Читаем без скачивания Код завинчивания. Офисное рабство в России - Ирина Драгунская

Когда я рассказывал знакомым о том, что мы готовим книгу про офисное рабство и цитировал кое-какие ее фрагменты, мне часто говорили: «Ну и что удивительного? Мало ли что бывает» или «Тоже мне проблему придумали». Складывается впечатление, что большинство людей, которые сталкиваются с офисным рабством, либо не замечают проблемы, либо настолько с ней свыкаются, что даже начинают оправдывать жесткие действия коллег — мол, сам виноват, бьет — значит любит… А это ведь стокгольмский синдром — штука похуже самого рабства!

Надеюсь, эта небольшая книга лишний раз поможет понять, что многое из того, что происходит в российских офисах, — неправильно и не должно быть в цивилизованном обществе, что офисное рабство как явление ничуть не безобиднее дедовщины в армии, коррупции чиновников или взяток на дорогах. Офисное рабство в той или иной степени существует везде, но в России, мне кажется, бороться с ним сложнее, так как понятие свободы у нас еще не так ценится гражданами, как, например, на Западе, да и власть ведет себя более жестко. Тем не менее мировая практика показала, что там, где уважают человеческую личность, по-настоящему процветает не только искусство, но и наука, и экономика. А значит, нам есть куда стремиться.

Сергей Турко,

заместитель главного редактора издательства

«Альпина Паблишерз»

Введение

Допустим, ты выплатишь кредит и уйдешь весь из себя такой гордый.

А что ты будешь делать в другом офисе?

На начальственной галерейке стоит человек незаметной наружности. Среднего роста, средних лет. На нем даже не костюм, а удобная неброская одежда. Уютный свитер, любимые джинсы. Он смотрит вниз.

Сверху офис похож на муравейник. Обитатели, правда, покрупнее. Но такие же молчаливые и целеустремленные. Тщательно причесанные и гладко одетые. Они снуют между столами, переносят бумаги с места на место, говорят по телефонам, стучат по клавиатурам, что-то перебирают в папках. Прилежно трудятся, как их насекомые братья. Ни на что не отвлекаются. Все непрофильные сайты надежно заблокированы ай-ти-отделом. На каждом компьютере установлена программа-шпион, делающая снимок экрана раз в пять минут. На стенах торчат видеокамеры. Они пишут не только изображение, но и звук. Всех видно. Всех слышно. Про всех всё известно и понятно. Никто не тратит время зря. Потому что каждая секунда принадлежит хозяину. Тому, кто сейчас смотрит сверху вниз.

Только что он позвал секретаршу. Она идет недостаточно быстро. Или ему так кажется? «Вернись на место!» Она возвращается. «Ко мне!» — командует он. Она идет. Нет, конечно же, она идет слишком медленно. Какой-то прогулочный шаг, черт знает что… «На место!» Она снова возвращается к своему столу, замирает в ожидании. «Ко мне!» Она начинает идти. «Стоп!» Она задирает голову и смотрит недоуменно. «Когда я зову, ты должна бежать! Понимаешь, бе-жать! Не идти, не гулять, не ковылять, а бееежаааать!!!» Она быстро возвращается на исходную позицию и бежит. И еще раз. И еще. Человек в уютных джинсах и любимом свитере сдержанно кивает — урок усвоен.

Серые воротнички… Сколько исторических книг написано о жизни рабовладельцев, господ, крепостников. Как мало — о жизни рабов. Не о бунтовщиках (от Спартака до Тайлера Дардена[2]), а о рабах, довольных своей долей. Может, и впрямь есть что-то успокаивающее во всем этом: строгом режиме, жестком регламенте, в той полной ясности, что освещает ярким светом всю жизнь подчиненного — каждую минуту — от заката до рассвета?

Без гнева и пристрастия, без обличений и классовых чувств — эта книга о войне. О войне человека с рабом, о битве, которую каждый ведет в одиночку. Сам с собой. Некоторые проигрывают до начала сражения. Капитулируют без сопротивления. Некоторые воюют, думая, что вот-вот наступит победа — дайте только выплатить кредит, раздать долги, купить приличный ноутбук. Эта книга — о жертвах и героях, о рядовых и полковниках, о реющих над схваткой и прячущихся в окопах.

Война начинается по расписанию — ровно в 9 утра. Заканчивается, когда повезет… А может, не заканчивается вовсе. Как любая серьезная война.

«Иди выгуляй моих собак!» — директор протягивает программисту сворку с двумя рвущимися борзыми… Сотрудники ай-ти-отдела смотрят угрюмо, но молчат. Когда лай стихает вдали коридора, кто-то самый умный поясняет: «Нас тут набирали всех с высоким индексом С — повышенная лояльность… Специальными тестами проверяли».

А пот на другой галерейке, в другом офисе, сидит другой босс. Ничем не напоминает первого начальника — высокий, статный. Рабочий день завершен, а он проводит встречу сотрудников со своей семьей: с женой и маленьким ребенком. Это абсолютно добровольно… Сотрудники сидят кружком, напряженно улыбаясь. Босс играет на фортепьяно. Его красавица-жена показывает семейные фотографии. Уйти из этого милого круга чревато серьезными последствиями… Время — полвосьмого вечера, но никто не спешит по домам. «Семейные ценности» являются частью политики компании — не беда, что дома сотрудников ждут их собственные семьи.

Офисное рабство невозможно без рабов.

Эта книга — и памятка, и памятник, и просто сохраненная память.

Реальные истории. Раздавленные судьбы. Бунты без последствий. Бои с правилами, которые не соблюдаются.

Глава 1

КАК ВСЕ НАЧИНАЛОСЬ: КОД ДЛЯ ВИНТИКОВ

Называть деспота деспотом всегда было опасно.

А в наши дни настолько же опасно называть рабов рабами.

Офисный планктон существовал уже полтораста лет назад, в царской России. Только назывался по-другому: конторские крысы. Или департаментские, но непременно крысы. Чиновники.

Россия была страна казенная, чиновничья. Армия чиновников росла с каждым годом. Но из них настоящего начальства, то есть лиц, реально принимающих решения, — совсем мало. На всю империю — человек полтораста. Действительные тайные советники. «Их высокопревосходительства». В основной же своей массе российские чиновники — это была мелкота. Для справок, посылок и для переписки. Компьютеров не было. Пишущих машинок тоже. Поэтому все горы документов писались и переписывались, то есть копировались, от руки. Чиновников для переписки — тогдашнего офисного планктона — было больше всех. Эти конторские крысы целыми днями шуршали бумагой и скрипели перьями.

О чиновниках любили писать русские писатели.

Департаментской крысой был главный герой великой русской литературы — Акакий Акакиевич Башмачкин из «Шинели» Гоголя. Макар Девушкин из «Бедных людей» Достоевского. Порфирий Пселдонимов из «Скверного анекдота» того же автора. Вообще же их было не счесть — бессловесные, забитые, несчастные, злобные, лебезящие перед начальством, однако норовящие содрать взятку с человека, зашедшего по делу в департамент. За что угодно — за «справочку» прежде всего.

Чиновники жили страшно бедно. Особенно в столице. Одевались плохо. Кормились едва-едва. На новую шинельку годами копили.

Разница в зарплатах (пардон, в жалованье) была огромная. Мелкота получала 10 рублей в месяц и, может, рублишко-другой от неопытного посетителя конторы. (В середине XIX века один рубль по покупательной способности равнялся примерно нынешней тысяче. 10 000 в месяц — не разгуляешься.) Среднее и вышесреднее начальство — 300–500 рублей (то есть 300 000 — полмиллиона, ого!) плюс воровство и взятки. А вот высшее начальство — вообще без счету, потому что сверх тысячных окладов давали громадные «наградные». А также «на заведение обстановки в доме». Купил новый особняк — получи на покупку мебели и занавесок, поди плохо! Почти как теперешние «бонусы», только еще наглее, потому что за государственный счет. Плюс возможность воровать уже по-крупному, на железнодорожных и угольных контрактах, на военных поставках.

Сытое и модно одетое начальство размышляло — выдать ли голодному и ободранному планктону (то есть конторской крысе) немножко денег сверх зарплаты. По ведомости, типа премии, или из своего кармана — типа личного поощрения. Или больно рожа у него противная, и поэтому обойдется. Но иногда выдачи случались. Конторская крыса просто умирала от восторга и благодарности: «Вечно бога буду молить за ваше превосходительство, и дети мои будут за вас бога молить!» Это я не сама придумала. Это Достоевский.

«Да, действительно Пселдонимов был из его ведомства, из самой его канцелярии; он припоминал это. Это был маленький чиновник, рублях на десяти в месяц жалованья. Так как господин Пралинский принял свою канцелярию еще очень недавно, то мог и не помнить слишком подробно всех своих подчиненных, но Пселдонимова он помнил, именно по случаю его фамилии. Она бросилась ему в глаза с первого разу, так что он тогда же полюбопытствовал взглянуть на обладателя такой фамилии повнимательнее. Он припомнил теперь еще очень молодого человека, с длинным горбатым носом, с белобрысыми и клочковатыми волосами, худосочного и худо выкормленного, в невозможном вицмундире и в невозможных даже до неприличия невыразимых. Он помнил, как у него тогда же мелькнула мысль: не определить ли бедняку рублей десяток к празднику для поправки? Но так как лицо этого бедняка было слишком постное, а взгляд крайне несимпатичный, даже возбуждающий отвращение, то добрая мысль сама собой как-то испарилась, так что Пселдонимов и остался без награды» (Ф.М. Достоевский, «Скверный анекдот»).