Читаем без скачивания Квадрат Разности - Александр Рябинин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Напрасно она это спросила. Но, как говорится, слово не воробей. Я поднял руку.
– Да, Саша, слушаю тебя.
– Ольга Афанасьевна, а почему каждый год на День Победы приглашается Филипп Андреевич? Что, у нас в селе других ветеранов нет, более заслуженных?
– А чем тебя Филипп Андреевич не устраивает?
– Моя бабушка рассказывала, что он у немцев полицаем служил, а на фронт попал только после освобождения нашего села Красной армией. И воевал всего три дня. В первом же бою получил ранение в руку и был комиссован. И, как сказала бабушка, еще не известно – немцы ему руку прострелили, или он сам таким образом решил от фронта откосить.
После моих слов класс разразился громким смехом. А Ольга Афанасьевна схватила метровую деревянную линейку и ударила ею по столу с такой силой, что линейка разлетелась на две части, и один кусок влетел прямо в лоб Генке Кузнецову, который сидел за первой партой, перед учительским столом. Генка скривился от боли, но смеяться не перестал.
– Прекратите немедленно! – заорала во все горло учительница. – А с тобой, Рябинин, будет отдельный разговор. Как можно распространять такие сплетни о заслуженном ветеране! Вы же сами видели, сколько у него наград.
– Да какие там награды – медальки юбилейные да значки разных родов войск. Если поверить, что эти значки ему вручили по делу, то получается, что он служил и в десанте, и в морфлоте, и в артиллерии. Небось в военторге купил, – возразил классной руководительнице Серега Лыков.
– Подводным ледчиком он служил, – включился Витек Заварзин. – На подводе лед возил.
Новый взрыв смеха оказался такой силы, что задрожали стекла в окнах.
Ольга Афанасьевна села на стул и схватилась двумя руками за голову, давая нам понять, что она так возмущена, что у нее просто нет слов.
– И каждый раз он рассказывает одну и ту же дурацкую историю, как пьяного фрица вилами заколол, – добавил Витек.
***
Эта история заслуживает того, чтобы на ней отдельно остановиться. Сам ветеран повторяет ее при каждом удобном случае. А случаев таких ему предоставлялось немало. Ежегодно, на День Победы, Филипп Андреевич смаковал историю своего «подвига» с трибуны на митинге. Кроме того, его часто приглашали в школу на 7 ноября и даже зачем-то на 8 марта. Нужно отдать ему должное – ораторским искусством ветеран Пустовой владел неплохо. Недаром он много лет отработал диктором местного радиоузла. Как сейчас помню его протяжный тенорок, звучащий из радиодинамика у нас на кухне: «Вни-и-имание! Говори-ит радиостанция совхоза “Маяк”! Прослушайте объявление!»
При этом слово «совхоза» он произносил очень тихо, зато на словах «радиостанция» и «Маяк» едва не срывался на крик. Как-то к нам в гости приехала папина сестра – тетя Варя, и когда она впервые услышала голос Филиппа Андреевича, удивленно спросила:
– А как фамилия этого диктора? Я каждый день слушаю радио «Маяк», всех дикторов по голосу отличить могу, а этого первый раз слышу…
Отобразить все оттенки речи и жесты Филиппа Андреевича, когда он рассказывал о главном подвиге своей жизни, не представляется возможным. Но я постараюсь передать эту историю максимально приближенно к первоисточнику. Итак, когда ветерану Пустовому предоставляли слово, он первым делом прокашливался, выпивал стакан газировки, после чего медленно обводил глазами слушателей, выбирая «жертву». А когда выбирал – по одному ему известным критериям – впивался прищуренным, практически немигающим взглядом в глаза «жертвы» и начинал, сначала едва слышно, а потом все громче и громче, свой рассказ:
– Товарищи, моя история может показаться вам несколько надуманной. Но это совсем не так, все, о чем я вам сейчас поведаю, истинная правда. Я до сих пор во всех подробностях помню этот день – 27 августа 1942 года. Село наше на тот момент уже без малого год находилось в оккупации. Нижние чины Вермахта расположились в помещениях аракчеевских казарм, в которых теперь учатся младшие школьники, а унтер-офицеры и офицеры распределились на постой по домам наших односельчан. Один унтер-офицер по имени Ганс поселился в нашем доме, в котором мы вдвоем с мамой жили. Жирный такой немчина, как боров. Насчет пожрать большой любитель. Свинью нашу Машку зарезал гад и сожрал. И курей всех переловил. Хотел и корову Зорьку под нож пустить, но тут мамаша моя на колени перед ним упала, в слезах умоляла оставить кормилицу в живых. Фашист долго не мог понять, чего эта старуха от него хочет, а когда понял, то согласился, но при одном условии – хозяйка будет каждый день поить его свежим парным «млеком» и кормить домашним творожком со сметанкой. Вот такая сволочь прожорливая, – на этом месте ветеран снова прокашливался, выпивал еще один стакан газировки и продолжал.
– Я в ту пору занимался заготовкой сена на зиму для нашей Зорьки. Косил траву по балкам да оврагам и складировал в сарае. Так вот, 27 августа я попросил соседа, деда Матвея, у которого была лошаденка, подвезти скошенное мной сено. Загрузили полный воз, подвезли к сараю, выгрузили. Дед Матвей отправился по своим делам, а я открыл двери нараспашку и стал закладывать сено в сарай. И что-то мне не понравилось, вроде всегда аккуратно укладывал, чтобы больше влезло, а тут смотрю – разбросано сено по всему сараю как попало. Дай, думаю, поправлю. Ну и нанизал копичку на вилы. Чувствую, вилы мои входят во что-то мягкое. И тут раздался такой истошный, душераздирающий крик, что я с испугу замер на месте, а вилы выдернул и вижу – на зубьях кровь. Сначала мне показалось, что орет свинья. Больно голос похож. Думаю, может соседская хавронья ко мне в сарай залезла, сено переворошила и заснула. Но тут сено раздвинулось и показался огромный живот, из которого вытекали четыре кровавых струи. Ганс, а это был наш постоялец, продолжая дико орать, попытался встать на ноги, но был настолько пьян, что смог только сесть и прижать руки к животу, пытаясь остановить кровь. Потом он поднял глаза и увидел меня с вилами наперевес. Наконец до него начало доходить, что произошло, и фашист, продолжая левой рукой держаться за окровавленный живот, правой потянулся за автоматом, который лежал в метре от него. Я осознал, что моя жизнь висит на волоске. Если немец дотянется до автомата – мне конец. Тогда я заорал: «Получи, фашистская морда!» И
