Читаем без скачивания Тихий русский - Геннадий Ерофеев

Даже не избалованные материальным достатком и бытовым комфортом муромские девчонки не хотели делать ткани для солдатских и зэковских тюфяков в таких нечеловеческих условиях. Но выручали гастарбайтеры. Вернее, гастарбайтерши. В Муром валом валили не пригодившиеся на родине смуглянки-молдаванки из «цветущей социалистической Молдавии». Деваться на фоне сплошного процветания им было некуда, вот они и устремлялись в по-скобариному прижимистый, холодный, неприветливый и негостеприимный Муром.

Местная шпана и пэтэушники (отыщи семь различий первых от вторых) была довольна до соплей. Общаги Макуры являлись по существу самыми дешёвыми и доступными публичными домами на российской земле – Репербан отдыхает! Молдавские девахи конструктивно ничем не отличались от муромских и всех прочих девушек, поэтому их стыковки с аборигенами проходили глаже стыковки «Союза» с «Аполлоном». Тем же, кому не доставалось ухажёров, и тем, кого ставил на учёт не справляющийся с возрастающим объёмом работы муромский вендиспансер, особенно горевать не приходилось. Они приносили с фабрики холостые шпули, служившие для наматывания пряжи, и пускались во все тяжкие. Некоторые крепко подсаживались «на шпулю» и сидели на ней до самого замужества или вынужденного отъезда в плодово-ягодную Молдавию.

До распада СССР сырьё и полуфабрикаты поставлял Макуре солнечный Узбекистан. Но после прогремевшего на весь мир шабаша трёх поддатых беловежских «зубров» хитрожопые чучмеки приостановили поставки «белого золота». Они отказались продавать оставшейся на бобах матушке России хлопок втридёшева. К тому же «белое золото» всегда считалось важным оборонным сырьем. Так что ушлые потомки Ходжи Насреддина, никогда не упускавшего возможности обмануть ближнего, без устали грели руки, торопливо толкая ценнейшее стратегическое сырье «цивилизованным» странам, уже построившим сверкающее стеклом и алюминием здание «народного капитализма».

Макура в те времена почти загнулась – как некогда Геныч в её красильном цехе. Смуглянки-молдаванки разъехались кто куда, цеха позакрывались, в полуопустевших общагах воцарилась смертная, абстинентно-фригидная скука. Тяжкий стон обманутого пролетариата эхом прокатился по теряющей «брэнд» Макуре.

Но худа без добра не бывает: Ока на «траверзе» главного корпуса фабрики немного очистилась от ядовитой грязи и даже (о чудо!) стала в том месте замерзать – раньше промышленные стоки всю зиму напролёт не давали льду затянуть благоухающую сероводородом «майну». Пьянство, блядство и хулиганство пошло на убыль. Оглохшие от многолетнего шума обитатели Макуры, пополнившие нестройные ряды безработных, недоуменно вслушивались во вчуже странные «звуки тишины», безуспешно пытаясь научиться наслаждаться ими.

Но скоро воцарившуюся вокруг остывающего полутрупа тишину нарушило требовательное урчание голодных желудков – холостые шпули-то жрать не будешь!

Макура – «город невест» Иваново в миниатюре – приготовилась к мучительной голодной смерти и забвению. Даже деревянные сортиры перестали пахнуть. Зато Спасо-Преображенский монастырь постоянно увеличивал и даже раздувал «штаты»: на фоне всеобщего хаоса и разрухи монашеская жизнь казалась потерявшим надежду людям подлинным раем.

Однако всевидящий Господь всё-таки обратил внимание на рекордно высокий рост числа иноков и инокинь в граде Нурове и не пожелал вычеркнуть Макуру из списка живых. Откуда-то появилось сырьё; закрутились освобождённые от любовной повинности шпули; с прежней мощью и экологически вредной наглостью начала блевать в Оку залповыми сливами восставшая из ада и вновь переплюнувшая ад красилка; уровень извергаемого фабричонкой шума быстро достиг прежних запредельных, неперевариваемых людьми децибел; день ото дня густеющие ароматы отхожих мест радостно сигнализировали обитателям прочих муромских гарлемов о возрастающем материальном благополучии работников акционированной, капиталистической, набирающей «дивидендский» жирок Макуры.

У самого подножия спуска, где дорога поворачивает налево, чтобы далее шагать параллельно текущей на север реке, струилась по влажному асфальту довольно большая пёстрая лента.

Змея!

Но не гадюка – уж: два жёлто-оранжевых пятна на голове не позволяли ошибиться в идентификации припозднившейся устроиться на зимовку рептилии. Не чёрная кошка, но она перебежала, вернее, переползла Генычу дорогу, и у него вновь нехорошо шевельнулось под ложечкой: пути сегодня точно не будет.

Уж устремился к урезу воды, а Геныч с неслышимым миру вздохом повернул-таки налево, огибая прогорающий от недостатка посетителей ресторанчик с навеянным близкой рекой названием «Якорёк».

У входа в кабак в гордом бюргерском одиночестве отстаивался после неудачного «сношения» с российскими дорогами пятисотый сивый «мерин», высокомерно озаряя серо-стальным блеском окружающий «макурианский» ландшафт. В этих интерьерах он выглядел более нелепо, чем выглядела бы ракета «Протон» возле курной избы русского крестьянина IX-го века.

Чесать мою тарелку частым гребнем! Этот сивый мерин Буланов – молодец!

С паршивого «Пелетона» хоть шерсти клок. Многие годы добраться от Октябрьского съезда до поворота на разводной мост было не намного легче, чем преодолеть фирменную полосу препятствий. Теперь же с подачи Буланова оба спуска к реке, разделённые примерно километровым промежутком сильно пересечённой местности, соединяет, по выражению журналюги из газеты «Муромский рабочий», «чёрная гладкая лента асфальта». Пришлые «мерседесы» видали асфальт и получше, но для «жигулей», велосипедов и пешеходов сойдёт и разухабистый муромский битум.

Асфальт асфальтом, а пейзажик по обе стороны магистрали «666» остался всё тем же удручающе лунным. Особенно по правую от Геныча руку. За годы «реформ» водный пассажирский и грузовой транспорт пришёл в упадок, и сейчас левый “costa del sol” («солнечный берег») Оки напоминал пейзаж после битвы. Заваленный грудами песка и щебня берег был усеян насквозь проржавевшими списанными буксирами, баржами, какими-то немыслимыми карбасами-баркасами, а также искорёженными частями этого когда-то способного плавать доцусимского говна – золотое дно для припыленного режиссёришки Андрея Тарковского и его чернушников-операторов. Будто вся эта непобедимая, но всё ж таки побеждённая перестройкой и псевдореформами армада в страхе выбросилась из пропитанного соляркой окского «соляриса» на и без того захламлённую сушу, спасаясь от невесть как просочившегося в равнинную Оку агрессивного родственника лох-несского чудовища.

Речной флот с ручками утонул на суше. Даже некогда популярный продуктовый магазин «Водник», стоявший напротив главной муромской пристани, приказал долго жить: эвтаназия в применении к магазинам не запрещается. Перестали ходить в город кораблестроителей Навашино речные трамвайчики, на которых во времена острейшего товарного дефицита Геныч со своим приятелем Саней Баранцевым ездил за бутылочным пивом; «отлеталась» быстрокрылая, всего за три с половиной часа доставлявшая муромцев в Нижний Новгород (тогда Горький), «Ракета», которой гнусное времечко дурных непродуманных перемен подрезало подводные крылышки; почти не стало видно и частных моторных лодок, в своё время буквально кишевших на Оке; захирел, как угодивший под сбросы Макуры жерех, оживлённый водный туризм – сегодня о нём напоминает лишь обращённая к случайно заплывшим в муромскую «гавань» безумцам-робинзонам приветственная надпись на высокой и длинной глухой стене, подозрительно похожей на тюремную. Одним словом, полнейший Перл Харбор, япона мать!