Читаем без скачивания Убить своего дракона - Ксения Баженова

— Ты чего разорался? Моя это девочка. Попросила на кассу принести.

— А чего ж в карман тогда запихнула? — растерялся поборник порядка.

— А так и запихнула. Тебе-то какое дело? Отпусти ребенка.

Потом Владлена долго и надсадно рыдала в подсобке и пила сладкий чай. Чертову булку, которую стащила и которую Люба ей отдала, запихнуть в себя так и не удалось.

Иногда случались выходные, когда Люба не приходила. И Владлена долго стояла у окна, а потом плакала в детдомовской библиотеке, практически заброшенном помещении, которое редко удостаивалось внимания учеников. Люба потом объясняла свое отсутствие выпавшей на ее долю сменой в магазине. И только позже Владлена узнала, что у Любы случались и любовь, и запои. Ее не стало, когда Владлена училась в восьмом классе. И уже стала ездить к ней сама когда хотела, то есть каждую субботу.

— Доча приехала, — кивая на девушку выше нее ростом, поясняла Любаша соседям по бараку, готовя вместе с Владленой свои пирожки и прикладываясь на кухне к бутылочке.

Детских книжек теперь не читали. Любе Владлена рассказала о своей первой любви, делилась детдомовскими разборками, жаловалась на учителей, обсуждала наступившие месячные и возможные их последствия, первую свою рюмку она выпила вместе с Любой. Простая тетка внимательно слушала и давала бесценные советы, которые помогали маленькой девочке выживать. А однажды, когда она приехала, соседи сказали, что Люба в больнице. Через две недели ежедневных посещений у могилы с самым дешевым крестом Владлена рвала на себе волосы оттого, что так никогда и не решилась назвать ее мамой. Тогда она поклялась, что обязательно родит ребенка и сделает для него все, на что только хватит ее сил в этой проклятой жизни.

Автобус резко затормозил. Владлена проехалась щекой по не растаявшей от дыхания наморози. Приехали. Сначала училище, потом на фабрику, потом по подъездам. Склизкие дырявые тряпки, железные ведра, швабры с вылетающими ручками. Ну ничего, недолго еще Коле учиться осталось, пора зайти в местную риелторскую контору и к отцу. Пусть хоть сколько даст и режет спокойно себе мышей, с больной женой (нервировать ее нельзя откровениями о взрослом сыне) да двумя детками — один из больниц не вылезает. Весь в мать.

Она смотрела на себя в зеркало и думала, что постарела. Смерть Гриши откусила от нее немножечко красоты. Но она все же держалась молодцом, а если знать о том, как сильно тосковала по ушедшему мужу, то очень, очень хорошо выглядела с учетом обстоятельств. Подкрашивала губы, глаза, пудрила лицо, наряжалась. Надевала бусы, доставала из шкатулки то браслеты, то серьги, то брошку прикалывала к воротнику блузки. На довольно дряблую шею повязывала платки, они, кстати, очень ей шли. Хотела сделать пластику, которая сейчас достигла невероятных высот, — любимые актрисы, ее ровесницы, все сплошь как девочки, — но не успела. Гриша умер, и ей стало все равно, да и деньги немалые, как она понимала, а для выхода и платочек сойдет.

Теперь приходилось думать о цветах, о песочке на могиле, о том, что лавочку надо сделать с ящичком на замке и хранить там совок, веник и пластиковую бутылку для воды. С приходом апреля Ольга перебралась на дачу, чтобы чаще ходить на кладбище. В доме еще стояла зимняя сырость. Она включала обогреватели, и те, как выяснилось, тоже сжирали кучу денег. Раньше она не обращала внимания на подобные мелочи, а сейчас надо самой следить за финансами, быть рачительной хозяйкой. Могла бы и не пользоваться этими батареями — несколько свитеров да теплое одеяло. Но Ольга привыкла ходить утром по дому в пеньюаре, в шелковом халате, в атласных тапочках на танкетке, со страусиным пушком по кайме.

Надо, надо озаботиться и сдать на полгода квартиру в Москве. Где еще, скажите на милость, брать деньги на жизнь? Картины продать — еще куда ни шло, но украшения — увольте. Теперь Ольга все время боялась остаться без средств. У нее развилась на эту тему настоящая паранойя. Сбережений они с мужем не накопили, все тратили не жалея, мир смотрели, а какие вещи у нее были красивые, какие ужины они устраивали! Квартира, конечно, могла помочь, но, во-первых, кто снимет на полгода, и к тому же она совсем не умела вести дела и, главное, не хотела никого просить о помощи. У нее все хорошо. Она всего боялась: жильцы начнут обманывать, деньги пропадут в банке, случится какой-нибудь кризис. Был бы жив Гриша, все виделось бы иначе. Легче, веселее. Вместе им жилось так беспечно.

Вот о чем думала Ольга, шурша и поскрипывая по насыпанному на кладбищенские дорожки песку резиновыми сапожками и кутаясь в Гришину куртку на несколько размеров больше, ей постоянно хотелось надеть что-то мужнино, и она придумывала себе, что без этого не обойтись. Вот и сейчас решила, что влажно и сыро, а ее курточки все изящные, тонкие, и надо непременно надеть Гришину, чтобы не простудиться и не заболеть.

— Кто же будет тогда за могилами ухаживать, никого не осталось… — вздыхая, бормотала себе под нос Ольга, хотя с самого того дня, когда муж, никого не спросив, решил ее покинуть, знала, что уже донашивает свои дни, какие остались — дай Бог поменьше, потому что жить без мужа она совсем не умела и не могла. Ни помада по утрам, ни пудра, однако, не закончились. Даже когда Гриша ушел. Но был его свитер — потому что в нем тепло, и его куртка — на даче, где ее никто не видит. Ольгина фигура тонула в этих вещах. Она не считалась низкой, но Гриша, высокий красавец, все равно был выше.

Голову с короткой стрижкой из вьющихся волос, тронутых сединой, с выступавшими монголоидными скулами, породистым носом с горбинкой, четко вычерченными губами и темными глазами Ольга всегда держала прямо — многолетняя привычка. В молодости она была очень красива, и сейчас порода брала свое. Поздняя дочка профессора лингвистического факультета, рано потерявшая мать и попавшая в руки переехавшей к ним строгой тетки, наполовину немки, старой дореволюционной закалки, Ольга вышколена была по высшему разряду, так, что на всю жизнь хватило светских манер и заповедей, которые под страхом смерти нельзя нарушать — аккуратный маникюр шел оттуда. Гриша со своими золотыми мозгами приехал откуда-то из-под Новосибирска и поступил на физфак университета, а Ольгу в тот же год приняли на исторический, отделение искусствоведения. Познакомились они в студенческом театре и больше никогда не расставались. Ольгин отец умер, когда оба блестяще закончили университет, в оставшейся ей квартире у них началась семейная жизнь, где место было только празднику, любимой работе и дальнейшему образованию. Когда Гриша стал профессором, да еще и начал очень прилично зарабатывать, Ольга оставила музей и сопровождала мужа во всех зарубежных поездках, устраивала званые вечера, ходила по антикварным лавкам, магазинам, где знакомые продавщицы всегда держали для нее что-нибудь дефицитное, по парикмахерским, планировала путешествия, выезды на дачу, приемы. Они были абсолютно счастливы и ни разу не поссорились за всю свою совместную жизнь. Несколько раз исколесив вдоль и поперек Европу, они стали расширять географию и объездили почти весь мир. Весной собирались поехать в Индию, а он взял и умер. Сегодня исполнилось сорок дней, как он ее покинул. Она бы и сама отправилась за ним по собственной воле, бросила пить свои лекарства, быстрее бы износилось сердце от постоянно колющей его острой тоски, и уход за одинокой могилой, который Ольга приводила себе как мотивацию жить, не удержал бы ее на этом свете. Дело было в Ляле.

Вечером после пышных похорон, с огромным количеством цветов и венков, и поминок в ресторане, на которые почтить память Гриши собрались близкие, ученики и коллеги, наши и иностранные, Ольга с двумя Гришиными лучшими друзьями и своим другом детства Марком тихо посидели дома. Марк, почти член семьи, даже предлагал у нее остаться, чтобы ей не было одиноко, но она отказалась, и он уехал. Ольга автоматически прибрала со стола, сходила вынести мусор, а когда вернулась, у дверей квартиры обнаружила кошку. Она сидела на коврике и, задрав голову смотрела: когда откроют? Ольга впустила ее, кошка прошмыгнула в комнату и свернулась калачиком на любимом Гришином кресле. Ольга поставила ей молока, написала объявления и на следующий день развесила на столбах. Никто не откликнулся. В доме появился лоток, две миски, пришлось покупать рыбу, играть, гладить, общаться, чесать колтуны. На Гришином кресле уверенно обосновалось пушистое, черное, блестящее, с зелеными глазами в полморды. Мяукала кошка так забавно, тоненько, отрывисто, что получалось не мяу-мяу, а ля-ля. И Ольга назвала ее Ляля.

Ольга ходила на кладбище сначала к родным, не так часто, как хотелось бы, два раза в год, весной — на Пасху и осенью — прибраться перед зимой, а теперь вот уже ходит к Грише. Некоторые могилы, мимо которых она проходила, неизменно манили ее, и она всегда задерживалась возле них. Казалось, что, постояв рядом, можно все узнать о человеке, погребенном на этом маленьком кусочке земли, обнесенном невысоким заборчиком. Но это была иллюзия, только неуловимое чувство сопричастности, которое Ольга Андреевна не могла выразить словами, возникало и увядало вместе с лепестками могильных цветов.