Читаем без скачивания Тихий русский - Геннадий Ерофеев

У последнего поворота перед съездом с высокого левого берега Оки стоял пустой милицейский «уазик». Геныч обогнул его по широкой дуге – так хоккейный форвард объезжает амбала-защитника, избегая невыгодного для себя силового единоборства, и тут услышал:

– Молодой человек, подойдите сюда!

С тем, что Геныч – молодой человек, можно было беспроигрышно поспорить – только не с милицией.

Мент с лицом неопохмелившегося мучного червя манил престарелого физкультурника грязным пальцем.

– Подойдите, не бойтесь!

– Да я и не боюсь, – хмыкнул Геныч и подошёл.

Ещё с детских лет, проведённых под присмотром бабушки в уютном подмосковном Егорьевске, Геныч усвоил простую истину: менты – это те же преступники, только в отличие от последних одетые в плохо скроённую и пошитую униформу. Его бабушка, носившая в девичестве типичную для тех мест фамилию Егорова, всегда наказывала внуку держаться от милиционеров подальше. Окончившая два класса церковно-приходской школы женщина подкрепляла глубокую житейскую мудрость одним и тем же казавшимся ей сверхубедительным примером. Однажды (на дворе стояли пятидесятые годы ХХ века) ретивые стражи «порядка» зацапали хорошо знакомого бабушке мужика по подозрению в краже поросёнка. Показания из задержанного выбивали железными плётками – в начале пятидесятых и во всех последующих годах подобное «пополнение информационной базы данных» практиковалось не только в городе Егорьевске – повсеместно. Мужик потом откинул копыта – не на нервной, естественно, почве. Зато поросёнок вскоре нашёлся – ну не свинство ли?

– Ночью произошли кражи из вот этих сараев, – пояснил ментяра. – Вы должны выступить в роли понятого. Сейчас следователь всё вам объяснит.

Двери убогих, вросших в землю покосившихся сараев, выстроившихся сплошной стеной напротив жилого дома, почти не отличимого от полусгнивших хозяйственных построек, были распахнуты настежь. Вскоре из дальней двери, сгибая отнюдь не лебединую шею, дабы не удариться о косяк, выползла на свет, как жирная амбарная крыса из щели, рослая и упитанная молодая девка в тёмном плаще с бумагами в руках, за ней понуро тащились потерпевшие. «Терпилы», как в наше сволочное время называют потерпевших не только на зоне. Ещё несколько плохо одетых непроспавшихся «терпил» мужского пола с помятыми физиномиями лениво перебрасывались словами с милиционерами.

Толстая девица-следователь косноязычно объяснила Генычу его государственной важности обязанности гражданина великой страны, налагаемые на так называемого понятого. Обязанности были необременительными.

Геныч для порядка сунулся в два-три сарая, охотно согласившись со следователем, что украденных велосипедов, лопат и канистр с бензином и без оного на месте нет как нет. Она дал заспанной, неудержимо зевающей девахе свой адрес, телефон, расписался где положено и был отпущен под аккомпанемент растянутых зевком слов:

– Если что, мы вас найдём.

Геныч точно знал, что ни его, ни кого-либо другого менты ни в жизнь не найдут. А вот пивной ларёк отыщут с закрытыми глазами.

Несколько лет назад у Геныча украли велосипед. Некстати подсуетившаяся жена оседлала вместо велика собственного недотепу-мужа – и Геныч, позорно изменив вдолбленным бабушкой принципам, под горячую руку и увещевания супруги накатал заявление. Будучи вызванным в ментовку, он случайно узнал, что в муромском ОВД скопилось около пятисот «висяков» только по мелким кражам из сараев и подвалов – для стопятидесятитысячного города более чем достаточно, к тому же речь шла только о верхушке гигантского по муромским масштабам айсберга.

Разыскать отравителя английского лорда Харлека стократ проще, нежели выросшего в «совке» русского папуаса, подтибрившего канистру бензина у живущего напротив соседа. Будь на месте девахи-следовательницы Эркюль Пуаро, его хватил бы настоящий, кондовый российский кондратий. В России воруют все – ставшая уже неприличной банальность. Ловить на Руси воров – всё равно что пытаться отсортировать груду сахарного песка, вываленного на окский пляж, от песка речного. Здесь издревле каждый человек выступает в двух взаимоисключающих (по понятиям «просвещённого» Запада) ипостасях: полицейского и вора. Наш человек переключается из одной ипостаси в другую быстрее «ячейки Поккельса» – четвёртый «пенек» с его 3200-ми мегагерцами может отдыхать! Как электрон одновременно и частица, и волна, так и русский ванёк одновременно и преступник, и понятой, и расследователь на общественных началах. А также судья и прокурор – в том-то и дело, что на Руси XXI-го века продолжают жить «по понятиям». В России схватить за руку преступника – почти наверняка схватить самого себя.

Менты на Руси издревле чрезвычайно опасны: даже не профессиональной беспомощностью – носорожьей тупостью. В таких условиях русский интеллигент выглядит новичком, пытающимся научиться кататься на роликовых коньках посреди стада носорогов. Каждый русский мужик должен держать под кроватью «малый туристско-допровский набор» для тюремной ходки – как боевой офицер «тревожный» чемодан в подсобке у каптёрщика. Никогда не зарекайся от тюрьмы и моли Бога, чтобы поросёнок отыскался до того, как тебя, невиновного, с шутками и прибаутками законопатят в смрадную «пресс-хату».

Однажды в студёную зимнюю пору Геныч обнаружил в раздолбанном почтовом ящике белый прямоугольник. Денежного перевода ему ждать было неоткуда – бумажка оказалась повесткой из линейного отдела милиции, естественно, притулившегося рядом с вокзалом.

Геныча вызывали в качестве свидетеля. Однако он не припомнил происшествия, которому был бы свидетелем. Смешно сказать, но Геныч весь извёлся, пытаясь со свойственной ему дотошностью и педантичностью проанализировать ситуацию. И не нашёл вразумительного ответа. К поездам он не приближался уже года два (не на что да и незачем было ездить), примерно столько же времени не появлялся на вокзале.

Минута в минуту обозначенного в повестке срока сбитый с толка Геныч постучался в кубинет вызвавшего его капитана имярек. Уверенный в себе капитанишко восседал за столом в окружении четырёх-пяти подозрительных типов в штатском. От этих козлов исходили физически ощутимые флюиды непрязни и агрессии – но это явно были не менты. О книге по обложке не судят, но у этих типов не заржавело бы выколоть глаза снятой на муромском вокзале проститутке. До металлической плётки дело не дошло, но Генычу пришлось битый час доказывать испитому, рыгающему пивом «внутреннему органу», что он вовсе не тот Крупников, который ему, «органу», нужен. Для излишне самоуверенного ментяры признать ошибку означало потерять лицо, поэтому он не спешил отпускать «важного свидетеля» и бесконечно мусолил потрёпанный Генкин паспорт – прокачивал Геныча «на косвенных». Прямой потомок папаши-смершевца – только немного недоношенный. Разрешению тупиковой ситуации способствовал тот факт, что в паспорте Геныча местом рождения значился не Муром, а Ивано-Франковск (бывший польский город Станислав).

От души помариновав однофамильца настоящего свидетеля, капитан заочно обругал «проблядь-паспортистку» и с видимым сожалением возвратил Генычу «ксиву».

Тот вызов в ментовку – ничтожнейшее событие. Малоинтересное. Но очень показательное. Шестерёнки и винтики каждой российской институции до предела изношены и весьма опасно для окружающего их «электората» постоянно барахлят. Иногда это оборачивается безобидным скучным пустяком, как в Генкином случае, иногда же выливается в подлинную человеческую трагедию.

После соприкосновения с желдорментурой у Геныча остался неприятный осадок. Такое же ощущение он испытывал и сейчас, после мимолётного контакта с толстухой-следователем. Роль понятого менее хлопотна, нежели роль свидетеля. Неприятен был сам факт столкновения с заскорузлым «правосудием» в лице смурной девахи и похмельных ментов. Как если бы свежее летнее утро вдруг огласилось мерзким кваканьем глупой лягушки. Как если бы жирная ворона и два угрястых дятла нагадили на распустившуюся утреннюю розу.