Читаем без скачивания Мириад островов. Строптивицы - Татьяна Мудрая

Он кивнул и сморщил губы — знак отрицания.

— Сначала — будто из грязи попал в скондскую парную баню. Где тебя мылят грубой перчаткой, а потом окатывают горячей водой и разминают до самых костей. Позже — вот как зимой намёрзнешься, сядешь у самого костра и впитываешь всем телом жар, который иначе показался бы нестерпимым, — так и эту боль поглощаешь. Ну а потом всё перелилось и хлынуло через край. Тело как рана или раскрытые уста, ног по самые колени будто и нет совсем, рук от самого локтя — тоже, только мне было без разницы. Я ведь поначалу думал — сорвусь сверху, упаду, так и все мышцы полетят с корнем.

— Так ты чего — летал? — я, наконец, отыскал слово.

— Боюсь — на его привязи, — проговорил он так же тихо.

Следующий раз наступил дня через два, во время которых я запретил Колумбану заниматься чем-либо помимо самых простых обязанностей: встречать, провожать и обходить дом по периметру. Фальбер явился с тугим кошельком, что бросил мне, не считая (там оказалось на шестнадцать простых сеансов или восемь по оговоренной им самим таксе, на коей я не настаивал), объёмистым кофром для путешествий и чем-то вроде налучи за спиной. Я поинтересовался содержимым. Фаль распахнул створки саквояжа — и на меня вмиг повеяло всеми ароматами их чёртова сада: от фиалок до говна.

— Это не грязь, а целебные снадобья в склянках, — утешил меня Фаль. — Мази и микстуры. Отдушки отбивают не всё. Хотя многое.

Например — охоту копаться далее в содержимом. Всё-таки я рискнул.

С виду — ничего такого. Ну, тонкая сыромятина и кручёный шёлк для пут. Спиртовая горелка — на миг только и хватает. Плети короче здешних, хлысты — тоньше и не заканчиваются никакими фигурами типа стрел, сердец и ладошек. Железо не выглажено по сравнению с бордельным, зато кое-где на рукоятях старинная резьба или чеканка. К примеру, на узком кинжальчике довольно опасного вида или подобии груши, разделённой начетверо. (У нас такие затычки сотворены из буйволиной кожи и не раскрываются цветком, стоит чуток повернуть винт.) И на муфточках длинных спиц.

— А этим вы что делаете? — спросил я, показывая пальцем.

— Употребляем при онемении членов, — ответил он. — От перемежающейся лихорадки и гемикрании тоже помогает, если найти верную точку.

— Ты, никак, лечить сюда явился?

— Надеюсь, что нет. Просто мне так спокойнее.

Явился Кола — даже без моего вызова, от товарок прознал. Уже без бусиков и в обыденном наряде: рубаха, штаны, чепец.

— Вот кстати. Забери от меня лозу, — Фальбер спустил узкий чехол с плеча. — Аккуратно, не разбей и не опрокинь, там ещё фляга со спиртом для протирки. Сфальшивишь — попомню. Мэс, нам дают большое помещение или, может быть, малое?

— То, что происходит в приватных комнатках, я подслушиваю через замочную скважину, — отбрил я. — Не отвертишься.

— Даю вчетверо.

— Сам в половое рабство не попади, транжира.

Коль заулыбался:

— Мэс Лебонай так шутит, — объяснил. — Он в этих стенах и без того что Бог всеведущий. А мы, ба-нэсхин, привыкли отвечать сами за себя.

— В общем, не волнуйся о том, что тебя не касается, мейст, и будет всем радость, — заключил я. — Просто не думай обо мне.

Зал они всё-таки получили — не главный, но немногим хуже. В нём ещё овальная кровать стояла. Фасонная: с тугим, упругим матрацем и такими же застёжками.

Нет, я на сей раз не участвовал. Даже в зеркало, что в ногах постели, не смотрелся. Имею в виду — с той стороны, что выходит в потайную комнатку. Разве самым уголком глаза. Воображение у меня и без того разыгрывается — с таким-то опытом.

Имущество мои подопечные аккуратно сложили рядом с ложем, на рундуке с плоской крышкой. Так и знал, что притянет. Кола стоял, хватаясь попеременно за тесёмку ворота и за край чепца.

— Руками не суетись. Я тебе велел по-бабьи наряжаться? — не очень сердито проговорил экзекутор.

— Но ведь мужское тебе не понравилось, — мягко возразил морянин. — Боевые ожерелья и косы с пронизками.

— Можно подумать, ваши дамы в таком не щеголяют, — ответил Фаль. — И вообще — это я сам решаю, что мне нравится, что нет. Нет, не снимай пока ничего. Садись вон на краешек против рундука. По нашему допросному чину положено вначале устрашить пациента, а уж потом действовать. Но мы это слегка переменим, ты же человек с немалым опытом: не знаешь — спроси, я отвечу. Только, ради всех богов, за аптечные склянки не хватайся. Побьёшь. То есть я побью. Тебя. Усёк?

— М-м, — снова тот самый жест: поклон и гримаса. — Усёк. Смешное слово.

— Да, в связи с этим отменяю здешний обычай. О слове-сигнале договариваться не будем: я вижу, что к чему, получше ваших родовитых патронов. Если вдруг — понимаешь, вдруг! — станет невмоготу, сдайся. Проси пощады. Вот этими словами, ясно? Повтори.

— Сдайся и проси пощады.

— Дрянь, — усмехнулся палач. — Ладно, успею взять с тебя откупное. Теперь суй руку внутрь моего имущества, а что под неё попало — тяни и выкладывай рядом. Как служит и для чего — уточни у хозяина. Меня самого, не перепутай.

Наступила недолгая пауза, во время которой звякало нечто явно хрустальное или фарфоровое.

— Ремни странные — без пряжки.

— Конские путлища. Не лги: вы ведь на своих морских лошадках вовсю катаетесь.

— Догадаться можно, только наши ба-фархи много больше фризов и липицанеров. Упряжные слоны с ластами или верховые киты.

— Вот бы посмотреть, правда.

— Ох, ну и затычка.

— Кляп. Фига для болтливых. Чтобы нежный ротик от воплей не разорвало. Подгоняется по размеру.

— Я полагал, оно для совсем противоположной части тела.

— Рано тебе. Но подумаю. Отложи вон в ту сторону.

— Спицы. Ты вяжешь?

— Разве что верёвкой. Узлы и петли. Иглы это.

— Такими наш знахарь лечил Хваухли от вялости членов. Говорил, помогло, только уж очень мерзкое чувство. И боль куда хуже, чем от стилета.

— Так то зна-ахарь, — протянул Фаль. — Погоди. Видал в суме крошечный светильник? Поставь напротив себя и подожги. Холодная вода тут имеется? Налей в чашку или блюдце.

Клацнули огнивом — тут есть такие, в виде флакона с кремешком и зубчатым колёсиком, а внутри чистая нафта. Я не удержался — глянул. Бледный огонёк танцевал в опасной близости от рук, его возжегших. Мейстер держал ту штуковину с расширением на тупом конце и поворачивал над пламенем. Самый кончик уже побагровел.

— Спусти рубаху с плеч и отвернись. Нет, просто глаза закрой и цепляйся руками за одеяло. Я велю.

Он как-то очень быстро завёл иглу за спину своей «игрушки», и я с ужасом увидел, как раскалённое остриё, не успевшее охладиться в крови, показалось над ключицей.