Читаем без скачивания Одиссея генерала Яхонтова - Анатолий Афанасьев

Между тем время шло, рассеивались очередные иллюзии, и Яхонтовы вскоре убедились, что в Европе, даже в славянской ее части, эмигрантское безумие ничуть не менее патологическое, чем в Америке. Причем здесь, в Праге, оно было гораздо заметней, чем в гигантском многоязычном вавилоне Нью-Йорка. В числе рабочих Яхонтов нанял одного русского, с которым когда-то в 10-й армии воевали на фронте. Это был бывший жандарм. Левые из эмигрантов обвинили Виктора Александровича в «сотрудничестве с контрреволюционерами». Но сильнее звучали в его адрес обвинения противоположного рода.

В Праге Яхонтов поддерживал хорошие отношения с несколькими эсерами. Однажды, будучи в гостях у своего старого знакомого, генерала Шокорова, он оказался в компании двух эмигрантских знаменитостей — Брешко-Брешковской и Керенского. С бывшим главой Временного правительства Яхонтов даже сыграл несколько партий в крикет. Любопытно заметить, что это была последняя встреча Виктора Александровича с Александром Федоровичем. Потом они оба долго жили в США (Керенский умер в 1970 году), но никогда не виделись и не стремились к тому. Даже когда Яхонтов бывал в Пало-Альто, штат Калифорния, где Керенский жил и работал в библиотеке Гувера, они не встретились ни разу. Но та встреча на пражской вилле генерала Шокорова дорого обошлась Яхонтову. Это стало широко известным и вызвало бурю негодования со стороны правых. И было ничуть не легче от того, что такому же суду то с одной, то с другой стороны подвергались все эмигранты. Яхонтов физически ощущал, как эмигрантская атмосфера накаляется, насыщается электричеством ненависти, взаимных подозрений, обвинений одних групп другими в том, что именно они прозевали, проворонили, погубили, предали, отдали, выдали, проиграли, проспали, упустили Россию.

Предрассветная тьма

Хотя все грызлись между собой, тем не менее пражская белоэмиграция проявила поразительное единство, когда Мальвина Витольдовна Яхонтова организовала благотворительный концерт в пользу голодающих в России. Не пришел никто. Грустно смотрели в пустой зал Яхонтовы и писатель E. Н. Чириков, который откликнулся на их просьбу прочитать на концерте что-нибудь из своих произведений. По всему было видно, что бойкот организован, и организован четко.

— Поразительно, — возмущалась Мальвина Витольдовна, — они думают, что совершают политическую акцию против большевиков. Но ведь нет! Они отказываются протянуть кусок хлеба голодающей матери. Да, господа, своей матери — России! Боже мой, что случилось с людьми? Почему так ожесточились их сердца? Из-за революции?

— Революция произошла потому, что ожесточились сердца, — грустно сказал Евгений Николаевич.

Это была основная его мысль тех лет. Чириков выводил исторические потрясения, свидетелем которых он стал, не из социально-экономических, а из психологических, вернее, психопатологических причин. Скользя по поверхности событий, он считал, что в их основе лежит чрезмерная возбудимость народа, склонность к садизму и т. д. Эти мысли он уже успел изложить в книге «Народ и революция», изданной в Ростове-на-Дону в 1919 году, «при Деникине». Эту книгу с интересом прочел Ленин и размашисто написал на обложке черным карандашом: «Особая полка: «белогвардейская литература». Именно с этого томика началось ленинское собрание белоэмигрантской литературы, которую Владимир Ильич называл зеркалом идейной жизни по ту сторону баррикады. Чириков, умерший в эмиграции в 1932 году, так и не узнал об этом факте, а Яхонтов, прочитав об этом много лет спустя, живо вспомнил несостоявшийся благотворительный концерт в Праге и горькие сетования писателя на пороки человеческой натуры. И еще, подумал тогда Яхонтов, что, несмотря на свой пессимизм и горькие упреки в адрес русских людей, Чириков все же откликнулся на призыв помочь им, тем самым русским людям. А вот либеральные господа, которые распинались на всех эмигрантских перекрестках о своей любви к Отечеству, отказались прийти и отдать всего лишь несколько крон за билет на благотворительный концерт.

В Поволжье тем временем вымирали целые деревни. Виктор Александрович еще не знал, что в то самое время в России умерла от голода его родная сестра. Он многого не знал тогда, потому что в его окружении вести из Советской России подвергались чудовищным искажениям. Он не знал, как организовала партия большевиков, Советская власть борьбу с голодом. Не знал, что, приветствуя честную помощь, откуда бы она ни исходила, большевистское правительство отказалось хоть в малейшей степени поступиться суверенитетом государства. Что именно этого отчаянно домогался «великий благотворитель» Герберт Гувер, будущий президент США, который, кроме классовой, питал к большевикам и острую личную ненависть: он потерял в России весьма значительную собственность. Не знал Яхонтов, что миссию «помощи» в Москве возглавляет американский шпион полковник Хаскел, что его персонал в значительной степени состоит из шпионов, что они пытаются установить связи с контрреволюционным подпольем в Советской России. И что чекисты под руководством Дзержинского, Менжинского, Артузова, Уншлихта, именами которых в белоэмигрантских семьях пугали детей, отчаянно борются с этим. Борются и побеждают. И победили.

А когда победили, Яхонтов испытал это на себе, потому что, поняв, что и продовольственным оружием большевиков не одолеть и воли им своей не навязать, американцы решили закрыть издательство в Праге. Путь его продукции в Советскую Россию пробить не удалось. И вот снова прибыл в Прагу мистер Хиббард, с которым Яхонтов начинал дело. С ним он его и завершил.

Надо было решать, что делать дальше. Бойкот концерта в пользу голодающих очень сильно повлиял на Яхонтовых. Внутренне они фактически отрезали себя от белой эмиграции. Оставаться в Праге они не хотели. Друзья (о которых еще пойдет речь) могли бы им помочь устроиться в Париже, но перебираться в столицу белой эмиграции Яхонтов ни в коем случае не желал.

Ах, как, оказывается, он ошибался в 1919 году, когда полагал, что дорога в Петроград лежит через Омск и что пути домой нет из-за немилости Колчака. Кости «верховного правителя» уже давно гниют где-то под Иркутском, а пути все нет. Почему? Пятнадцать лет спустя он так рассказывал о том времени: «У меня больше не было иллюзий насчет возвращения домой в Россию. Было очевидно, что там установился новый режим, и я не был убежден, что это такой режим, который я мог бы одобрить. Но, по крайней мере, у меня накопилось достаточно сведений, чтобы не думать об этом режиме с презрением. В то же время у меня не было желания возвращаться, пока он у власти. Так постепенно в моем сознании выкристаллизовывалась мысль о том, что я потерял Родину и должен остаться за границей».

И снова Яхонтовы плывут в Америку. На этот раз — через Атлантику. Так же мерно катятся океанские волны, так же безупречен сервис на лайнере, так же беззаботны американцы, преобладающие среди пассажиров. А у Виктора Александровича тяжко на сердце. Сколько надежд не сбылось, сколько планов рухнуло, сколько иллюзий испарилось за те, считай, пять уже лет, прошедших с тех пор, как направлялся он в Америку из Японии. Как наивен он был, поспешая в Вашингтон предложить Антанте свою шпагу. Как он ошибался, думая, что через год-полтора вернется в Россию, которая в конце концов пойдет по умеренному демократическому курсу, избавившись от правых и левых радикалов с их крайностями. Как верил он апостолам золотой середины. Тому же Авксентьеву. Лидер Предпарламента стал главой уфимской, потом омской Директории, был выброшен в Китай Колчаком, а теперь… А теперь по-прежнему «председательствует на Фонтанке». Так Яхонтов с иронией называл парижскую рю де Помп, где Николай Дмитриевич все говорил и говорил в «Русском политическом совещании», все цеплялся за иллюзию своего политического лидерства.

У него, у Яхонтова, иллюзий уже нет. Он трезв, реалистичен и отдает себе отчет в предстоящем: придется жить в Америке, научиться какому-нибудь делу, зарабатывать на жизнь. Российская глава его жизни дописана, начинается американская. Это была последняя иллюзия, которую ему еще предстояло преодолеть — представление о том, что он сможет жить без Родины. Это был самый черный, самый глухой час переживаемой им ночи.

Трудно было об этом догадаться, глядя снаружи. В самом деле, солидный господин с элегантной женой и юной очаровательной дочерью прибыл в Нью-Йорк. Остановился в хорошем отеле, отправился в свой офис. ИМКА на прощание выдала мистеру Яхонтову порядочный «бонус» (премиальные), вообще работа в этой организации резко улучшила его материальное положение.

Вскоре Яхонтову повезло — он выгодно купил дом в хорошем районе у овдовевшей и отошедшей от дел старой американки. Меблировал квартиры и стал сдавать их внаем. Кстати, это не означает, что он стал владельцем дома. Пользуясь широко распространенной в Америке системой кредита, он заплатил наличными не столь уж большую сумму (полностью оплатить покупку он бы не смог) и, по его собственным словам, сделался должником банка, который принял у него закладную. Получая с жильцов квартплату, он тратил часть денег на содержание дома, часть выплачивал банку (рассрочка плюс, естественно, проценты). Оставалось не так уж много. Во всяком случае, по понятиям Яхонтова, прожить на доходы от дома было невозможно, надо было искать работу.