Читаем без скачивания Мартин-Плейс - Дональд Крик

Слоун почувствовал немалое облегчение, когда дверь ему открыла Пегги.

— А!.. Здравствуй, Арти, — она замялась. — Сегодня… сегодня я не смогу пойти в «Палэ». Папа считает, что недельки две мне танцевать не стоит.

— И очень хорошо. Пошли погуляем. Как папа считает, ходить тебе можно?

— Вот что, Арти! Он ведь желает мне только добра — у меня все-таки было нервное переутомление, ты же знаешь.

— Знаю, крошка. И прогулка — лучшее от него лекарство.

Пегги вдруг улыбнулась.

— Ну ладно. Подожди тут.

Арти неторопливо направился к калитке, закурил и стал ждать. Здесь ему рады, как собаке в лавке мясника. Хотя вообще-то танцевать у него нет настроения с самого марафона. Скрестив ноги, он прислонился к забору и, затягиваясь, неторопливо крыл на все корки и «Палэ» и танцы.

Пегги пробежала по дорожке.

— Идем, Арти, — и потянула его за локоть.

Ее тревога пробудила в нем упрямство.

— С чего это такая спешка?

— Да папа просто на стену лезет. Если он тебя увидит, сразу начнет читать мораль.

— Пусть читает своей шляпе. Ей-богу, не понимаю, откуда у такой девочки, как ты, выродился такой папаша. Просто не верится.

Пегги взяла его под руку.

— Он так себя ведет, что мне иногда бывает жалко маму. Не понимаю, зачем она за него выходила.

— Секрет конюшни, — ухмыльнулся он. — Мамочку об этом спрашивать не стоит.

Пегги крепче сжала его локоть.

— У нас так не будет, Арти, правда?

Он искренне возмутился:

— Ну, это ты брось. Кем ты меня считаешь?

— Я считаю, что ты замечательный, Арти, — Пегги говорила тихо, с радостным смущением. — И мне очень повезло, что мы с тобой познакомились, честное слово.

— Вот это другой разговор! — он обнял ее за талию. — И мне тоже повезло. Когда мы вместе, крошка, я знаю, что я своего добьюсь! — Он воспрянул духом, глаза загорелись привычной мечтой. Прежний Арт Слоун.

Они свернули на Парраматта-роуд, сияющую огнями витрин и летних кафе.

— Давай играть в покупки, Арти! — они принялись разглядывать выставленные товары. — Ой, какая прелесть! Вот этот спальный гарнитур и гарнитур для гостиной: ковер, радио, ваза, трюмо… — она вздохнула. — Только они ведь очень дорогие, правда?

— Очень дорогие для тех, кому они не по карману, — ответил он. — И чертовски дешевые для людей с деньгами. И для нас они будут чертовски дешевыми, такое у меня чувство.

Пегги молчала, в который раз дивясь его уверенности в себе. Он всегда говорил такие вещи совершенно серьезно.

— Знаешь что, Арти? По-моему, папа просто тебе завидует, когда ты вот так говоришь. Поэтому и кажется, что ты ему не очень нравишься.

— А, они всегда так, неудачники вроде него. Сидят на мели и злятся на всех, кто это видит. Ему не нравится, что я поумнее его, а очень ли он-то умен? — Вопрос повис в презрительном молчании. — Пойдем, — сказал Арти. — Посмотрим, что предлагают вон те магазины.

К нему возвращалась вера в себя, он чувствовал ее теплую волну в своих жилах, и позолоченный мир витрин превратился в заманчивое будущее, озаренное светом за зеркальными стеклами. Объединенные общей мечтой, они достигли самой сердцевины своего желания. Свернув в темный переулок, они замерли в тесном объятии, жадно целуясь, рывком приближая это будущее.

— Арти, они собирались сегодня вечером в кино, — ее голос стал грудным, перешел в шепот.

— Пойдем и посмотрим, крошка. К этому времени им уже пора бы уйти.

Назад они шли молча — возбуждение было слишком сильным для слов. Остановившись на тротуаре против ее дома, они оглядели фасад: сквозь занавески окна в передней пробивалась полоска света.

— Они дома, — сказал он. — Черт… — его голос замер, захлестнутый горечью обманутой надежды и желания.

— Может быть, они все-таки ушли? Мама всегда оставляет свет в прихожей, чтобы одурачить грабителей. А все другие окна темные.

Они перешли через улицу.

— Ну, авось они не задумали одурачить нас, — сказал он и открыл калитку: его тело покалывали иголки нетерпения, смешанного с тревогой. Он перебежал газон и заглянул в окно коридора.

— Там всюду темно, — сказал он, но Пегги растерянно поглядела на него.

— Я не захватила ключа, Арти, мы же не можем войти! — она была готова расплакаться.

Он уставился на темную полосу двери рядом с ярким прямоугольником из цветного стекла, и от панического отчаяния на шее и ладонях у него выступил пот.

— Попробуем окна, — сказал он.

Пегги следовала за ним по пятам, пока он дергал рамы и заглядывал внутрь. Какого черта они запирают все окна? Что, по-ихнему, у них можно украсть?

Обойдя дом, он яростно рванул кухонное окно. Оно подалось, и он дергал его и раскачивал так, что стекла отчаянно дребезжали.

— Только не разбей его, Арти! Ради бога! — испуганно шептала Пегги.

Увидев воткнутую в грядку лопату, Слоун схватил ее, вставил между подоконником и рамой и осторожно нажал. Задвижка отскочила. Он метнул лопату в грядку.

— Было время, я так на жизнь зарабатывал, — сказал он, распахивая окно и перелезая через подоконник.

Он впустил Пегги, и они принялись ползать на четвереньках по полу, заглядывая под стол, буфет и стулья в поисках винтов от задвижки. Словно пара мартышек, которым кинули арахис, подумал Слоун.

Наконец он нашел винты и ручкой ножа забил их на место. Этот эпизод был оскорблением ему, им обоим, но с первым же объятием унизительное ощущение исчезло, рассеянное жаром страсти. Он с издевкой вспомнил старика Бенсона, и удовлетворение стало от этого еще полнее.

Они прошли в комнаты, и на кушетке Пегги стряхнула с ног туфли. Арти улыбнулся в полумгле и притянул ее к себе, положив руку к ней на грудь.

— Милый…

Исчезли все двери и окна, исчезли угрозы, насмешки, запреты, и был только распахнутый, нежный, теплый и плодоносный мир.

20

Все лампы в квартире горели, и Риджби переходил из комнаты в комнату, проверяя, все ли в порядке, не осталось ли следов излишних усилий. Хорошо продуманное смешение новой мебели с подержанной было блестящей идеей, решил он, обладание старой, привычной мебелью создавало иллюзию прошлого.

Он посмотрел на часы на каминной полке и на себя самого в золоченой раме зеркала над часами. У глаз залегли усталые морщины, но в общем впечатление было недурное. И хорошо, что он остановился на вельветовой куртке. Домашняя, уютная, она соответствовала не только зрелому возрасту, но и зрелому характеру — тому сочетанию корректности и уверенности, которое выработалось в нем за время знакомства с Эдит.

Он перевел дух. Все было завершено, все учтено до последней детали.

Выходя из комнаты, он погасил свет. Обошел квартиру и погасил все лампы, кроме торшера в углу гостиной и бра в передней. Неяркий свет усиливал праздничность его настроения и навевал задумчивый покой. Этот вечер должен что-то принести.

Теперь у него вполне солидный адрес — «Маноа», Элизабет-Бей. В вестибюле, в списке жильцов — и его фамилия четкими, аккуратными буквами. Это тоже придает человеку солидность, как табличка с фамилией на служебном кабинете. А квартирная плата? Трудно забыть, что она превышает половину его заработка. Но сегодня он об этом забудет. Этот вечер принадлежит ему, и в этой квартире он сам принадлежит себе, как никогда прежде.

Зазвонил дверной звонок. Он отозвался эхом в сердце, захлестнул слабостью перед решительной минутой. Затем Риджби взял себя в руки и пошел к входной двери.

— Добрый вечер, Эдит. Входите, входите!

— Ну, Джо, наконец-то я здесь! — сказала она весело, снимая шляпу и оглядывая комнату. — У вас очень мило и уютно к тому же… Да-да, очень мило.

— Я рад, Эдит, что вам тут нравится. Немножко уюта — единственная компенсация, которую может получить холостяк за свое одиночество, — добавил он без запинки, так как эту фразу отрепетировал заранее.

Опустившись в кресло под торшером, Эдит посмотрела на него.

— Я решительно настаиваю, чтобы в следующий раз вы оказали мне подлинно холостяцкое гостеприимство и допустили меня на кухню. Ведь именно это условие я ставила, если помните.

Риджби сел напротив нее. В следующий раз непременно, обещал он. А сегодня ей следует привыкнуть к обстановке, так сказать, акклиматизироваться.

Она рассмеялась. Просто он стесняется признаться в своих подозрениях. Однако ее муж, добавила она, всегда настаивал, чтобы ужин готовила она, хотя у них был прекрасный повар.

Упоминание о муже раздосадовало Риджби. Его собственнический инстинкт был достаточно силен, чтобы отказывать этому человеку в месте, которое она, по-видимому, собиралась для него сохранить. Он переменил тему, перечислил несколько спектаклей и спросил, на какие она хотела бы пойти.

И она, тут же увлекшись, заговорила о том, что они могли бы увидеть вместе в этом году. Они расписали свои встречи на несколько недель вперед, и Риджби воспринял это как желанную отсрочку, как отдых от мучительной необходимости заглядывать слишком далеко в будущее.