато.

— Одно тебе могу сказать: сколько служу в армии, такого раздолбая на месте старшины не видел ни разу, — заключил он. Нет, не прозвучало, слабо.

Доум молчал.

— Ладно. Чего стоишь? Проваливай. Можешь до обеда гулять, все равно от тебя толку как от козла молока.

— Спасибо, старшой, — сказал Лысый.

— Катись к черту, — огрызнулся Тербер, сердито глядя ему вслед. Задев широченными плечами за оба косяка и почти коснувшись головой притолоки, Доум вышел из канцелярии. Лысый Доум, муж толстой, неряшливой, сварливой филиппинки, отец целого выводка сопливой темнокожей ребятни, тренер одной из худших за всю историю полка боксерской команды, сержант строевой службы в одной из самых завалящих рот. Старый солдат с восемнадцатилетним армейским стажем и с жирным брюхом от выпитого за восемнадцать лет пива, солдат, обреченный из-за своей темнокожей семьи до конца жизни служить только за границей. Человек, который, старательно проводя предписанную Динамитом профилактику, возглавил жестокую травлю Пруита и который сейчас так же старательно пытается его прикрыть, когда тот совершил убийство и не возвращается из самоволки. Себе-то Доум, вероятно, объясняет это какой-нибудь сентиментальной ерундой вроде того, что, мол, в роту после призыва поднавалило много новеньких, того и гляди, начнут верховодить, а стало быть, мы, «старики», должны быть заодно. И, глядя, как он выходит, Тербер словно воочию увидел опутавшую всю роту разветвленную сеть молчаливого заговора — ничего в открытую, ничего вслух, все вдруг точно ослепли, никто ничего не видит и не знает, и бороться против этого все равно что биться головой о стенку.

Если, конечно, ты хочешь бороться, сказал он себе. А ты не хочешь. Тюрьма нравится тебе не больше, чем им. Тюрьма никому не нравится — кроме тех, кто там служит.

Что ж, подумал он, значит, он все-таки решился. Терпел, терпел, а потом — раз! — и готово. Ты же сразу понял, что он этим кончит.

— Розенбери! — заорал он.

— Да, сэр, — спокойно ответил Розенбери, все так же неслышно работавший с картотекой.

Спокойный он парнишка, этот Розенбери, очень спокойный. Пожалуй, потому он и взял его на место Маззиоли, когда того перевели в штаб полка. Выбирал себе нового писаря всю последнюю неделю перед отпуском.

— Розенбери, пойдешь сейчас в полк, заберешь там сегодняшний мусор и, пока я тут разгребаю дерьмо после Доума, разнесешь все эти никому не нужные указивки и циркуляры по карточкам.

— Я уже там был, сэр, — спокойно сказал Розенбери. — Сейчас все расписываю.

— Тогда ползи в кадры. Скажешь Маззиоли, что мне нужно личное дело Айка Галовича. Давай катись отсюда, чтобы твоя морда мне тут не отсвечивала.

— Есть, сэр.

— И раз уж там будешь, принеси заодно дела всех, кого за мое отсутствие повысили или понизили.

— Личное дело Пруита вам тоже принести?

— Личное дело Пруита засунь себе в задницу! — прорычал Тербер. — Если бы оно мне было нужно, я бы тебе сказал, болван недоделанный! Ты теперь солдат, Розенбери, забыл? Ты в армии, а не на гражданке!

— Так точно, сэр, — спокойно сказал Розенбери.

— Конечно, ты по призыву и в армии временно… — хитро сманеврировал он.

— Так точно, сэр.

— … но тем не менее ты — солдат! — с торжеством взревел Тербер. — Самый обыкновенный, вонючий, паршивый солдат! Который делает только то, что ему приказывают, а когда не надо, не высовывается и дурацких гражданских вопросов не задает! Дошло?

— Так точно, сэр.

— Тогда валяй, действуй. И я тебе не «сэр»! Так обращаются только к офицерам. Дело Пруита я возьму позже. Когда мне будет нужно. Когда будет настроение и время, понял?

— Так точно, сэр.

— Мне сейчас не до Пруита. Сначала надо с остальным дерьмом разобраться, — пояснил он почти нормальным голосом.

— Так точно, сэр, — спокойно отозвался Розенбери, выходя из канцелярии.

Тербер смотрел в окно, как Розенбери спокойно шагает через двор. Ни хрена ты его не обманул! Спокойный парнишка, этого у него не отнять. Невозмутимый хранитель извечной еврейской тайны, закрытой для всех, кроме членов той же секты. Может быть, даже и для них закрытой, поправился он. Небось все мгновенно соображает, но языком трепать не будет, насчет этого не беспокойся.

Только спрашивается, какого черта болван таращится на него, будто он вернувшийся с небес пророк Исайя?! — неожиданно взорвался он. Можно подумать, он генерал армии!

Впрочем, парень не виноват. Эти новенькие по призыву вначале все такие. К тому же, наверно, слышал, что он подал на офицерские курсы. Да уж, конечно, слышал. Об этом вся рота знает. Но в отличие от остальных, которые, не найдя выхода своему удивлению и разочарованию, пускают в его адрес шпильки, Розенбери спокойно хранит все в себе, в том хранилище еврейской тайны, куда он складывает все, что слышит, видит и чувствует.

Ха, подумал он, может быть, он тебя за это даже уважает. Он же не профессиональный солдат, а по призыву.

Но этого ему никогда не узнать, спокойный парнишка Розенбери не позволит распечатать свою герметически закупоренную еврейскую тайну. Надо будет когда-нибудь все же попробовать и взломать хранилище, просто так, из спортивного интереса, чтобы посмотреть, что же там внутри.

Ничего у тебя не выйдет, сказал он себе. Он знает, что ты идешь в офицеры, а раз так, ничего у тебя не выйдет. Откинувшись на спинку кресла, он закурил — с перепоя у сигареты был очень мерзкий вкус, — и ему вдруг стало интересно, что подумал Пруит. Что он подумал, когда узнал, что Милт Тербер решил стать офицером?

Он очнулся от задумчивости, взгляд его стал осмысленным, и тут он обнаружил, что смотрит на испохабленный Доумом журнал утренних сводок. Не суйся, дурак, сердито сказал он себе, не лезь! Пусть этим занимается кто-нибудь другой.

И все-таки, Тербер, что ты придумаешь? Ты ведь должен что-то сделать.

По нынешним временам из этой дубины Доума может выйти неплохой старшина. Ему бы только научиться грамотно говорить, а все остальное вполне годится. Тупая башка! — распсиховался он, запирая журнал в стол. Вот уж действительно, тупее немца может быть только тупой немец!

Он наверняка сумеет прикрывать Пруита дней десять или даже две недели. Если, конечно, не возникнет ничего чрезвычайного или неожиданного, например назначат маневры. Ежегодные маневры должны начаться довольно скоро. Но если не отмечать его в сводках хотя бы дней пять, это его тоже здорово выручит, когда он вернется. А что вернется, можно не сомневаться. В самоволку сверхсрочники иногда уходят — да, бывает. Но сверхсрочники не дезертируют.

И не потому, что им не хочется, думал он, а потому, что не могут.

Если парень завербовался на тридцать лет, куда ему, к черту, податься?

Военная полиция может, конечно, затеять расследование, но вряд ли. Ни для армии, ни для тюрьмы Толстомордый Джадсон не представлял особой ценности. Таких, как он, в любой части по центу за пучок. В каждой роте есть минимум один свой Джадсон, а обычно даже больше. Что же касается начальника тюрьмы…

… минутку, минутку, роясь в памяти, подумал он, кто же у нас нынче начальник тюрьмы? Перед его глазами замелькала, как на параде, нескончаемая вереница офицерских физиономий, потом в сознании что-то щелкнуло, и, остановив включенный в мозгу кинопроектор, он промотал пленку назад, к нужному кадру. Томпсон, сообщило ему встроенное в мозг справочное бюро, майор Джеральд У. Томпсон, ранее служил в… надцатом пехотном, в звании капитана командовал 1-й ротой, затем стал адъютантом батальона, затем адъютантом полка, затем в звании майора возглавил оперативное отделение планово-учебного управления штаба части, затем был переведен в гарнизонную комендатуру и назначен начальником тюрьмы; тот самый, чья жена часто катается на лошадях и с Хомсом, и с Колпеппером…

… как бы там ни было, подумал он, все еще гордясь безотказностью своей старой автоматической картотеки, у Томпсона давно должен быть в наличии второй Толстомордый. И куча других на подходе. В нашей роте их и то минимум два: Лидделу Хендерсону и Чемпу Уилсону нужна лишь весьма небольшая соответствующая подготовка, и они смогут функционировать вполне на уровне Джадсона.

Нет, военная полиция вряд ли пришлет в роту своих людей. Но если, паче чаяния, это произойдет, лично он подстрахован. Если они заявятся, он только в этот день и обнаружит, что Пруита нет в роте. И что бы они там ни доказывали, страховка у него надежная — он был в отпуске. Пусть отдуваются эти два идиота, Чоут и Лысый, надо же им было заварить эту кашу! Если вся рота по такому случаю внезапно оглохла и ослепла, можно не волноваться. Никто не стукнет; Доум и Вождь будут молчать как могила, единственный риск — Айк Галович, но кто станет слушать старого придурка, разжалованного за несоответствие? Да Айк и не осмелится раскрыть рот перед лицом такой оппозиции.