Читаем без скачивания Тучи идут на ветер - Владимир Васильевич Карпенко

Радостная весточка эта оказалась последней. Оборвалась вдруг связь с бригадами. Сутки, двое начдив ждал. Вестовые возвращались, в один голос твердили: Прямая Балка, Давыдовка, откуда получили такие богатые трофеи, у белых. Сквозь землю провалились, сгинули.

— Не иголка же в самом деле!.. В скирде… — В гневе колотил Борис кулаком романовский тулуп, свисавший с топчана. — Три тыщи клинков! Степь гудом идет на десятки верст при атаке…

Безбожно кружил гонцов, не велел с пустыми руками появляться ему на глаза. А вскоре уверился — не в нерадивости вестовых дело. На всем Северном участке Коммунистическая и Доно-Ставропольская дивизии, едва сдерживая зыбкую линию фронта, с большими потерями пятились к пригородам Пичуге, Ерзовке, Орловке, Городищу.

С утра больного навестил брат, Гришка Колпаков. Полчаса не побыл, а тяжелых мыслей оставил много. Делясь армейскими бедами, не умолчали и о своих дивизионных. Вчера в районе Котлубани одна из его бригад, 3-я, целиком сдалась в плен. Не утерпел, проговорился:

— А был бы при мне Костей с конницей, не случилось такого… — Копаясь по карманам в поисках кисета, спросил — А ты о своей пропавшей слух имеешь?

Борис приподнялся на локте.

— Скрутил бы ты, брательник, и мне…

Так и выставила Настенка руки. Под его тяжелым взглядом сомкнула обидчиво рот, мягкие белые кисти уложила опять на колени.

Не замечал Григорий бессловесной перепалки молодых. Скручивая цигарку, высказал новость:

— Болтают, увели Семка с Костеем свои бригады за Дон… В Девятую армию.

Стиснул конник зубами край самокрутки. Долго глядел на огонек в зажигалке. Напомнил он ему желто-горячий тюльпан, качающийся на ветру. Глазам предстала заманычская степь. Даже уловил запах парующей по весне голубой земли… Табачный дым, колючим клубком застрявший в горле, отогнал наваждение. Ткнул цигарку в руки жене.

— А еще что болтают?

Гришка отогнал папахой от него дым.

— Всякое… Будто и к белым даже подались…

Не скоро отозвался Борис:

— Не дюже засиживайся, братан, возле… Доктора тиф признают…

Вечером звонил Егоров. Справился о здоровье, самочувствии. Ни слова о дивизии. Не по себе Борису поделалось от этого звонка. Отругал, пригрозил трибуналом — гляди, облегчение бы нашло. Он — голова, с него и спрос. Мало, как с больным разговарил — посылку с продуктами направил, для скорейшей поправки…

— Тут эта жратва в глотке встряет, не лезет, — злился он, оттесняя от топчана жену с чашкой в руках.

Настенка умоляюще косилась на золовку — просила подмоги. При невестке Пелагея не выказывала свой норов. Сошлись и живите себе с миром — не мешалась, не встревала в их семейные нелады. Иногда подавала голос:

— Не кобенься, братушка, шибко, — держала сторону снохи. — Колотится, колотится баба возле цельными днями… Да еще ночами напролет сидит у изголовья, дежурит… А ты что вытворяешь? Погляди на нее, глаза одни да скулья… Краше в гроб кладут.

Выругался Борис смачно, но к ложке потянулся.

Только Настенка засветила настольную лампу, в курень ввалились с холоду двое — член Реввоенсовета Ефремов и начальник армейского политотдела Ла-шевич.

— Принимай гостей, хозяин, — бодро отозвался от порога политотделец. — На огонек завернули…

Борис содрал с головы рушник, чалмой наверченный жениными руками, присел на топчане. Натягивая поверх исподней рубахи френч, приглашал:

— Руки не подам. Доктора ведь… За воспалением легких, мол, непременно жди тифу… Вот и жду. Гляди, и брешут.

Разматывая заиндевелый на морозе башлык, Лаше-вич согласно кивал:

— Условие принимаем. Но, думаем, хозяйка побалует нас самоварчиком. Сошли с пару. А то еще ого сколько трястись в санках…

Настенка хотела накрыть стол в горнице, но Борис выпроводил ее в комнатку. Разговор велся через открытую дверь. Собственно, говорил один Лашевич; Ефремов занимал хозяйку — она тихонько посмеивалась, вызванивая чайной ложкой в стакане…

Оказывается, комиссары провели день в 1-й Коммунистической, ткнувшейся правым локтем у села Пичуги в обрывистый берег Волги. Дивизия сжалась, похоже как боевая пружина в затворе. Беляки наседают с остервенением, давят конницей.

— Теперь куда же? — спросил Борис.

— К доно-ставропольцам.

— Там и вовсе беда… Колпаков забегал нынче.

Отогревшиеся залетные гости собрались в дорогу.

Всю ночь Борис обливался потом. Зябли ноги. Настенка свалила на него все полушубки, какие имелись в курене.

К свету унялся озноб. Задремал, но как-то весело вдруг залился телефонный звонок. Сдернул трубку — угадал голос командарма:

— Разбудил, Борис Макеевич? Не мог утра дотерпеть. Объявились твои, пропащие… От Котлубани прут на Гум-рак — Городище. Шум великий идет…

Обессиленный, ткнулся затылком в мокрую подушку. Мутилось в глазах, мутилось в голове…

— Конечно, возвратный…

Петров развел руками, глядя в белое, как стена, лицо Настенки.