Читаем без скачивания Мириад островов. Строптивицы - Татьяна Мудрая

Ну да, тот же род зверя, что и моряне. В некоем смысле.

А третьей головой был Старый Господин города. Мейстер Годомер.

Исполнитель суровых приговоров. Городской палач.

И не думайте, что от него так уж нос воротили. Маэстратцы вынуждены были перед ним стелиться, прямо-таки лебезить: верная рука на эфесе меча — дело редкое, а нужда в ней никогда не перестаёт. Неровён час такой ценный специалист уйдёт в места, где лучше платят. К подножию лутенской Старой Брюзги, например. (Говорили, у тамошних заплечных мейстеров уже руки отваливаются — за шнурок дёргать. Или по старинке винты на гарроте закручивать.) По традиции, городские господа были мастаками в деле целительства: приходилось досконально изучать телесный строй и склад, причём, что ценно, благодаря обильному вскрытию мертвецов. Также — чтобы не простаивали без дела — им дали на откуп местные бани и отхожие места, отчего сад вокруг «Вольного Дома», обиталища палачей вне городских стен, было не стыдно показать любому герцогу, а члены господской семьи благоухали крепким лавандовым и гвоздичным мылом собственного производства. Я имею в виду растительное и животное сырьё, а не конечный продукт.

А ещё палачи в рамках традиции блюли в лупанарах тишь, гладь и благодать. Чуточку пробовали на зуб доброкачественность предлагаемого товара, в частном порядке меняли здешнее шило на своё мыло — ну, как всегда.

Так вот, расположилось любимое чадо старины Годи в кресле напротив меня и доложилось по существу.

Парню уже скоро двадцать лет, действует при папаше и его именем успешно, однако работать самостоятельно не дают. Не позволяют вступить в гильдию и сдать шедевр. Считают незрелым, хотя в полную силу вошёл, как и положено людям его склада, лет в шестнадцать.

— И отчего так, мейст Фальбер?

(На самом деле он Фальберг, на вестфольдский манер, но тут же у нас Готия.)

Оказывается, не умеет соблюсти меру. Слишком ненавидит преступников и жалеет тех, кто невинен. Не владеет собой в должной мере. Переступает за грань и в результате причиняет лишние муки и тем, и этим.

— Невинным-то отчего? И откуда они вообще у вас берутся?

— Утверждение свидетелей, мэс Лебонай. Их обвинения следует проверить и запечатать силой, но прилагать вдвое, а то и втрое меньшие старания, чем если бы они сами преступили. В попытке облегчить дело у меня зачастую срывается рука. А если меня не примут старшие — семья, того и гляди, потеряет город.

Беру назад слова о незаменимости мастера такой квалификации. Нет, они правильные, но после смерти отца Высокие и маэстрат не обязательно ищут среди сыновей. Чаще назначают свободные выборы.

— И как ты, сынок своего отца, собираешься выходить из положения с нашей помощью?

Он пояснил. Ему требуется некий нейтрал для оттачивания мастерства. Не виновный, не откровенный ангелок — разве что в рамках игры, в которой самому Фальберу, впрочем, неохота принимать участие. Не придающий особого значения внешним, так сказать, воздействиям и обстоятельствам. Терпеливый и обладающий развитой волей. Готовый не только подчиняться, но в какой-то мере и властвовать. Мои моряне именно таковы.

— Твои определения меня удивляют, мейст, — ответил я. (На самом деле — лишь тем, как хорошо он понял моих подопечных. Хоть и не до самого конца.) — Моих деток используют для игры в господина и раба, наказание и подчинение, но никто не желает от них большего.

— Разве, мэс Лебонай? Батюшка любит говорить, что ты тёртый калач и поймать тебя врасплох почти невозможно. В смысле всё изо всего сумеешь сотворить.

В общем, он мне польстил, а нравился ещё и до того: Годи брал его на время своих инспекторских посиделок, но в запечатанном виде, если вы понимаете. Никаких угощений, тем более экзотическими блюдами.

— Что заказ тебе обойдётся в кругленькую сумму, ты догадываешься? — ответил я. — Не считая того, чем захочешь отдарить лично её или её.

— Нормально. По словам горожан, в «Вольном Доме» все оконные решётки из чистого золота.

Ага, он явно умён, если умеет так играть словами.

— И что наносить вред живому товару ни в коем разе не полагается, ведь тоже тебе сказали? За каждую царапину платишь особо, за лишний день, проведенный в постели или лазарете, тоже, а уж если крупно нагадишь…

Чем можно ему пригрозить в последнем случае, я не знал и оттого сделал выразительную паузу.

— Я довольно искусен, — ответил Фаль. Подчеркнув «довольно» усилением голоса.

Также я оговорил себе право наблюдать за парой явно — это попервоначалу — и тайно, через глазок. Обосновав тем, что дело весьма непонятное, своих питомцев я обязан пасти и блюсти, а что до морального ущерба — так я лет десять как сухой стручок и никакой прибыли от подглядывания иметь не буду.

— Не беда, я привык стоять на высоком помосте, — сказал он кратко. — Лишние глаза не смутят.

Тогда я ответил, что так тому и быть, но предложить в единоличное владение могу лишь Кола. Все остальные имеют постоянного покровителя и к тому же немало заняты отдельными приработками. Кола пользуется успехом, но сам не предпочитает никого, и близких обратно-поступательных отношений у него ни с кем так и не завязалось.

— Я могу посмотреть, прежде чем дать ответ? — сказал мой собеседник.

— Да ради всех святых.

Мы ещё немного поспорили, следует ли закрыть ему физиономию полумаской: палачи, вопреки досужей болтовне, прибегают к такому ходу редко и в порядке устрашения, не тайны. А знать, с кем имеет дело, ба-инхсани или там ба-инхсану не обязательно. Хотя доподлинно узнают, хитрецы. Но с другой стороны Фаль, хоть и поневоле знаменит, — не из тех, на ком глаз останавливается.

Потом я выбрался из своей норы, подозвал одного из стражей и спросил:

— Кола где обретается? У себя или в оцеплении стоит? В оцеплении? Тогда зови немедля.

Ждать нам почти не пришлось.

Что меня удивило — Фаль, нимало не думая, поднялся с места навстречу морянину. И стал лицом к лицу, как с равным.

И курьёзное же они представляли зрелище!

Землянец — коренастый, косая сажень в плечах и выше своего народа на голову: профессиональный отбор сказался. Кожа дублёная, волос белобрысый, черты лица хоть топором гладь. Морянин ему и до груди не достанет, даже если как следует распрямится. Гладкая кожа что варенный в меду финик, брови вразлёт, в карих глазах — рыжее золото, косы, на отличку от прочих, не глухо смоляные, а словно огонь в них чуток затесался и играет. Сам бос и одет привычно: холщовая рубаха до полу и ожерелье в две нити.

— Вот пришёл и домогается одного тебя, — говорю. Полуправда, полуложь, но с дороги не свернёшь.