Читаем без скачивания Толмач - Родриго Кортес

Поручик знал, что не имеет права ни поставить в известность о найденном документе Загорулько, ни вообще передать этот документ кому бы то ни было, кроме русских консулов в Китае и, может быть, лично генерала Гродекова. Но впереди предстоял долгий путь по китайской равнине, где не то что консула – простое русское лицо не увидишь!

Нет, у него был выход: объявить начальнику экспедиции о своем возвращении в Россию и на свой страх и риск в одиночку тронуться назад, в Никольск-Уссурийский. Но Семенов представил себе, как это отразится на живущей лишь отчислениями от его жалованья Серафиме, и дрогнул.

«Энгельгардту все равно этим не помочь, – оправдывая себя, подумал он, – а мне сестренку содержать надо. А бумагу и рапорт я отдам, когда увижу первого же нашего консула».

После той безумной ночи Курбан совершенно точно знал, чего хочет от него Бухэ-Нойон, – жертв и еще раз жертв. Но это не должны быть просто жертвы; Человек-Бык хотел, чтобы жертвенная человеческая кровь постоянно орошала карту неведомой земли.

Курбан не понимал, зачем это нужно Бухэ-Нойону, но еще от бабушки твердо усвоил: с духами не спорят. Нет, договориться с ними возможно, но если уж они что-то решили, никакие компромиссы немыслимы.

Понятно, что повторить ту ночь и принести в жертву еще одного казака из русского отряда Курбан даже не думал – слишком уж велик риск. А потому он был вынужден неделями ждать. И вот когда на горизонте появлялось какое-либо поселение, он объяснял местным жителям, что эти вооруженные люди – не хунгузы, а личные гости императрицы. А затем, дождавшись, когда довольные казаки разойдутся по теплым землянкам или – если повезет – по фанзам с теплыми канами под рядами лежанок, приступал к делу.

Он приносил в жертву корейцев и китайцев, монголов и тунгусов, мужчин и юношей, детей и стариков, кочевников, охотников и земледельцев и каждый раз, доверяя одной своей интуиции, орошал магическую карту священной жертвенной кровью. И только тогда Бухэ-Нойон удовлетворенно жмурился, медленно таял в воздухе и отпускал его – дней на пять, а то и на шесть. И – Великая Мать! – как же он отсыпался за эти пять-шесть дней!

24 февраля 1898 года на совещании у великого князя Алексея Александровича было принято окончательное решение об аренде Порт-Артура и всех прилегающих к нему земель. И поскольку добиться от китайцев добровольного согласия не удавалось, в распоряжение контр-адмирала Дубасова был направлен военный десант – для занятия южной части Ляодунского полуострова силой.

Прекрасно понимая, к чему это приведет в дальнейшем, и пытаясь предотвратить конфликт, Витте буквально сбился с ног в поисках мирного способа урегулирования отношений.

Он добился от Покотилова выделения денег на взятки китайцам; он с огромным трудом упросил Муравьева не начинать военной операции, пока не будут исчерпаны все иные пути. Он добрый десяток раз выходил и на китайского посла в Петербурге, и на Ли Хунчжана, умоляя их уступить требованиям России. И только в начале марта что-то стронулось: сначала у него взяли-таки деньги без твердых гарантий, а затем, уже в марте, Поднебесная империя уступила и тем самым признала свое полное поражение. Но лишь немногие, такие как Витте, понимали, что поражение на самом деле во всем Китае признал один Ли Хунчжан.

6 марта 1898 года право на 99-летнюю аренду порта Циндао, он же Киао-Чао, вместе с 50-километровой полосой вокруг залива и предоставлением горных и железнодорожных концессий получила Германия, а спустя неделю, 15 марта, и Россия подписала в Пекине заключительную конвенцию. И вот по этой конвенции России дозволялось почти все: и строительство новой, Южной, ветки КВЖД, и приобретение портов Порт-Артур и Далянвань, и 25-летняя аренда полуострова со всеми прилегающими островами.

Генштаб праздновал победу. Возбужденные успехом офицеры тут же отправились по ресторациям, где с ходу придумали для новой русской земли название «Желтороссия», много смеялись и даже делали ставки на то, как быстро аборигены обучатся говорить по-людски.

Но уже за сутки до того, как над Золотой горой Порт-Артура гордо взвился Андреевский флаг, за сутки до принятия решения назвать включенную в состав России область Квантунской и назначить генерал-адъютантом области незаконнорожденного сына Александра II вице-адмирала Алексеева, прозвенел первый тревожный звонок.

«Захват вами Порт-Артура проложил глубокую борозду между Россией и Японией, – на плохом русском языке, без обиняков заявил русскому посланнику виконт Хаяси. – Более того, этот беззаконный захват породил в японцах несомненную жажду мщения…»

По слухам, узнав об этом, граф Муравьев не вполне осознал, что происходит, и нисколько не испугался, однако уже после первых же консультаций с адмиралом Дубасовым стало ясно: Тихоокеанский флот к немедленным боевым действиям не готов. Дела оказались настолько плохи, что едва японцы и англичане продумали, какие именно требования выставить им нарушившей слово России, им уступили почти все.

В считаные месяцы Россия была вынуждена вывести из Кореи всех военных инструкторов, свернуть все планы торгового сотрудничества и отозвать всех своих советников при императоре Коджоне – и финансистов, и таможенников, и дипломатов. И это было особенно обидно, поскольку именно благодаря многолетним трудам этих людей Россия уже почти вступила в полное управление Страной утренней свежести – со всеми ее портами и бухтами.

Когда из камеры вывели одиннадцатую партию хунгузов, Кан Ся подумал, что сойдет с ума. Он лег на полати лицом вниз, изо всех сил зажмурил глаза и заткнул пальцами уши, и все равно ему казалось, что он слышит и видит все: и как палач готовится нанести удар, и этот жуткий всхлип, и даже глухой стук каждой падающей в песок головы.

А потом его тронули за плечо, и Кан Ся вскочил и молча, но отчаянно отбиваясь от пришедшей за ним охраны, вжался в самый дальний и темный угол.

– Ваше превосходительство, – укоризненно покачал головой сержант Ли.

Кан Ся словно увидел себя со стороны, устыдился и заставил тело подчиниться воле. Опустил поднятые для зашиты руки, медленно спустился с полатей и вышел в центр камеры. Он так и не взял у оставшейся без его полицейского жалованья, да и вообще безо всяких средств к существованию жены ни единого ляна для оплаты работы палача, а потому знал: умирать придется долго. Это требовало некоторого мужества.

– Ваше пре… – начал сержант.

– Подожди, Ли, – упреждающе поднял он ладонь. – Я сейчас буду готов.

Ах, если бы его казнили в первый же день! Как легко, как весело он бы умер! Но губернатор знал, как наказать дерзкого Кан Ся за свой арестованный и официально переданный в казну контрабандный груз. Прежде чем за офицером пришли, пятьдесят четыре раза палач за окном взмахнул мечом, и все пятьдесят четыре раза Кан Ся в деталях рассмотрел все, самые омерзительные подробности жуткой казни, – вплоть до мочеиспускания и унизительно громкого пукания трясущихся от ужаса тел. И каждая деталь впечаталась в память опального полицейского, словно раскаленное тавро в ляжку быка.

Кан Ся глубоко вдохнул, немного подержал воздух в легких и медленно, небольшими порциями его выдохнул.

– Все, Ли, я готов, – кивнул он. – Веди.

– Вас на допрос вызывают… – еле слышно, только для него шепнул сержант. – Это не казнь…

Колени у Кан Ся подогнулись. Он не хотел верить, что это пришел ответ на его жалобу в Пекин. Потому что, если это не так, у него может просто не остаться сил, чтобы умереть по возможности достойно.

Его подхватили под руки, потащили длинным, столь хорошо знакомым коридором, вывели во двор, но повернули не направо, к обычному месту казни преступников, а налево. Кан Ся задрожал – он и верил и не верил.

Дверь перед ним распахнулась, а затем под ногами оказались вытертые деревянные ступеньки, и они были столь знакомы, столь милы его сердцу, что немолодой полицейский едва не задохнулся от переполнивших его чувств и вдруг почти сразу же успокоился. Теперь он действительно готов был умереть.

– Разрешите, – постучал в дверь его собственного кабинета сержант Ли.

Изнутри отрывисто ответили, и караульные подхватили Кан Ся под мышки и провели в кабинет.

– Все, можете идти, – прогремел знакомый голос.

Кан Ся поднял глаза. Перед ним стоял Шоу Шань.

– Садитесь, Кан Ся, – скупым жестом указал Шоу Шань на стул.

Кан Ся сдержанно кивнул и, заставляя трясущееся, обессиленное тело подчиниться, по возможности ровно, не качаясь и не падая, сел.

– Я слышал, вы от еды отказались… – заглянул ему в глаза Шоу Шань.

Кан Ся промолчал. Он не мог объяснить Шоу Шаню, каково это – все время ждать смерти, почти каждую неделю провожать на казнь шесть-семь молодых людей и видеть через окно, как их рвет на грязный снег съеденной поутру гаоляновой кашей при одном только виде плохо засыпанной мерзлым зимним песком крови.