Читаем без скачивания Толмач - Родриго Кортес

– На каком основании? – удивился полицейский.

– Жестокие убийства подданных империи, – сухо пояснил Кан Ся и положил на стол стопку собранных им по пути показаний. – Здесь доказательства; их более чем достаточно.

Курбан тоже видел все: и как Семенова увела проститутка, и как худой, почти седой китаец в неприметном одеянии вошел в здание местного управления полиции, и как спустя от силы пять минут поручика вывели из борделя и, не обращая внимания на его крики, протащили мимо…

Некоторое время шаман терзался выбором, а потом признал, что никакого выбора у него на самом деле нет и следует узнать, что произошло.

Он стремительно подошел к дверям борделя и постучал.

– Проходите, пожалуйста… – пропели из мгновенно открывшейся двери.

Курбан запихнул шлюху обратно и вошел сам.

– Почему орус-бажи арестовали? – строго спросил он.

Китаянка нахмурилась. Они вообще не любили монголов…

– Я спрашиваю тебя еще раз, – сквозь стиснутые зубы прошипел Курбан. – Почему они его арестовали? И почему именно у тебя?

– Я не знаю, – стараясь выглядеть независимой, повела она красивым и белым, как самый белый мрамор, подбородком.

И тогда Курбан не выдержал.

Собственно, это был уже не Курбан; две недели не получавший свежей крови Бухэ-Нойон ворвался в тело своего шамана словно ураган, и китаянка с ужасом увидела, как черные глаза странного монгола вмиг остекленели и начали стремительно выцветать, пока не приобрели тигриный, почти желтый окрас. А потом ее начали убивать.

Сначала с проститутки сорвали ее прекрасное, самое лучшее во всем квартале платье, затем собственным подолом заткнули рот, а потом просто начали рвать и дробить на части – роскошной, полученной в подарок от капитана императорской армии нефритовой тушницей, маленькой чугунной сковородой, острой и немыслимо прочной заколкой для волос, щипчиками для бровей, а потом и руками… и лишь когда все вокруг, даже потолок, было забрызгано кровью, чудовище остановилось – в одно мгновение.

Вот тогда и начал приходить в себя Курбан.

– Великая Мать! – растерянно охнул он, рухнул на колени и, переполненный ужасом и горем, покаянно обнял неподвижный и мягкий, словно тряпичная кукла, труп. – Бухэ! Господин! Что же ты наделал?! Заче-ем?!!

Курбан как никто другой знал, что богу – тому, кто уже перешагнул через все человеческие запреты, – можно все. Но он также знал, что шаману нельзя ничего. И он далеко не был уверен, что сумеет хоть когда-нибудь смыть со своего тела эту беззаконно пролитую кровь.

Семенова заволокли в полутемный, лишенный окон кабинет и бросили на колени. Он поднялся. Его снова принудительно поставили на колени, и он поднялся опять. И только тогда раздалась отрывистая команда на китайском языке, и поручика оставили в покое.

Он огляделся. Кроме стоящих позади полицейских, в камере был еще один человек – у той стены, за столом.

– Здрав-ствуйте, Иван Алексее-вич, – с явным китайским акцентом произнес неизвестный.

– Не могу пожелать того же, – огрызнулся поручик. – И вообще я – подданный императора Великой России! По какому праву вы меня сюда притащили?

Человек за столом подался вперед, к лампе, и Семенову показалось, что он его где-то видел, да и голос…

– Вас, Иван Алексее-вич, – усмехнулся человек, – можно судить по любое право. Даже по древнее римское. И казнить тоже.

– Объяснитесь, – похолодев, потребовал поручик.

– Вы обвиняетесь в зверский убийства следующий граждане Под-не-бесной… – незнакомец перевернул листок. – Цай Фань из деревня Харбин, Шикай Ю из деревня Яомынь, Тсу И из деревня Бухай…

Он читал и читал, и волосы на руках и затылке Семенова медленно вставали дыбом; он уже понял, что ему вменяют.

– Это не я! – на полуслове оборвал он чтеца. – Я даже из отряда никуда не отлучался! Это вам каждый казак подтвердит!

Незнакомец отложил листки и уставился на поручика тяжелым, немигающим взглядом.

– У меня есть доказательство. Хотите, чтобы я его предъявил?

Поручик стиснул зубы и кивнул.

– Даже требую!

И тогда незнакомец взял со стола листок бумаги и медленно подошел к поручику.

– Вот. Это второй листок; найден в Харбине, на трупе Цай Фань. Первый такой листок, как мне известно, оставлен рядом с труп ваш друг Гриша возле город Никольск. Только вы можете оставить такой листок. Больше никто.

Семенов икнул и прислонился к стене. Ноги не держали. Обе бумаги были определенно взяты из офицерской сумки Энгельгардта.

– И, кстати, – умело ввернул китаец русский оборот, – что написано на этот зашифрованный листок? Какая истинная цель ваша экспедиция? И не вздумайте врать, поручик…

Этой ночью Его Величеству императору Гуансюю впервые в жизни приснилось, что он убивает человека, и это было так… приятно. Может, потому, что он убивал собственную жену.

Умом Гуансюй понимал, что его жена, племянница Цыси и тоже урожденная Нара, ни в чем не виновата и вся вина за ту праздную, бессмысленную, никчемную жизнь, которую ведет он, монарх веер Поднебесной, лежит на этой злой старухе. Но он боялся даже подумать о том, чтобы убить Старую Будду – даже во сне.

Она напугала его сразу, едва он ее увидел в первый раз. Императрица взяла его своей жесткой, сильной рукой и что-то произнесла – так же жестко и с внутренней силой. И тогда все вокруг засмеялись, а он, только что возведенный на престол четырехлетний император, заплакал.

Впрочем, Цыси и далее обращалась с законным императором Поднебесной именно так: запрещала встречаться с матерью, приказывала подавать каждый день одни и те же блюда – порой несвежие, постоянно бранила и подолгу держала на коленях, не позволяя встать.

Дошло до того, что порой Гуансюя третировали даже евнухи! Согласно ритуалу, младший по возрасту император должен был стоять на коленях перед воротами дворца Милостивой и Лучезарной до тех пор, пока императрица не передаст через главного евнуха свое дозволение зайти. И всегда ненавидевший Гуансюя главный евнух двора Ли Ляньин по целых полчаса не докладывал о визите императора Старой Будде, вынуждая монарха так и стоять на коленях.

А потом она его женила.

До этой самой поры изолированный от всего ненужного или недостаточно благородного юный император не видел даже совокупляющихся собак! И окружали его сплошные евнухи! Так что когда ему показали, как действуют способные двигаться фигурки будд мужского и женского пола, он растерялся. А потом был пробный «брак» с какой-то фрейлиной, но все произошло так быстро, и эта женщина-советчица, что стояла рядом с «драконовым ложем», говорила так много и так быстро, что он даже не запомнил, какое у этой девушки лицо. Кто-то потом сказал, что ее утопили в колодце, но зачем, Гуансюй так и не понял. Кажется, чтобы не создавать ненужных проблем…

А вот сама свадьба Гуансюю понравилась. Он с удовольствием отправил трех самых важных сановников империи молиться за него в храмы неба, земли и предков. Понравилась ему и «церемония сдвигающихся чарок», и даже приготовленная по-маньчжурски мелко нарубленная баранина. И только жена…

Прошло совсем немного времени, и он возненавидел эту напыщенную дуру так, как только может мужчина возненавидеть нелюбимую супругу. Чтобы выразить все то отвращение, какое он испытывает и к ней, и ко всему роду Нара, он даже подкинул ей в постель на удивление вовремя сдохшую собачонку, и если бы не драгоценная наложница Чжэнь…

Она и в этот день была, как всегда, весела, доброжелательна и о-очень внимательна.

– Что с вами, Ваше Величество? – забеспокоилась Чжэнь, едва увидела императора в таком странном состоянии духа.

– Мне приснился сон… – слабо улыбнулся Гуансюй. – Приятный…

– Такой ли он был приятный? – не поверила драгоценная наложница. – Вы так необычно выглядите…

Император вздохнул и присел рядом.

– Расскажи мне еще раз о друзьях, Чжэнь. У тебя ведь там, в доме твоих родителей, были самые настоящие друзья!

Чжэнь зарделась.

– Если Ваше Величество пожелает, у Вашего Величества тоже появится друг – мудрый, терпеливый и почтительный…

– Ах, Чжэнь! – привольно раскинулся император на «драконовом ложе». – Как бы мне этого хотелось!

В ночь на 3 июня 1898 года Кан Ювэю приснилось, что он убивает проститутку. Но, как ни странно, проснулся он в необычно приподнятом настроении и сразу же решил, что этот сон – к добру. А уже к обеду в двери его дома постучал государственный посыльный.

– Господин Кан Ювэй? – серьезно спросил посыльный, так, словно никогда прежде его не видел.

– Вы не ошиблись, – улыбнувшись, кивнул философ.

– Вам письмо.

Кан Ювэй посерьезнел, протянул посыльному монету в десять лян и принял свернутый в несколько раз листок.

– Денег не надо, – сунул ему монету назад парень, – мне уже все оплатили.