Читаем без скачивания СССР-2061. Том-8 - СССР 2061

В дворовой мастерской Денис Иванович взял тяжеленный никелированный молоток («часовой», как называл такие молотки их учитель физтруда Борисыч). Молоток он спрятал в сумку и поднялся в квартиру. Запер за собой дверь – на добротный дореволюционный замок. Теперь ему никто не помешает…

— Емеля! — позвал Ветров.

Емеля появился в дверях.

— Ну здравствуй, Павлик Морозов…

— Я твой слуга. Я твой раб'отникь…

— Подойди к окну гостиной и встань на стул.

Емеля выполнил приказ. Он двигался медленно, словно что-то ему мешало. Доброе лицо его заменилось печальным смайликом.

— А теперь я тебя ненадолго обесточу… — сказал Ветров сквозь зубы.

Ему очень не хотелось ломать своё имущество. И его злил этот смайлик. Проклятье, можно вообразить, этому имуществу страшно!

Ветров отодвинул панельку на спине робота. Очень, очень мешал этот дурацкий смайлик. Как ладошка, которой прикрываются от топора. Чёрт, опять сюси-пуси, как над разбитой детской чашкой с котиком… Привык к Емеле. Сколько сил вложил в настройку болвана… Больше такого робота уже не будет. Проклятый Режим!.. Ветров сердито щёлкнул выключателем. Смайлик исчез, Емеля замер. Сейчас работала только его память, от автономного питания.

Денис Иванович подошёл к сумке, достал молоток. Вернулся в комнату.

…И тут раздался треск и грохот. Дом вздрогнул, что-то посыпалось. Ветров метнулся в прихожую.

Там, через сорванную входную дверь, лез тяжёлый Потап. Мигал жёлтый проблесковый маячок. Следом за Потапом в дверной проём проник дворник Ионыч.

Ветров уронил молоток.

— Осторожно… Осторожно… — однообразно повторял Потап.

Он тяжело протопал мимо вжавшегося в стену Ветрова в гостиную и схватил своими грузовыми манипуляторами Емелю. Дал задний ход. По стенам метались жёлтые блики.

— Осторожно…

Запыхавшийся Ионыч поднял молоток.

— Кажется, кавалерия успела вовремя… — он подбросил молоток в руке.

Денис Иванович, наконец, обрёл дар речи.

— Ты что себе позволяешь?! — просипел он, с каждым словом повышая голос. — Как ты смеешь врываться в частное жилище, хамло?!

Его понесло. Таких угроз и такого злобного мата дворнику Ионычу ещё не приходилось слышать. Ветров угрожал Советом по правам, Конституцией и своей правоведческой квалификацией.

— Да я тебя в психиатрическую упрячу!!!

Николай Ионович Ботнару с любопытством огляделся, задержал взгляд на иконах в углу. Приятно улыбнулся Ветрову.

— А не побоитесь? — весело поинтересовался он.

Ветров замолчал. Щёки его посерели.

А Ионыч вышел следом за Потапом.

Три оттенка Марса

Станислав Петрович томился и изнывал. Какое-то время он даже пробовал воздействовать на мироздание усилием мысли. То есть, смотрел несколько раз на потертый циферблат старых настольных часов, ворочал тяжелую мысль «пора, пора» и даже перекладывал бумаги на письменном столе. Мироздание, равно как и астрал с торсионными полями не поддавались. Коротко стриженный молодой человек в темном костюме, с именем Сергей и неопределенным отчеством то ли Александрович, то ли Евгеньевич, по-прежнему сидел напротив, задавал никому не неинтересные вопросы и хранил раздражающую невозмутимость.

Но более всего раздражало, что этот молодой человек, у которого, кстати, даже брови были коротко стрижены, олицетворял неудобный и зыбкий мир, в отличии от уютной, не всегда приятной, но знакомой и уютной реальности. В этой реальности только что решилось важное и давно вызреваемое дело, первый плод которого – бутылка дорогого итальянского коньяка «Шабасс Италиан империал», — жаждал своей участи в шкафу с бумагами у стены. В этой реальности уже звонили коллеги из кабинета зама напротив и спрашивали: «Скоро ты там? Ушел твой фсбэшник?» – а самому Станиславу Петровичу не терпелось поведать им, что дочь Шумского все-таки ложится к ним на обследование. Разумеется, негласно и не для разговоров и, разумеется, с сопутствующим денежным содержанием, так что, очень возможно, коллеги, удастся выкроить и на премии.

Это существовало в нашей реальности. А в противовес ей Сергей напротив, молодой человек даже без отчества представлял другую, колючую, со всякими заковыристыми, расшатывающими основы вопросиками, которые благополучно были забыты после распада СССР в радостном капиталистическом настоящем.

И потому больше всего Станиславу Петровичу хотелось, избегая неуместных глубин своей души, избегая всего ненужного в данный коньячный момент, панибратски сказать посетителю: «А не пора ли тебе, Серега, сваливать?!»

— Скажите, Станислав Петрович, — спросил визитер, — а что он за человек? Вот давайте предположим, что Юрий совершенно здоров…

Рука Сергея пригладила лежащую под ней медицинскую книжку, а твердый взгляд остановил готового заговорить главврача.

— Да-да, я знаю. Диссоциативная фуга, сопровождаемая параноидальным бредом и что-то такое еще шизофреническое…

Станислав Петрович не без злорадного удовольствия отметил, что собеседник подыскивает слова.

— Ну, соматически он полностью здоров, — произнес главврач с приятным чувством превосходства профессионала над профаном, — Нет никаких нарушений в дофаминовых путях, поэтому нельзя говорить о шизофрении. И вообще, у Юрия превосходный метаболизм здорового двадцатисемилетнего парня. Даже чересчур превосходный – в нынешние времена подобное выбивается из нормы. Сами знаете, что мы едим…

Сергей сидел с видом человека, который или не знает, или ест совершенно иное, и в другом месте.

Вот ведь, подумалось Станиславу Петровичу, даже пальцем не шелохнет. Не нервы, а железобетон!

— И если бы не его истории про СССР, — продолжил главврач, — мы преспокойно выписали бы Юрия на следующий день.

Ибо кому нужен пациент без полиса и неопределенного гражданства?

— Про будущий СССР, — вежливо уточнил молодой человек. — Две тысячи шестьдесят первого года.

— Именно. В котором власть принадлежит народу, а все остальное – государству… в смысле, тоже народу.

— Что нелогично, — обронил Сергей, — если исходить из его описаний, потому что государство – неэффективный собственник.

Станислав Петрович с неожиданной для себя резвостью возразил.

— Не такое уж и неэффективное. В космос летают активно, бесплатные медицина и образование, твердый рубль… хотя, кажется, про деньги он не особо распространялся, это я уже о своем, о наболевшем, — Главврач вдруг устыдился пылкости, с которой бросился защищать – и ни что-нибудь, а типичный параноидальный бред, и закончил уже спокойно и окончательно. — В целом, сказочка, красивая утопия. Типичный уход от действительности, эскепизм.

— Вот, — согласился Сергей. — А нельзя ли предположить, Станислав Петрович, что все его рассказы… ну, как бы это выразиться, инспирированы…

Кресло главврача заскрипело.

— Нет. Понимаю, куда вы клоните. Нет.

Э-эх! Обнажилось, вырвалось все-таки на поверхность то самое, тщательно избегаемое, заноза или укор, или даже тоска по несбывшемуся какому-то счастью, бессловесная и молчаливая. И заныло внутри что-то без названия, что, похоже, не удастся заглушить даже коньяком.

Потому что нельзя ни принимать, ни видеть чистую ясную радость совершенно здорового человека, живущего в ладу с собой. С ладу с миром. Без желания доказывать превосходство, без панической боязни реальности. С необыкновенной убежденностью и нездешней прочной уверенностью в собственной правоте.

Юрий и рассказывал о будущем только потому, что его просили, честно и открыто, без позерства. Подобное нельзя носить как маску, подобным живут. Дышат!

Кресло вдруг оказался каким-то окончательно неудобным, сидеть на нем стало невозможно и Станислав Петрович поднялся и подошел к окну, заставив Сергея то ли Александровича, то ли Евгеньевича полуобернуться вслед за ним.

— Все что он говорит – зло сказал главврач, — почти правда… которая ну никак не может существовать! Потому что… потому что… Вот скажите, сколько поколений должно пройти, чтобы искоренить уже вросший в нас эгоизм, настороженность и неверие? Привить не показные – правильные любовь и доверие к ближнему? Заставить забыть о деньгах и поднять голову в небо? И главное, главное – произнести вслух слова, что мы, как свиньи, живем в душевной грязи, мерзости, и что нужно что-то делать, чтобы из нее выбираться!

Может, с экономикой у нас дело и выправляется, но души-то, души мы потеряли – пустыри там да развалины одни …

Главврач вдруг устыдился того, что сказал, и, гоня прочь невзначай подкатившее гаденькое чувство какой-то вины или даже стыда, отвернулся к стеклу, за которым располагался просто мир без всяких но и зачем, и в котором просто жили люди сообразно обстоятельствам. В котором хоть и стоит в шкафу не совсем итальянский коньяк, зато близкое будущее обещает деньги, хорошие деньги за лечение занаркоманенной дочурки известного чинуши. Вполне комфортный мир, если подсуетиться.