Читаем без скачивания Человек в чужой форме - Валерий Георгиевич Шарапов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вот, Максим Максимович, свечи меняет.
— Занимайтесь, не спешите.
Увидев Кольку, приветливо кивнул:
— А, рабочий класс. Николай, разговор есть… Желаете, значит, в увээр, вольнонаемным?
«Вот спасибо Ольке. Ну и Вячеславовне тоже», — порадовался Колька и подтвердил, что да, хотел бы.
Порасспросив кратко — кто таков, кто отец, где проживает, — Кузнецов сказал, что попробует решить вопрос. Ликование Колькино было велико, но промолчать о главном значило совершить подлость, и потому он решился:
— Максим Максимович, у меня судимость.
— Ох, — полковник потер лоб, — неаккуратно, Пожарский, неаккуратно. Доложите детали.
Колька сосредоточенно, стараясь ничего не упустить, поведал подробности своих «подвигов», рассказал и о своих надеждах на УДО, на то, что говорил по этому поводу Сорокин.
— Сорокин, значит, — повторил Максим Максимович, как будто взяв услышанное на заметку, — начальник отделения?
— Так точно.
— Бывалый товарищ, — то ли спросил, то ли уточнил Кузнецов, — сложилось такое впечатление. Что ж… обещать я вам ничего не стану, сами понимаете.
— Понимаю, — вздохнул парень.
— Но приложу все усилия, — обнадежил полковник, — каждый может оступиться. Не шельмовать же до конца жизни. Вот и ваши друзья, Яков и Андрей… они вам уже поведали, при каких обстоятельствах мы с ними познакомились.
Колька с готовностью кивнул.
— И ведь не первый раз они по карманам промышляли? — как бы мимоходом спросил Кузнецов, глядя с хитрецой.
— Они честные люди, — твердо и прямо соврал Николай.
И тут полковник расхохотался, то есть по-настоящему, от души, как простой смертный. Утерев слезы и посерьезнев, он поведал:
— Сдается мне, послужим. Знаете, вы очень похожи на моего сына. По летам ровесники, и такой же бука, так же врет — и не краснеет.
— Где же ваш сын?
Лицо инженер-полковника посерело, он отвел глаза, кадык на шее дернулся.
— Погиб. В сорок первом.
Колька чуть не взвыл от неловкости: «Права Оля, тысячу раз права: дурак я набитый…» Вечно так получается. Вроде задаешь простые вопросы, пытаешься как-то интерес показать — а вот уже влез в чужую жизнь с ногами и чужие же страдания расковырял грязными пальцами. И вот теперь от всей души хочется сказать что-то доброе, утешить, поддержать, а уже страшно, как бы чего не ляпнуть снова.
Кузнецов заговорил первым:
— Думаю, мы поладим. Давайте так решим: если понадобятся какие-то документы, отношения, запросы, что там по бюрократии положено, — уведомите. Поговорю с командованием, попытаемся уладить. Договорились?
— Спасибо! — выдохнул Колька, забывшись, схватил его ладонь. — От всей души… не подведу!
— Пока не за что. — Максим Максимович пожал руку, чуть притянув к себе, похлопал по плечу, уютно, по-свойски, точь-в-точь как батя. — Свободны.
Глава 20
И вновь на рабочем столе Акимова чисто и прибрано, но спокойствия это не прибавляло: дела-то Сорокин все себе забрал, как он выразился, «на ревизию».
— Готовь шею, — мрачно предупредил Остапчук, навостряя лыжи в очередной раз, «определиться» по чему-то.
— Саныч, вот как ты всегда сваливаешь вместо того, чтобы нагоняй получать? — поинтересовался Сергей, хмурый, серый и невыспавшийся.
— Потому что мои дела — мелочовка и кастрюли, — пояснил охотно сержант, — а ты, поскольку образованный, изволь и вкалывать, и получать по-крупному. Что помятый такой, снова рука?
— Не, все хорошо.
Саныч искренне, по-товарищески, порадовался:
— Вот и славно. Здоровье тебе сейчас понадобится.
«Ну слава богу, как в старые добрые времена», — Акимов с невольным умилением взирал на красного, но по-предписанному безмятежного Сорокина, перед которым лежала отказная папочка с полузабытой фамилией «Павленко».
— Сергей, я понимаю, инвалид, но ведь не умственного же труда, — потихоньку, без злости и раздражения начал Николай Николаевич. Только глаз единственный отвел в сторону.
В бешенстве пребывал капитан, на это указывали раздувающиеся ноздри простецкого, картошкой, носа, нарочито медленные движения ухватистых пальцев, в которых с необычной ловкостью вертелся командирский карандаш. А главное — неторопливая речь.
— По каким, твою… резонам ты не произвел опрос одного из свидетелей, присутствовавших на месте происшествия? Почему вообще упоминания об этой особе, как ее?
— Галина Ивановна, — не без труда припомнил Акимов.
— Во-во, вот это. Почему даже упоминания о ней нет в оперативке?
— Так нет дела-то, товарищ капитан… вы только не нервничайте, — напомнил Сергей.
— А ты не указывай, что начальству делать. Не буди лиха, — то ли с задушевностью, то ли с ненавистью посоветовал Сорокин. — Итак, почему?
Сергей вздохнул. Да, счастье бесконечным не бывает…
Со времени возвращения на боевой пост начальства он расслабился, отдохнул и печалей, окромя той, что имела место у гладковского дома, не имел. Даже рука после средства кузнецовского, — чтоб ему пусто было, снабженцу, инженер-заразе, — как новенькая.
— Николай Николаевич, она была абсолютно пьяная, говорить не могла.
— Сам убедился? — колко спросил Сорокин.
— Так точно, — кротко подтвердил Акимов.
— Продолжай.
— Потом она, как бы это сказать…
Сергей замялся.
— Что за стыдливость девичья? — недовольно спросил капитан. — Докладывай, как есть.
— Она любовница Павленко. Ну и бывшая зазноба Кузнецова, — решился Сергей.
— Захватывающе, — поморщился Сорокин.
— Дочь офицера генштаба. И жена некоего сотрудника госбезопасности.
— И что? — после некоторого промедления спросил капитан, как показалось Акимову, уже довольно зло. — Что из этого индульгенция от допроса — то, что шлюха, папа в Генштабе или супруг в госбезопасности? Это в каком законе записано?
— Николай Николаевич, все-таки товарищ просил, да и дело такое интимное…
Сорокин повысил голос:
— При появлении трупа интимное становится общественным, затверди себе! Или на лбу запиши.
Акимов попытался снова объясниться, произнес, тщательно подбирая слова:
— Николай Николаевич, Галину эту Ивановну в любой момент найти можно, она ж, по словам Кузнецова, счетовод в седьмом увээр.
Сорокин вздохнул, глубоко и грустно:
— Серега, друг ты мой, речь-то не о том. Чисто теоретически можно кого угодно найти. А я вот тебе кое-что сейчас скажу, по поводу Павленки.
Николай Николаевич вынул из своих закромов несколько листков:
— Сам прочтешь или перевести?
Акимов смутился. Не осилил он еще науку расшифровки клинописи, которую пользовали по-настоящему сто́ящие эксперты.
— Хорошо, — сжалился Сорокин, — переведу. Тут, вкратце, выводы патологоанатома. Сам-то труп уже кремировали — замечание в связи с тем, чтобы ты понимал, что ошибку твою, если таковая имелась, уже не исправить. Итак, согласно этому заключению, помимо почти летальной степени опьянения и очевидно вскрытых вен, обнаружено интересное: ожоги пищевода четвертой степени. Это соответствует тому, как если ты сейчас, мозгов лишившись, щелочи хлебнешь. Смекаешь, к чему я?
— Нет, — честно признал Сергей, — находясь в меланхолии и стремясь сдохнуть, чего ж для верности не хлебнуть?
На удивление, и на это замечание Сорокин не возмутился, а мирно и несколько печально спросил:
— Неужели тебя в
