Читаем без скачивания Страж фараона - Михаил Ахманов

Ни лампы, ни матраса, ни подвала… Где-то в стороне, смутно отражаясь в водной поверхности, плясало багровое пламя костра – не огонь ли под адскими сковородками? Темнота, запах дыма, пота и крови, запах страдания – не ароматы ли преисподней? Стук и лязг, гортанные выкрики и вой – не вопли ли демонов? И эти огромные силуэты, что скользят вокруг, жуткие смрадные тени, то ли с дубинками, то ли с вилами…

Дьяволы! Откуда они взялись?

Вопрос остался без ответа. Чья-то босая ступня ударила Семена в грудь, чья-то дубина просвистела рядом с ухом, чья-то страшная рожа, чудовищно большая, с пучками волос, торчавших со всех сторон, склонилась к нему. Он ударил рукоятью молота, расслышал сдавленный стон и вскочил на ноги. Тени тянулись к нему чем-то длинным и острым, замахивались, угрожали, пугали адскими личинами, но он уже не страшился их и не задавался вопросом, откуда взялась эта адская свора и как он очутился здесь. Вся нерастраченная ненависть, весь гнев, копившийся день за днем, месяц за месяцем, вдруг прорвались, будто река, размывшая плотину; и, словно буйный поток, он не думал, вернется ли в прежнее русло, проложит ли новое и доберется ли до океана вообще.

Не добраться означало умереть, но смерть была лучше судьбы раба. Смерть не пугала его; он лишь хотел отомстить кому-то за годы неволи и унижений. Почему бы не этим, с дьявольскими харями? Почему бы не здесь, на скользкой от крови траве? И почему не сейчас? Момент казался Семену вполне подходящим.

– Не возьмете, гады! – взревел он, с размаху опуская молот. Что-то треснуло, то ли дерево, то ли кость, одна из теней исчезла, будто ее снесло ветром, но тут же явились три другие – подпрыгивали, кривлялись, тыкали длинными палками, пока Семен не успокоил их кувалдой. Затем все смешалось в хаосе дикой свалки; хруст, стоны и вопли, ощущение разгоряченных тел, боль от ударов, брызги крови, своей и чужой, страшные, похожие на звериные морды, лица, темные фигуры – они накатывали волной, ревели, рычали и падали под молотом, свистевшим в воздухе. Семен бил и бил, то вращая его над головой, то перебрасывая из руки в руку или отпуская на всю рукоять будто сокрушительное стальное ядро; ему, кузнецу и скульптору, молот был покорен и столь же привычен, как меч для древнего воина или коса для косаря. Случалось, в прежние годы он плющил с одного замаха железный двухдюймовый прут… У демонов, сражавшихся с ним, головы были помягче железа.

Теперь, когда он поднялся, ему казалось, что эти существа, люди или дьяволы, не могут сравниться с ним ростом, силой и подвижностью. Они доставали ему до плеча, хоть их чудовищные лики были втрое и вчетверо больше, чем у нормальных людей; лики трещали и распадались под ударами, и скоро Семен догадался, что это не лица вовсе, а маски. Лиц он не видел – ночь была темной, безлунной, а отблески от костра слишком слабыми.

Что-то тонко пропело в темноте, едва различимый прутик воткнулся в грудь одного из нападавших, и тот упал. Стрела? Откуда здесь стрелы и лучники? Эта мысль скользнула по краю сознания, не задержавшись там и почти не удивив. Через секунду стрелы посыпались одна за другой, и Семен, еще охваченный яростью берсерка, машинально отметил, что кто-то, видать, ему помогает. Вряд ли ангелы господни или десантники федералов – у тех и других было оружие помощнее стрел. Впрочем, демоны в масках, что бились с ним, никак не походили на чеченцев.

Внезапно их поредевшая толпа рассеялась, и, замахнувшись, Семен обнаружил, что бить вроде бы некого. Черные тени таяли в сумраке, исчезали, растворялись где-то в просторе ночной равнины будто кошмарный сон. Тело Семена начало гореть; он ощутил, что по вискам и щекам стекают струйки пота, что кожа зудит от царапин, что над коленом сильно жжет и левая штанина набухает кровью.

Бешенство схватки медленно, неохотно покидало его. Он выпрямился с хриплым вздохом и, осматриваясь, поворочал головой. Сон вроде бы кончился, но все вокруг по-прежнему оставалось как в смутном сновидении: перемазанные кровью ладони на рукояти молота, холмики тел, валявшихся в траве, мерцающий шагах в сорока костер и фигуры рядом с ним – они возбужденно размахивали руками, наклонялись, совали в огонь длинные палки. Странный пейзаж после подвала с могильной плитой и парашей! Но он мог иметь какие-то объяснения, ибо живые и мертвые люди, костер и молот и даже кровь не выходили за рамки реальности. Необъяснимым было другое: плеск волн в той стороне, где горел огонь, и ощущение беспредельной и ровной степи, тянувшейся от речных берегов куда-то в бесконечность. Почему-то Семену казалось, что там, за костром, не озеро и не море, а река, могучая и широкая, достойная этой огромной, тонувшей во тьме равнины.

Река и степь! Звездное ночное небо, видимое от горизонта до горизонта! И никаких гор! Ни скал, ни домов, ни хлевов, ни иных строений…

Семен Ратайский, скульптор из Петербурга, бывший чеченский пленник, вытер со лба пот и судорожно сглотнул.

Длинные палки оказались факелами. Какой-то человек шел к нему от костра, подняв над головой пылающую ветку. Он был пониже, чем Семен, и поуже в плечах, но тело выглядело сильным, мускулистым, а кожа в отблесках пламени отливала красноватой медью. Лицо человека показалось Семену странно знакомым; фотографическая память художника тут же напомнила, что мужчина похож на него самого – такого, каким он был лет пять назад, на пороге тридцатилетия. Ровные дуги бровей над темными глазами, широкий лоб, чуть плосковатые скулы, крепкий решительный подбородок… Губы, правда, были другими, более пухлыми, и нос не столь резких, как у Семена, очертаний… Но в общем похож! Так, как походит младший брат на старшего.

Не доходя трех шагов, человек остановился, освещая факелом свое лицо, и произнес пару напевных фраз. Семен молчал, разглядывая мужчину со все возраставшим изумлением. Непонятный язык и черты, сходные с его собственными, казались не столь уж существенным делом; мало ли на свете всяких наречий, а также людей, случайно похожих друг на друга! Но вот одежда… Одежда была удивительной. Просто невероятной!

То ли короткая юбка, то ли передник, перехваченный на талии поясом – видимо, белый, но сейчас измазанный грязью и кровью; ножны с длинным кинжалом, висевшие на перевязи; грубые сандалии и ожерелье. Собственно, не ожерелье и не пектораль, а пестрый воротник шириною сантиметров двадцать, прикрывавший плечи, спускавшийся на спину и на грудь. Кажется, эту деталь одежды сплели из бисера, и она, вероятно, была очень красивой, но в данный момент на ней темнели пятна крови, и кое-где в бисерном кружеве зияли прорехи. Этот незнакомец с факелом явно участвовал в схватке.

Видимо, он догадался, что его не понимают, и, приложив растопыренную ладонь к воротнику, несколько раз повторил: «Сенмут! Сенмут!» Семен подумал: – «Надо же! И имена похожи!» – затем, не выпуская молот, ткнул себя пальцем левой руки в грудь и назвался:

– Семен! Семен Ратайский!

– Сенмен Ра? – повторил человек с явно вопросительной интонацией. Выговор его казался непривычным – в слове «Сенмен» он сделал ударение на первом слоге, и от того имя Семена прозвучало совсем не по-русски.

Вдруг лицо незнакомца начало разительно меняться; до того усталое и мрачное, оно озарилось надеждой и благоговейным изумлением. Слабая улыбка скользнула по его губам, глаза заблестели ярче, он выронил факел и развел руки странным жестом: локти прижаты к бокам, предплечья вытянуты, ладони раскрыты и направлены к Семену, то ли в попытке обнять его, то ли оттолкнуть.

– Сенмен Ра! – торжествующе выкрикнул незнакомец, повернулся к костру и добавил несколько повелительных фраз. Оттуда заспешили трое: щуплый пожилой мужчина в длинном белом одеянии и пара крепких молодцов, меднокожих и полунагих, с кинжалами и топориками на перевязях. Они несли факелы и, повинуясь жесту человека, назвавшегося Сенмутом, встали по обе стороны от Семена, осветив его с ног до головы.

– Сенмен… – тихо произнес их предводитель, – Сенмен…

Еще какие-то слова, певучие и протяжные, словно молитва, слетели с его губ; потом он повалился на колени, уткнулся лицом в босые ноги Семена и стал целовать их. Кажется, лицо его было влажным, но не от пота и крови, а от слез.

Люди с кинжалами и топорами – несомненно, воины – разом воткнули факелы в мягкую почву и тоже сложились втрое: колени согнуты, ягодицы на пятках, спины дугой, руки вытянуты, лбы упираются в землю. Поза покорности, какую принимают перед богами и царями, понял Семен. Где-то он ее уже видел, в камне или на рисунках – тела, распростертые перед огромной фигурой владыки… Воспоминание скользило в его голове будто рыба, вяло пошевеливающая плавниками, никак не желавшая подняться на поверхность. В то же время он глядел на пожилого в белом; этот не опустился на колени, а лишь склонил в поклоне бритую голову и теперь рассматривал Семена маленькими, глубоко запавшими глазками. Лицо его с ястребиными чертами казалось спокойным и задумчивым; этот тощий невысокий человек был, несомненно, умен и повидал многое.