Читаем без скачивания Негасимое пламя - Катарина Причард

Вокруг Дэвида раздавались хриплые выкрики торговцев, зазывающих покупателей, которые толпились у прилавков. Как много чужеземцев в толпе! Итальянцы, мальтийцы, греки, югославы, немцы, голландцы, австрийцы и венгры. Мужчины держались поодаль, пока женщины торговались у прилавков: тут были и пожилые, — полные и неуклюжие, одетые в черное, — и молодые, нередко миловидные, в ярких цветастых платьях, то белокурые, похожие на домовитых немок, то брюнетки с распущенными, как у цыганок, волосами, золотыми серьгами в ушах и сверкающими черными глазами, — все они упивались шумной сутолокой базарного дня. В воздухе стоял гул разноязычной толпы; ошеломляли выкрики и громкие восклицания на незнакомых языках. Время от времени какой-нибудь владелец ларька, увлекшись беседой с покупателем, ввертывал в свою речь жаргонные словечки, излюбленные лондонскими уличными разносчиками с Ист-Энда. Австралийская речь слышалась редко.

Пораженный таким обилием иностранцев, заполонивших рынок, Дэвид задумался, что бы это могло означать. Собрались ли они здесь просто так, потому что привыкли к этому и у себя на родине? Или же чужеземное засилье было предзнаменованием будущего?

Обремененный чемоданом и машинкой, Дэвид не мог задерживаться и беседовать с людьми, как ему хотелось бы. Но он дал себе слово прийти сюда еще раз и повнимательнее ко всему приглядеться. А сейчас ему предстояло найти себе комнату и хотелось где-нибудь поблизости; быть может, в одной из глухих соседних улиц он отыщет что-либо подходящее.

Размышляя над тем, какая катастрофа заставила людей столь различных национальностей искать убежища на чужой земле, он рассеянно шагал по улицам, мимо обветшалых, беспорядочно сгрудившихся двухэтажных строений и старых домишек. То здесь, то там фасады разрушающихся домов были заново выкрашены в зеленый, желтый, розовый, голубой и белый цвета, являя собой зрелище трагическое и жалкое: они напоминали старух, пытающихся яркими, пестрыми нарядами скрасить свою дряхлость. С узких балконов свисала рваная парусина; разгороженные, как попало, веранды свидетельствовали о страшной скученности, об ухищрениях нищих жильцов выкроить лишнее место для кого-нибудь из членов семьи или для ночлежников, которым они сдавали углы, чтобы легче было оплатить жилье.

Уж не охотится ли он за химерами, подумал Дэвид. Ведь он покинул семью и друзей, чтобы сблизиться с народом, лучше попять его. А нужно ли вот так скитаться, не зная, где «преклонить голову», и смиренно искать пути к сердцам и умам этой «изменчивой, дурно пахнущей толпы»? Он жил до сих пор, как и большинство людей, подчиняясь общей рутине. II не так-то легко будет освободиться от этой рутины: изменить образ жизни и образ мыслей. Но это сделать необходимо, если он хочет избавиться от укоренившихся понятий и привычек.

И пусть даже нелепа сама мысль о том, что он может чего-то добиться, попытавшись приблизиться к народу, он все равно должен эту попытку сделать. Надо постараться мобилизовать лучшие человеческие качества — сердечность, доброжелательность, энергию самых различных людей — и направить их на борьбу за всеобщий мир и разоружение. Это единственное, что он может сделать.

Проходя мимо газетного киоска, он вспомнил о своей статье, отосланной в «Эру». Принята ли она? Вероятно, напечатать ее еще не успели; однако он купил номер газеты, а также пакетик арахиса, так как почувствовал голод.

Поблизости находился небольшой парк. Он сел на освещенную солнцем скамейку просмотреть газету и погрызть орехи.

Ничто не изменилось в мире с тех пор, как он последний раз проглядывал газеты. Те же конфликты и та же напряженная обстановка, судя по заголовкам. Те же политики вели спор о расходах на оборону; назревала забастовка портовиков. Об убийстве Росси сообщалось лишь в небольшой заметке на последней полосе. И все же целая полоса была отведена под судебную хронику: тут были ограбления, убийства с изнасилованием, подлоги, мошенничество, вождение машины в нетрезвом виде и разводы; полторы колонки были отведены малолетним преступникам.

В парке было хорошо. Деревья скрывали от глаз тесные ряды убогих домов. И лишь резкое дребезжанье трамвайных звонков да гудки автомобилей прорезали однообразный глухой гул, напоминающий дальний шум прибоя; это был доносящийся сюда гул городского движения. Черные птицы с острыми желтыми клювами кружили над лужайками и, схватив червяка, с ликующим щебетом устремлялись к цветущему кустарнику. Под деревьями на скамейках, испещренных солнечными пятнами, ссутулясь, дремали старики. Какая-то женщина вязала, наблюдая за крохотным мальчуганом, который ездил на самокате по усыпанной гравием дорожке, и двумя девчушками в коротеньких юбочках, игравшими на траве.

Взглянув поверх газеты, Дэвид был поражен контрастом между суетой, скрытой под покровом повседневных людских забот, и покоем этого мирного уголка, такого тихого и далекого от треволнений жизни. И, тем не менее, это тоже частица мира, подумал Дэвид, небольшой оазис. И такие оазисы существуют повсюду — это острова и горы, живописные долины и ширь равнин; природа, которая пленяет нас красотой и наполняет душу отрадой и покоем.

Сколько времени просидел он здесь, на солнце, охваченный дремотой, Дэвид не знал. Он очнулся от звонких веселых голосов: через парк бежали дети. «Должно быть, кончились занятия в школе», — подумал он.

Очутившись снова на улице, Дэвид вспомнил, что ему надо найти себе ночлег.

Когда он проходил мимо старого, покосившегося домишки в конце улицы, где стояли двухэтажные кирпичные дома с узкими балконами, затянутыми рваной парусиной, и верандами, разгороженными кусками ветхой цветной фанеры, за которой скрывались койки, чей-то резкий голос окликнул его:

— Эй, ты! Мерзкий ублюдок! Как насчет выпивки?

Дэвид оглянулся, пытаясь определить, откуда исходит голос. Кругом ни души, только снаружи, у входа в старый дом, висела клетка с серым попугаем. Его оперенье было тусклым и грязным, голова почти облезла, страшный черный клюв высовывался между прутьев; похожие на бусинки, блестящие черные глазки, окруженные белыми, как мел, веками, мигнули.

Попугай раскачивался на жердочке и пронзительно и весело кричал: «Мерзкий ублюдок! Мерзкий ублюдок! Как насчет выпивки?»

Дэвид рассмеялся, поняв, кто с ним разговаривает.

— Сам ты мерзкий ублюдок! — крикнул он в отпет. — Нет у меня денег на выпивку!

Попугай издал какой-то хриплый смешок и затараторил по-старушечьи: «Гадкий! Гадкий! Пай-мальчику но пристало браниться!»

— Послушай-ка! — Дэвид опустил свои вещи на землю и подошел к клетке. — А не хочешь ли вместо выпивки арахиса?

— Зови меня Перси! Зови меня Перси! — выкрикивал попугай.

Оп схватил арахис, расколол его в клюве и выплюнул скорлупку. Дэвид протянул птице еще несколько орехов. Затем ему удалось осторожно просунуть палец сквозь прутья клетки и тихонько погладить сзади головку Перси. Попугай не противился, его маленькие глазки поблескивали.

— Боже мой! — воскликнула какая-то женщина, взглянув на Дэвида сквозь клетку, — Да это просто чудо, что он не отхватил вам палец!

— Мудрая птица, — улыбнулся Дэвпд, — понимает, что ей не хотят причинить зла.

— Это он из-за здешних ребятишек стал такой злой, — объяснила женщина, — они вечно дразнят его, суют в клетку палки: им нравится, когда он начинает ругаться.

Словно поняв, о чем идет речь, попугай разразился градом непристойных ругательств.

— Ну, ну, озорник, — прибавила опа с упреком, — пай-мальчику не пристало браниться!

Дэвид заметил, что она еще не стара, хотя в тускло-серых ее волосах уже проглядывала седина, фигура расплылась, а вставеая челюсть при разговоре все время двигалась и, казалось, вот-вот выпадет изо рта. Однако, улыбка ее выпуклых голубых глаз несколько смягчала и резкие линии, и кислое выражение поблекшего лица.

— Не скажете ли мне, миссис… — начал Дэвид.

— Баннинг мое имя.

— …миссис Баннинг, где бы я мог тут поблизости найти комнату?

— Квартиру со столом?

— Да нет, просто комнату и, хотелось бы, завтрак по утрам.

Она внимательно осмотрела Давида, чемодан и пишущую машинку.

— Я только что приехал из провинции и еще как следует не осмотрелся, — начал объяснять Дэвид.

— У меня есть уже двое постояльцев, они работают на рынке, — сказала м-с Баннинг, колеблясь. — Но они все делают себе сами. У меня суставы болят, и мне трудно возиться весь день с обедами и уборкой.

— Я могу делать все сам, — сказал Дэвид, на деясь обосноваться здесь хотя бы на эту ночь. — Все, что мне требуется, — это комната с кроватью, стол и стул.

— Что скажешь, Перси? — м-с Баннинг обернулась к попугаю. — Возьмем его?

— Мерзкий ублюдок, — приветливо отвечал Перси. — Грязный, вшивый, мерзкий ублюдок!